— Ничего страшного я не вижу. У тебя, Катерина, жизненный опыт не мал, согласись, что так даже лучше. Лучше потому, что это случилось на пороге жизни. Первый угар скоро пройдет, туманен рассеется…

— Эх, Станислав Егорыч, все‑то ваши правильные слова — от ума. Но жестокие они.

— Не слова, а жизнь жестокая, и законы ее непреложны. Зина любит такого вахлака? Это чересчур. Ей нужно что‑то гармоничное, чтобы и любовь, и дружба, и взаимопонимание.

— Как мы можем судить, что ей надо?

— Согласен, но и Дудка — не подарок для Зины. Это химерическая любовь, которая ничего не создает, кроме отупляющих затяжных страданий.

— Бедная Зина, как тяжко ошиблось ее доброе сердце! Вот уж никогда не пойму, почему она не полюбила вас?

— Меня–я-я? Фу–у!.. Слава аллаху, что случилось именно так.

Катерина покачала укоризненно головой, встала и медленно ушла. Ветлицкий задумался. В Зининой любви к тюфяку Дудке было что‑то раздражающее и вместе с тем — трогательное. Жившая до сих пор в своем здоровом дельном мире, она приняла фальшивую подделку труса за чистую монету, увидела в Дудке «настоящего». И вот теперь мучится из‑за сущей чепухи.

Зина явилась в застекленный закуток начальника участка в конце смены. Она и сейчас цвела. Сквозь прозрачную бледность лица на щеках проступал яркий румянец, только губы стиснуты в нитку и во взгляде решительность и упорство.

— Станислав Егорыч, как с моим заявлением? Катерина Ивановна сказала, что у вас был разговор обо мне. Подпишите, пожалуйста, и простите за беспокойство и неприятности, которые я доставила всем.

Сказала одним духом и опустила глаза. Ветлицкий вздохнул:

— Садись, Зина.Спасибо, я весь день сидела за прессом. Все равно садись. Стоят перед покойниками и генералами. Садись и подумай, стоит ли ломать свою жизнь из-за какого-то Дудки, какого-то «вьюноши» в крикливо-модных штанах, не осилившего даже семилетку, но нахватавшегося магнитофонных верхушек? Ведь ты хорошо стала работать, скоро, гляди, перегонишь свою наставницу. Да чего там! Неужто на Дудке свет клином сошелся?Не знаю, что со мной. Временами мне кажется, что это у меня от ушиба головы.Вот видишь!Но потом Элегий сказал, что испытывает ко мне нежное чувство, и стал со мной разговаривать не так, как раньше. И я ничего не могу с собой поделать. Я хочу... я захотела быть с ним.Он что же, предлагал тебе выйти за него замуж? Нет-нет! Он просто говорил: давай просто жить... — проронила Зина едва слышно и нагнула голову еще ниже.

Вот эго жучок! Губа не дура у этого Дудки. А вот тебя он так уж точно счел круглой дурой. Не ожидал от него такой прыти! Как ты думаешь, зачем он поднимал тебя на смех? Да для того, чтоб внушить, что ты хуже всех, мол, деревенская теха-матеха, которая сейчас должна ему в ноги кланяться за то, что он снизошел до нее, осчастливил своим вниманием. Эх, Зина, ты ехала сюда и воображала, что здесь царят мир и дружба, совет да любовь. Тут, как везде, и нужда, и болезни, и бытовые неурядицы. Вот это действительно реальные препятствия, которые надо преодолевать, а для этого нужно работать, стараться, и судьба не обойдет тебя.Может быть, вы и правы, Станислав Егорыч, да мне от правды не легче.

— Привыкнешь, Зина. Я Дудку увольняю. Пройдет недельки две–три, и ты забудешь о его существовании. Забудешь и про свои переживания. Ну, какая это любовь? Ты поддалась Дудке без борьбы, без сопротивления, как самая слабохарактерная женщина. Черт знает что! И вообще хватит мне с тобой нянчиться! — повысил голос Ветлицкий. — Да, я за тебя, я за всех таких, как ты, в ответе перед людьми и перед собственной совестью. Да, я буду помогать, но не мух отгонять от тебя. Ты посмотри на Катерину: что за молодчина! Все горит у нее в руках, энергия какая, как ловко и легко справляется она со всем на свете, в том числе и со своими чувствами. Поистине — Легкова.

