Карно. (Медальон Давида Агера)

Но одного патриотического пыла и революционного энтузиазма было недостаточно для того, чтобы создать настоящую армию. Надо было дисциплинировать и обучить призванных новобранцев, приучить их к тягостям военной службы, преобразовать их в настоящих солдат. Для этого необходимы были кадры опытных офицеров и унтер-офицеров. По счастью, старая регулярная армия, несмотря на эмиграцию, сохранила еще достаточный запас таких элементов, и по настоянию Карно и Дюбуа-Крансе Конвент декретировал так называемую «амальгаму», т. е. слияние старой армии с батальонами нового призыва. К каждому батальону старой армии присоединялись два батальона новобранцев и образовывали таким образом тактическую единицу — полубригаду (новый термин вместо полка).

«Амальгама» прошла не без осложнений и не без столкновений между старыми солдатами и новыми рекрутами, но правительство настойчиво преследовало свою цель, и к средине 1794 года всякие следы «амальгамы» уже исчезли, и французская армия представляла собой единое целое. Представить выбор офицеров самим солдатам, как это практиковалось относительно волонтеров, было слишком рискованно, и Конвент позволил замещать по выбору только одну треть офицерских должностей. Другая треть замещалась по старшинству, третья — по назначению. Назначение генералов Конвент сохранил за собой, щедро производя в генералы офицеров и даже унтер-офицеров, если они проявляли соответственные военные таланты, и беспощадно отсылая их на эшафот за военные неудачи. Для того, чтобы снабдить такую многочисленную армию всем необходимым, принимались самые решительные меры, организована была система продовольствия при помощи реквизиций, при содействии группы выдающихся ученых основана масса заводов для выделки оружия и пороха, созданы специальные военные училища и т. д. Чтобы поддержать повсюду строжайшую дисциплину, осуществить с возможной быстротой все необходимые меры и вдохнуть в армию дух неукротимой энергии, Конвент посылал в департаменты и к отдельным корпусам своих представителей (representants en mission) с неограниченными полномочиями. И дело организации в значительной степени было обязано своим успехом исключительной энергии большинства этих комиссаров.

Наполеон на Аркольском мосту 15 ноября 1798 г. (Картина Вернэ)

Результат всех этих мероприятий Конвента был самый блестящий. Поражения опять сменились победами. На смену старым полководцам, не пользовавшимся доверием солдат за свое аристократическое происхождение, большей частью погибшим на эшафоте, выдвинулась целая плеяда новых, быстро выслужившихся из солдат или низших офицерских чинов и олицетворявших собой тип настоящих республиканских генералов (Журдан, Моро, Пишегрю, Гош, Марсо, Шампионнэ, Дезэ, позднее Лекурб, Наполеон Бонапарт, Массена и др.). Неприятельские войска были скоро отброшены с французской территории, снова завоеваны Бельгия и левый берег Рейна, а вслед за тем победоносная республика перешла в наступление против монархической Европы.

Солдаты революции (Raffet)

В то время, как внутренняя жизнь французской республики представляла собой самую ужасную картину, когда повсюду свирепствовал террор и боровшиеся за власть партии отправляли своих побежденных противников на эшафот, когда гибли одни за другим выдающиеся деятели эпохи, французская армия представляла собой единственное отрадное явление в жизни Франции. Туда шло теперь все, что оставалось выдающегося во Франции, шло, влекомое самыми разнообразными мотивами — и чистым патриотизмом, и страхом перед террором, и надеждой на блестящую карьеру. Эта новая армия представляла собой удивительный феномен. Плохо одетая, полуголодная, она оказывалась непобедимой, и регулярные армии европейской коалиции терпели поражение за поражением. Угроза союзников восстановить старый порядок в случае победы придавала офицерам и солдатам особый пыл. Каждый из них сражался не только за свободу родины, но и за собственную свободу и равенство. И никогда ни раньше ни позже французская армия не была в такой степени проникнута гражданскими чувствами, как именно в этом периоде 1792–1795 гг. Вот как, например, описывает свои впечатления от кампании 1794–95 гг. будущий маршал Сульт:

