— Ну, что, рексы спецназа, пригорюнились? Нам ли жить в печали? Шире шаг, повезет, наши паровозы обгоним!

Зашевелились бойцы. Капитан Морозов на меня косо глядит. Ох, наплачемся мы с этим типом. А буквально через час до нас канонада стала доноситься. Серьезная такая, основательная.

— Снегирев, пойдем к нашим артиллеристам на выручку? Или разошлись мы с ними, как в море корабли? — интересуюсь у нашего командира.

— Чего сразу — на выручку.… Вон как палят, даже отсюда слушать приятно…

— Боеприпасы они дожигают, чтобы немцам не достались.

Остановился старший лейтенант НКВД, посмотрел на меня пристально, кивнул своим мыслям непонятным и скомандовал совершенно не по-уставному:

— Пробежимся, рексы. Синцов, Михеев, Астахов замыкающие. Бегом!

Вот как комсомольца зовут. Не прошло и недели, как познакомились.

Но не успели мы. Еще дымилась обгорелая земля, пропитанная маслом из разбитых накатников, еще не остыли гаубичные стволы, и дрожал над ними летний прогорклый воздух с дымом пополам, а на дороге уже строилась пехотная рота, завершившая прочесывание захваченной позиции. Пленных на дороге не было — ни одного. Никто из полка и батальона руки не поднял.

Снегирев нас повел чуть левее, прикрывая густым перелеском. На шоссе мы выскочили метрах в шестидесяти от немцев. Два десятка ручных пулеметов в упор не оставили противнику ни единого шанса. Мы даже в эту кучу мяса не полезли контрольные выстрелы делать. Это был просто расстрел, а то, что у них оружие было — ничего в этом не меняло.

— Надо было с ними уезжать, потеснились бы, — высказался Капкан.

— Тогда склады бы уцелели. А подожгли бы склады ночью, на зарево немцы бы подошли, и сорвалась бы эвакуация. Мы все правильно сделали, просто парням не повезло. Зато умерли в бою, и хорошую цену за свои жизни взяли. А что еще надо солдату? — ответил я тезке.

Если пушки в цене, значит ты на войне, кто не хочет платить — тот заплатит вдвойне. Если свищет свинец — значит скоро конец, смерть еще не пришла, но в дороге гонец. Ангел смерти, лети.

— Снегирев, командуй. Надо уходить, их потеряют и весь полк вернется. Расстреляют нас с дальней дистанции, а я даром умирать не подписывался.

Мы с шоссе убрались и опять в лесу спрятались. А километров через пять вышли к частям Красной Армии. Те, по своему обыкновению, убегали неведомо от кого и неведомо куда. Наловили мы их сотни две, попадались и командиры. Винтовки были у четверти. Саперам изначально оружие не выдали, а пехота свое бросала, чтобы драпать было легче. Делиться с ними пулеметами никому из нас не хотелось. Они и их так же бросят.

Поставили их в середину и довели до моста через Лугу. Траншей не было, так — окопчики, мост не заминирован, какого хрена они тут делают? Скоро два месяца уже воюем, как начали с Бреста, так и на Немане все мосты целыми немцам отдали. Идиотизм. У военных главным был какой-то полковник, ему от нас было надо только одно — чтобы мы ушли, и больше никогда ему на глаза не попадались. Он даже нам воды не дал напиться, это на берегу реки-то. Разные бывают военные.

Здесь уже эшелоны ездили, нашли мы в тупике теплушку с дырой в крыше, прицепили ее к санитарному поезду, набились всем скопом в свой вагон, и поехали в Ленинград. Я от этой поездки ничего хорошего не ждал, слишком много там большого начальства и подвалов расстрельных. Одиночка против системы слаб, здесь единственный выход — бегство, а отсюда бежать некуда. Всюду смерть. Но еще не сегодня, нет, не сегодня. Уже неделю лишнюю живу, хорошо-то как…

А потом состав забили ранеными из-под Шимска, с южного фланга лужского рубежа. И рассказали они о немцах в черной форме, быстрых и ловких. Снегирев на меня опять посмотрел.

— Вот и нашли мы дивизию СС «Мертвая голова». На юге она, на Новгород пошла. В Ленинграде сразу доложим, ты своим, я своим. А наградят или накажут — это уже как карта ляжет, — говорю Снегиреву. — Ты мне Михеева дашь для представительности в Совет обороны сходить? Там Ворошилов, передам докладную в его секретариат. Он пока единственный член ГКО в Ленинграде.

