— По каким данным? — начальство удивленно переспрашивает.

— По достоверным, — повторяю я непривычное для слуха слово. — Еще просьбы, пожелания, вопросы есть? — уточняю.

Начальство головой замотало, какие еще просьбы?

— А у меня есть, — наглею слегка. — Трудно работать без сотрудников, хорошо знающих местные условия. Прикомандируйте к нашей группе старшего майора и старшего лейтенанта Гринберга Изю, очень надежные сотрудники. Если бы Изя крейсер у флота не добыл бы — легла бы первая дивизия до последнего человека. Спасибо, — говорю, — хороших ребят вы тут воспитываете, — и жму ему руку.

Хотел, было, обнять, да побоялся захохотать в открытую, да и перебор бы вышел. Не очко меня сгубило, а к одиннадцати туз.

У заместителя командующего округом слеза умиления на глазах, он, оказывается, почти выиграл войну, а от него это злые люди скрывали. Ладно, хоть я пришел, сказал правду. Ушел он счастливым.

— Поздравляю, товарищи, с пополнением, — говорю, а тут и радостный Изя прибегает, хорошее слово и кошке приятно, а уж кадровому чекисту так вдвойне.

Нас — чекистов, никто не любит.

А потом Гринберг сходил в канцелярию, и выяснил, что ему завтра работать в дежурной группе независимо от того, куда и зачем его прикомандировали. Тем более, дел у них не много. Сиди на шикарном кожаном диване, и жди вызова.

— Тогда и мы с тобой. На шикарном диване — это же мечта. Товарищ старший майор нам политинформацию проведет, а то забыл, когда газету читал, а у Светы голос, сладкий, как мед.

Старшего майора в миру звали Светланой Ивановой. Характер у нее был раз в несколько жестче нордического. Медаль за финскую войну и две грамоты от наркомата. Хорошо знает французский язык, сейчас стала изучать и немецкий. Много читала. Хорошая девушка, одно плохо — нам лютый враг. Сейчас у нас временное перемирие, но она тоже ничего не простит.

— И плановый расстрел, — добавляет Изя, и убегает нас в состав группы вносить.

— Света, ты же местный кадр, плановый расстрел — это как? Поясни, — прошу.

— Кому приговоры вступили в законную силу, сообщают об этом и выносят постановление о приведении в исполнение. Если заключенных много, на полигон вывозят, а до десятка — прямо в подвале. Из нагана в затылок.

Из нагана, это понятно, чтобы из луж крови гильзы не собирать. Это я удачно решил влиться в обычную жизнь трудового коллектива. Ладно, если там всякая погань, самострелы и убийцы, а если просто неудачники по жизни?

А ведь стрелять все равно придется.

Если вовремя не подсуетится. У генерала армии Жукова полковники сапоги чистят. Когда он станет маршалом — быть им генералами. Так, мне нужна особа, приближенная к императору, вот этот полковник нам подходит. А может быть, и не из-за чего огород городить?

— Пошли, посмотрим, кого сегодня надо зеленкой мазать, — предлагаю своей группе, и мы двинулись в подвал, к камерам.

В списках оказалось двадцать три человека. Диван отменяется, поедем на полигон, в дождь и слякоть из пулемета стрелять. Кстати, тут же есть вполне приличные люди! Комиссара девяностой дивизии, что убежала из Слуцка от одного батальона противника, мне не жалко. А вот полковника Радыгина, комдива четвертой дивизии ополчения, я расстреливать не хочу.

— Вот, Радыгина и Петрова, выводи из камер. Давай конвой, и чтобы в нормальной форме, не мятой, пойдем к заму, — говорю старшему надзирателю.

— Бесполезно, — тот вдруг решает высказаться, причем вполне человеческим голосом, не служебным.

— Спорим! — имитирую я оргазм, в смысле азарт. — Мои двадцать мешков муки против твоего склада конфискованного оружия, такая ставка тебя устроит?

Меркулов руки нам разбил, надзиратель сам с нами пошел, заело тюремщика, захотел лично посмотреть на мое унижение. Ну-ну.