«Офицеры подавали пример преданности. С мешком на спине, не получая жалованья, они принимали участие в раздаче хлеба вместе с солдатами. Им раздавали квитанции на получение нового платья или пары сапог. И однако никто не жаловался на нищету и не бросал службы, которая была единственным занятием и предметом соревнования. Повсюду проявлялась одна и та же ревность, одно и то же стремление сделать даже больше, чем требовал долг. Это был период моей службы, когда я работал больше всего, и когда начальство было наиболее требовательно. Среди солдат можно было видеть ту же преданность, ту же самоотверженность. Завоеватели Голландии переходили замерзшие реки и заливы при 17° мороза, почти голыми. Они находились в самой богатой стране Европы, перед их глазами были всевозможные соблазны. Но дисциплина не терпела ни малейшего нарушения. Никогда армия не была ни более послушной, ни более воодушевленной; это был период войны, когда войско отличалось наибольшими добродетелями».

Но война с европейской коалицией беспрерывно продолжалась и правительство Директории не только должно было сохранять под ружьем старых солдат, но и делать новые призывы. Эта бесконечная война не замедлила оказать свое действие на армию, и мало-помалу дух этой армии стал заметно меняться. Волонтеры и рекруты первых лет республики после целого ряда походов превращаются в постоянных солдат, которые уже не мечтают о возвращении домой и привыкают к войне, как к постоянному ремеслу. Тот республиканский энтузиазм, которым сопровождались первые встречи с неприятелем, остывает или, вернее сказать, уступает место другому виду энтузиазма, чисто военному. Война из священной оборонительной войны давно уже превратилась в обыкновенную завоевательную, сопровождающуюся всеми чертами, характеризующими такие войны — суровой расправой с побежденными, реквизициями и контрибуциями. Правда, еще сохранились кое-какие следы республиканского «крестового похода» первых лет, и французские армии по-прежнему уничтожают старый порядок в завоеванных областях и учреждают там республики. Но эти республики находятся под французским протекторатом и существуют только поддержкой французских штыков. Самые идеалы войска изменились. Место «свободы, равенства и братства» заняли теперь «честь, слава и богатство». Прежняя самоотверженность уступает место честолюбию, желанию сделать карьеру, стремление нажить богатство. Известно первое воззвание к солдатам Наполеона Бонапарта, когда он был назначен главнокомандующим итальянской армией, где он прямо говорил солдатам: «Я вас поведу в самые плодородные на свете равнины. В вашей власти будут богатые провинции, большие города. Вы там найдете честь, славу и богатство». Эту прокламацию обыкновенно рассматривают, как начало новой эры во французской армии, но в сущности в данном случае Наполеон только определенно формулировал то, что уже делалось повсюду, и грабеж побежденных давно уже являлся нормальным результатом французских побед.

Пишегрю (грав. де-Тош)