— Дам, и комсорга бери, у него отец в Смольном работает, может быть пригодится, — проявил добрую волю старший лейтенант. — Сначала все дойдем до штаба округа, там вам командировку по городу выпишем, чтобы патрули не цеплялись, в городе их на каждом шагу. А потом война свой план покажет.

И с чувством готовности к любым неожиданностям я выпрыгнул на рельсы ленинградской сортировки. Приехали.

Построились. Пошли.

В штаб округа пошли Снегирев с Михеевым. У остальных примитивно не было документов. А у часового — устав караульной службы, и с ним не поспоришь. Так чего на рожон зря лезть? Мы и не думали даже. Сели в скверике, бывшие заключенные, а затем солдаты сто двадцатого полка, уже отдельно не держались, смешались с бойцами пограничниками. Совместная стрельба из пулеметов сближает. Меня интересовал только один вопрос — будет молчать Морозов или нет? Мне на допросе сразу конец наступит. На первой бытовой мелочи сгорю синим пламенем. И ребят подведу. Им соучастие вменят или преступную халатность. Тем система и сильна, что всех, кто выделяется, хоть чем-то — сразу выбрасывает. Не высовывайся, мать твою так. А мы высунулись.

— Пора соскакивать, начальник. Из этого трехэтажного дома отчетливо видна Воркута. Заляжем на малине — будет нам и котлетка, и рюмочка с водочкой под маринованный огурчик, — блатной шепчет.

— Нет. Военные нас в такую задницу засунули, что от нее на малине не спрячешься. Тянем до последнего момента, пока не начнут руки крутить. Тогда и рванем в бега. В Ленинграде на нелегальном положении не проживешь. Старший по подъезду следит за жильцами. И управдом. И стукачи всех мастей. И психи. И сразу на адрес приедет наряд. Городская комендатура — не фронт, здесь в атаку на пулеметы ходить не надо, танки на тебя не идут. Форма парадная, девки на тебя заглядываются. Хорошо служить в городской комендатуре — поэтому они быстро на сигналы граждан реагируют, да еще мечтают немецкого шпиона поймать, чтобы медаль получить. Через месяц все малины в городе исчезнут. Верь мне.

Помрачнел вор с компанией, но недолго.

— Смотри, какая девка! Мой любимый размер — в три обхвата! С пацанкой только… Мне бы ее только обнять.… Четыре года — как один день, как в браслеты заковали. А…

— Учись, пока есть у кого. Девушка! Уделите нам немного вашего драгоценного времени. Доведите, пожалуйста, группу товарищей до коммерческого магазина, а то когда кормить будут — неизвестно, а кушать очень хочется.

Достал из рюкзака пачки денег.

— На что хватит, и девушке шоколадку. Водки восемь литров, из расчета по сто грамм на нос, сорок банок консервов, если хлеба нет — бери сухари и пряники. Вино все забирай, раненым оно полезно, кровь улучшает. Сахар, чай и табак. Возьми четверых для переноски тяжестей, ты — командир группы. Идите, — говорю.

И стройной девушке руку протягиваю.

— Олег. А как зовут самую красивую студентку города?

— Я еще не студентка, мы в этом году должны были в выпускной класс перейти, но занятия пока не начались. Половина учителей в дивизию народного ополчения ушла, а другие просто приходят на дежурства. А зовут меня Машенька, — и улыбнулась.

Эй, Синцов, притормози, это же педофилия в чистом виде, сказал я себе. А Джульетте было всего четырнадцать лет, когда она с Ромео закрутила роман века, отвечаю. И вообще, ручка у нее такая крепкая и пахнет земляничным мылом. А волосы на солнце отливают серебром.

А старшая сестренка уже вернулась с покупками. Парни все в руках коробки тащат, а один — ящик водки.

— Кружки, — говорю. — Разливаем на два раза, по пятьдесят граммов. И девушкам нашим. И патрулю тоже. Морячок, иди к нам, плесните ему и его салажатам. Не чокаясь, за сто двадцатый полк, что погиб, но не отступил и не сдался. Залпом!

Машеньке я грамм тридцать плеснул, зато ее сестренке полная наркомовская норма досталась. Выпили и закусили. Остатки разлили. Четыре бутылки Астахов прибрал.