— Неужели, Станислав Егорыч, было бы хорошо, если б я была во всем похожа на Катерину?

«Ага! — подумал обрадованно Ветлицкий. — Наконец‑то ее заело, дало знать о себе оскорбленное самолюбие, женское достоинство».

— Если б ты была на кого‑то похожа, ты не была бы Зиной. Так что лучше порхай в небесах… Пока. Но поверь мне, важнее постоянная свобода, чем временное опьянение неясными желаниями. И второе: сразу двоих рабочих я уволить не могу. Дудке заявление подписал, а ты свое забери и больше с ним ко мне не приходи.

Зина взяла понуро листок, ушла медленно, ссутулившись. Ветлицкий прищурился ей вслед.

«Черта с два ты уйдешь отсюда! Как бы не так! Все. Ты наша. Эта земля, пропитанная потом рабочих, этот воздух, насыщенный испарениями эмульсий и керосина, захватили тебя в плен, и ты теперь будешь чувствовать себя как бы приросшей к этой земле, словно дерево, которое пустило здесь корни».

Каждый в своем амплуа

Новый начальник транспортного цеха Филипп Стратилатович Филин мучился над решением труднейшей проблемы утилизации отходов производства. По технологии зачем‑то принято промывать с бензином не только готовую продукцию, но и полуфабрикаты. А что это значит для Филина? А то, что этой огнеопасной дряни накапливается столько, ну просто голова кругом идет, не успеваешь отправлять на регенерацию. Вот и сейчас все емкости залиты под пробку, хоть в канализацию спускай Г Но это противоречит пожарным инструкциям, оштрафуют за милую душу, у них не открутишься.

Сегодня хуже, чем когда, даже автоцистерны полны под завязку, а из цехов без конца орут: «Утилизируй!

Вывози! Срочно! Немедленно! Остановим работу!» На-а–арод… А как утилизируешь, ежели, как назло, вчера печать потерялась где‑то? Идти в заводоуправление, просить оформить документы на выезд цистерн из завода — так поднимут на смех нового начальника, новую печать делать будут долго. В общем, запарка у простофили полная, а что делать, он не знает. Мало–помалу размышляя, он пришел к мудрому выводу: надо действовать по принципу: «волк — козу, коза — капусту…» Для начала он напустился на завгара:

— Что за безобразие! Почему я должен за всех вас работать? Сами баклушничают и меня отрывают от важных дел. Неужели вы сами не в состоянии организовать своевременную вывозку отходов?

— Не можем, Филипп Стратилатович. Все вывозки из завода необходимо оформлять сопроводительными документами, а у нас который день нет…

Просто–Филя поморщился, словно ему в дырявый зуб мороженое попало. Доведут его, заморят с этой дурацкой печатью!

— Нужно немножко соображать! — поднял простофиля палец перед носом завгара. — Или хотя бы посоветоваться с народом. Водители всегда откликнутся, помогут. Как хотите, но чтоб емкости были освобождены. Иначе остановятся цеха, и нас по головке не погладят.

Завгар почесал задумчиво макушку:

— Пойду потолкую с шоферами.

— Идите, идите. Нет, вернитесь! — Завгар остановился. — Вам известно, что неподалеку отсюда, от территории завода… — просто–Филя вкрадчиво оглянулся по сторонам, нет ли кого поблизости, зашептал что‑то завгару на ухо. Тот неуверенно пожал плечами.

— Как бы не получилось неприятности? Заметит кто‑нибудь…

— Чепуха! Подумаешь, делов‑то! Зато документов не нужно выписывать, лишь пропуск. Требование я выпишу, а вы поручите… да вы сами знаете, кому поручить.

Еще совсем молодой водитель, из тех, которых пока не выпускают на автомобиле из зоны завода, но очень жаждующий выезжать, получив личное распоряжение от завгара, возгордился. Подкатил на бойлере к воротам завода, крикнул вахтеру, как научил его начальник:

— Открывай скорей! На базу еду срочно за бензином! Вот пропуск на выезд.

И хотя цистерна по горло была залита использованным бензином, вахтер беспрепятственно выпустил бойлер за ворота.

Речушка Мокрая, по берегу которой прохаживался расстроенный Хрулев, по сути была почти сухой. Возникнув из‑под земли, где протекала по толстой зарешеченной трубе, она метров двести лилась этакой подковой свободно по широкому оврагу, чтобы опять исчезнуть в темном зеве другой трубы.