В приемной сразу хватаюсь за телефон:

— Девушка, мне шестого. Да, жду, да, от штаба погранвойск НКВД, да, срочно! Сидоренко, ты ли это, друг дорогой? С нашим Георгием Константиновичем прилетел? Прямо на одном самолете! Ценит он тебя! Слушай, дело есть. Знаешь, тут все от немцев драпали, себя не помня, а вокруг города все дворцами уставлено, а в дворцах-то картины висят. Соловей наш, певица Русланова, еще картины собирает? Смекаешь, к чему я клоню? Нет, полк мне не надо, спасибо, земляк. Ты мне от трибунала армии бумажку пришли, что дело полковника Радыгина закрыто за отсутствием состава преступления, и он нам картины и притащит. Да ты помнишь Радыгина, в тридцать шестом вместе на парад ходили. Ну, ты еще саблей чучело медведя рубил тогда! Вспомнил, ну и молодец. С тебя бумажка из трибунала и приказ на привлечение штрафников к десанту, с меня — картины для Руслановой. Будет наша певица довольна — генерал нас похвалит. Он-то ружья собирает? Мы ему тоже чего-нибудь посмотрим. В Ленинграде, да хорошего ружья не найти, это редким неудачником надо быть! Беги в трибунал, пинай их, а то расстреляют полковника, сами за линию фронта пойдем! Пока! Целую! Да не тебя, певицу! Ручку целую! Все!

Трубку кладу, в приемной гробовая тишина.

— Время засекаем — через сколько минут бумагу принесут. Пошли в буфет, устал — будто камни день ворочал.

Сидели, хлебали водичку с сахарином, сахар уже кончился, а мои три тонны вместе с баржей по Ладоге катаются. Завтра наш буксир должен в Ленинград вернуться.

Через тридцать восемь минут примчался посыльный из трибунала фронта — тот ближе к штабу был. Это был самое короткое судебное решение: «Дело в отношении полковника Радыгина прекратить по приказанию командующего фронтом генерала армии Жукова Г. К.» Дата, подпись, печать.

— Твоя кладовка стала нашей, — говорю, подмигивая. — Сначала все спишем по акту, типа Радыгину все отдали на вооружение ополчения. А потом там обстоятельно пороемся. Поздравляю, товарищ полковник!

И крепко пожимаю его мозолистую руку. Хорошо знать будущее — генерал-лейтенант Радыгин умрет в 1951 году от фронтовых ран. Но до этого еще целых десять лет и вся война.

— Комиссара из Слуцка в десант не берите, мы его шлепнем, одним трепачом меньше будет, — брякаю простодушно.

Полковник на меня посмотрел внимательно.

— Это приказ?

— Товарищ полковник, мы с вами уже десять минут просто сидим за одним столом, чай пьем. И никто никому не указ. Это просто просьба. Из него такая сволочь может вырасти, что тот член военного совета, который вас сюда определил, божьей коровкой покажется. Их надо убивать при малейшей возможности. Мы, командиры, говорим: «Делай, как я!». А комиссары: «Делай, как я приказываю!». И не может между нами быть мира, или мы от них избавимся, или они нас сожрут, а потом и страну прогадят. Хитрее надо быть — это да. Коварнее. Мы на войне, и цитадель не сдается.

Тут старший майор Света пришла, и все стали на нее любоваться.

— Шестеро осталось на расстрел, — сообщила Иванова радостную весть.

Значит, на полигон не едем, прямо в подвале их и пристрелим. Конечно, хозяйственникам лишняя работа — трупы вывезти на кладбище, уборку делать, могилу копать и закапывать, но нас это не касается, а хозслужбы тоже должны свой чекистский паек отрабатывать. А то — как блага получать, так все здесь, а как работать — так и нет никого…

— У вас, товарищ майор, — говорю Петрову, — самая трудная задача. В ближайшие сутки будет организован ряд десантов. Надо по мере сил помочь флоту — ударить по тылам немцев, по аэродромам, топливным базам, технике и летному составу. Каждая уничтоженная машина — это дополнительный шанс нашим кораблям уцелеть. А каждый уцелевший корабль, вырвавшийся на оперативный простор — это надежда на перелом в войне. Утопят через неделю наши морячки «Тирпиц», и будет уже не важно, где их танки зазимуют, к весне все будут в плену. Сразу мы вырвем у немцев стратегическую инициативу, и сядем с Черчиллем, лордом Мальборо, французские да голландские колонии делить. И поедет наша Светочка на синее море, на белый песок, туда, где все ходят совсем голые….

Все представили голую Светочку. Олег для успокоения нервов пулемет погладил.