Уже в последние годы Директории армия перестала быть тем «вооруженным народом», которым она была в эпоху «всеобщего призыва». Раз война из оборонительной сделалась наступательной, то нельзя было уже требовать от народа поголовного участия в армии и надо было регулировать более точно военную повинность. Этой потребности удовлетворил закон 1798 года, изданный по инициативе генерала Журдана. Воинская повинность в принципе продолжала быть всеобщей, и каждый француз должен был ее отбывать в возрасте от 20 до 25 лет. Призываемые делились на классы по возрасту, и государство сохраняло за собой право призывать к оружию один или несколько классов сразу. Наполеон внес в этот порядок дальнейшие изменения. Не придавая особого значения тому, чтобы служба была непременно всеобщей, и ценя гораздо больше испытанных ветеранов, чем рекрутов-новичков, он ввел систему заместительства (1800 г.), а затем жребий (1804). Благодаря этому, на службу призывался теперь не весь класс данного года, а только те, на кого подал жребий. Кроме того, всякий призываемый мог выставить вместо себя заместителя. Найти заместителей среди отслуживших свой срок солдат было не трудно, и люди обеспеченных классов широко пользовались этим правом, благодаря чему армия опять стала превращаться в армию солдат-профессионалов. Революция уничтожила в армии какие бы то ни было привилегии. Наполеон, сделавшись императором, стал их восстанавливать. Уже в эпоху консульства была учреждена особая консульская гвардия. С установлением империи она превратилась в императорскую гвардию и стала быстро расти в своем числе, к концу царствования она достигала уже 92.000 человек. Гвардия представляла собой отборный корпус, попасть в который считалось особенною честью. Она получала повышенное жалованье и лучшую пищу, чем остальная армия. В дело она вступала обыкновенно только в решительную минуту в качестве резерва и пользовалась привилегией сражаться на глазах самого императора. Состояла она большею частью из старых испытанных солдат — «ворчунов» (grognards), как их звали, которые обожали своего «маленького капрала», и которым Наполеон позволял даже говорить себе «ты». Мы видели уже, что прежний республиканский патриотизм армии давно уже уступил место патриотизму чисто военному. Наполеон старался всеми силами разжигать это чувство в своей армии, прививать ей понятие чисто военной чести, пропитывать ее духом завоевательного шовинизма и приучать к презрению всего нефранцузского. Сам не веря в высокие идеалы, Наполеон старается действовать на слабости человеческие. Он возбуждает соревнование каждой группы, каждого полка, каждого солдата. Он придумывает в качестве награды сначала почетное оружие, а затем создает орден Почетного Легиона, удостоиться которого становится заветной мечтой каждого француза. На первый план теперь повсюду в армии выдвигается стремление выдвинуться, отличиться, поразить своих соперников. Карьера открывается перед каждым воином блестящая. Наполеон привлекает усиленно в свою армию возвращающихся из эмиграции дворян, но эгалитарный принцип остается в силе, и каждый солдат может рассчитывать добраться до верхних ступеней военной иерархии, каждый солдат «носит в своем ранце маршальский жезл». Разве не из низших слоев населения выдвинулись ближайшие соратники императора, блестящая плеяда маршалов и генералов, щедро вознаграждаемых герцогскими титулами и всевозможными почестями. Двое из них попадают даже на престолы (Мюрат и Бернадот) или, как выражались солдаты, «производятся в короли» (passent rois). На ряду с почестями военная слава сулит и богатства. С невероятной щедростью Наполеон раздает своим генералам деньги, земли, пенсии и т. д. Маршал Ней, напр., получает 600.000 фр. годового дохода, Даву — 900.000. Массена и Бертье — свыше миллиона. В вечер битвы при Эйлау каждый из маршалов, приглашенных к ужину с Наполеоном, находит под своей салфеткой билет в 1000 франков. Последний след «республиканского» устройства армии — замещение части офицерских должностей путем выбора — скоро исчез. Все должности замещаются по старшинству или по назначению. Но зато по-прежнему каждому открыта блестящая будущность, стоит только отличиться. И невероятная сказочная карьера самого императора и его ближайших товарищей заставляет кружиться головы и наполняет сердца каким-то ненормальным честолюбием. Армия особенно горда этим чувством равенства, которое всем сулит одинаковою будущность, и в чувстве равенства один из главных движущих ею мотивов. Она исключительно предана своему императору, но она не перестала быть армией демократической. Она не потеряла еще воспоминаний о героическом периоде революционных войн и чувствует себя по-прежнему представительницей идей свободы и равенства. Она не только завоевывает Европу, она разрушает на своем победоносном пути аристократические порядки, устанавливает повсюду бессословный строй и продолжает быть для старой Европы живым воплощением принципов революции. В этом своеобразном завоевательно-демократическом духе кроется одна из главных причин ее непрерывных успехов. Вот несколько любопытных строк из письма, найденного на груди немецкого офицера, убитого в сражении при Йене: «Если бы вопрос заключался только в физической силе, мы скоро оказались бы победителями. Французы малы ростом, тщедушны: один немец сможет одолеть четырех из них. Но в огне они становятся сверхъестественными существами. Ими овладевает неподдающаяся описанию ярость, которой и следа не найти в наших солдатах. Да и что можно сделать с крестьянами, которые находятся под командой дворян и которые делят со своими офицерами опасности, но отнюдь не награды?»