Подрезов хотел назвать адрес, но, уже открыв рот, промолчал. На квартиру лучше сейчас не возвращаться.

– Что, забыл, где живешь? – обрадовался ханыга. – Ну ты молодец! Сколько же вчера выпил?

Он подошел к Виктору и обхватил его за талию:

– Пойдем, здесь недалеко. Я в переулке Каховского живу. Был такой ненормальный декабрист. Хотел царя убить, а застрелил всенародно любимого генерала Милорадовича.

Они шли минут двадцать. Потом спутник остановился и объяснил, что живет не один: он только комнатенку снимает, но в квартире еще человек пять и у всех трубы горят.

– Я понял, – выдохнул Подрезов и, достав из кармана пиджака бумажник, протянул его своему спутнику.

– Да ты богач! – восхитился тот. – Сейчас возьмем пару пузырей водки.

И тут же объяснил:

– Тебе же надо раны промыть.

В темном дворе светился ларек, круглосуточно торгующий пивом и сигаретами. Новый знакомый отошел от него с полиэтиленовым пакетом, переполненным бутылками водки и дешевого вина.

– Сейчас примешь, и боль сразу пройдет.

На темной лестнице не было ни одной лампочки. Дверь квартиры была не заперта, но, войдя внутрь, Виктор увидел, что это самый настоящий притон. На полу при входе спал тощий немолодой мужчина без брюк. Их он положил вместо подушки себе под голову, а голые ноги пытался подогнуть к животу и натянуть на них полы драного пиджака. В коридоре и на кухне был полумрак. Возле плиты в задумчивости сидел на табурете еще один человек без брюк. Он держал в руке давно погасшую сигарету и смотрел с ненавистью на своего товарища, который спал, положив голову на стол, где стояли пустые бутылки и банки дешевых рыбных консервов, тоже опустошенные.

– Сейчас посидим немного, – предложил спутник, – а потом можешь и прилечь.

– Я лучше сразу лягу.

Его отвели в какую-то грязную комнату, где на древнем диване с прожженной во многих местах обивкой разметалась во сне неопрятная женщина. Человек, минуту назад бодрствовавший у кухонной плиты, пнул ее ногой:

– Ну, чего разлеглась? Подымайся и дай другим поспать.

– Да пошел ты… – огрызнулась было женщина.

Но тут же увидев в руках говорившего бутылку водки, поднялась и, оглядев мутными глазами Подрезова, сказала ему:

– Ложись! Только, смотри, не заблюй ничего. Здесь приличные люди живут.

Виктор лег на пропахший пылью и чужим потом диван и закрыл глаза. Слышно было, как будили людей в других комнатах, раздавались чьи-то голоса и звенели стаканы. Голова кружилась, переворачивались стены, потолок, весь мир. В разбитое стекло окна дул ветер и залетали капли начавшегося дождя. Мутным было начавшееся утро, муторно было на душе Подре-зова, мутило все его существо. Он поднялся и шатаясь вышел в коридор. Из кухни приплывали клубы едкого табачного дыма. Виктор вдохнул, задыхаясь, и опустился на пол в углу коридора. Тут же его вырвало.

Проходящая мимо женщина громко сказала:

– Ты что себе позволяешь, урод?

Она ударила его ладонью по затылку и крикнула сидящим на кухне мужчинам:

– Я убирать не буду. Пусть тот, кто привел этого алкаша, подтирает.

Но все это доносилось издалека, и когда Подрезова подхватили под мышки и потащили на ободранный диван, он, чувствуя, как волочатся по полу его ноги, как ботинки задевают плинтуса, подумал, как о каком-то постороннем и незнакомом ему человеке: «Куда несут этого несчастного?».

Проснулся он от прикосновения к плечу чьей-то руки; открыл глаза и увидел человека с синяком под глазом.

– Ты пить будешь? – спросил он.

Подрезов покачал головой, а в мозгу прозвучал колокол.

– Ну, тогда тебе точно нужен врач, – сделал вывод человек.

Он вышел из комнаты, вскоре вернулся и привел с собой женщину, которая накануне била Виктора по затылку. От нее пахло молдавским портвейном и килькой в томате. Сдернув с Подрезова покрывающее его тело искромсанное пальто, женщина приказала:

– Снимай с себя все! Только поживее.

Человек с фингалом помог Виктору снять пиджак и рубашку, при этом шепнув на ухо, да так, что услышали все находящиеся в квартире:

– Это Галина. Она – врач! Вмиг тебя на ноги поставит.

Алкоголичка смотрела Виктору в глаза, водила перед его носом пальцем, затем ощупала грудь, вынимая заодно воткнувшиеся в кожу мелкие осколки стекла.

– С какого этажа тебя в окно выбросили, парень?

Человек с подбитым глазом уже сбегал на кухню и вернулся со стаканом водки. Следом вошли и другие люди. Всем было интересно.

– Слышь, Галя, – спросил кто-то из вновь прибывших, – мы его лечить будем или как – сразу на кладбище?

Женщина давила пальцами на подрезовский живот.

– Печень не увеличена, – сказала она. – Ты что, вообще непьющий?

– Иногда могу.

– А я всегда могу! – похвастался обладатель фингала.

– Ребра сломаны, сотрясение мозга, треснула черепная кость, многочисленные гематомы и порезы на теле, – объявила Галина.

Но Виктору было все равно: очень хотелось спать, а еще больше хотелось уйти куда-нибудь отсюда, желательно далеко-далеко, туда, где на берегу реки стоит африканская деревня, где дети, купающиеся в реке, хватают за хвост крокодилов, где старики лечат раны лесной паутиной и неизвестными науке травами, где мотыльки кружатся вокруг фонаря и лижет пятки преданный Тугрик.

– Смотри, какие шрамы!

– Ножом саданули.

– Каким ножом? Штыком!

Действительность проплывала мимо по туманной реке, пролетали над головой стаи розовых фламинго, кто-то приколачивал фанерку, закрывая дырку в оконном стекле, и какая-то женщина поила Виктора бульоном из куриных кубиков, смешанных с настоем из горьких трав, мускулистые африканцы в солнечных очках грузили в вертолет калейбасы с золотыми самородками, Тугрик лаял на крокодила, Ван Хейден сидел на громадном балконе, курил трубку и смотрел на остывающий океан, духовой оркестр выдувал плаксивую мелодию, хрипел, умирая, Мокеле Мбембе, на коленях в грязи стояла Лена, и мексиканцы в сомбреро, ежась под дождем, прижимая к себе гитары, косились на девушку в черном платке и заглядывали в открытую могилу, на трибуне Мавзолея стояли карлики и приветствовали руками пьяную толпу. Нескончаемым потоком шли гайки и болты, а сверху на них глядели наряженные в одинаковые барашковые правительственные шапки гаечные ключи. Ночь обнимала единственную в мире планету, и ритмично пульсировало равнодушное сердце Вселенной.

4

Леша Боброк вернулся домой веселый, и не только оттого, что был чрезмерно пьян. Как раз наоборот, хотя и не трезвее обычного. Улыбаясь, он выгружал из сумки бутылки с водкой, вином, пивом, закусками – банки рыбных консервов и нарезанную дешевую колбасу.

– Что ты вечно такой хмурый? – спросил Алексей своего нового друга.

Уже почти полтора месяца Подрезов живет в его комнате, но ощущение такое, что Боброка он знает всю свою жизнь. Но может, это и правда: та, прежняя, жизнь осталась где-то далеко и теперь почти не вспоминается, будто она принадлежала другому человеку, умершему и всеми забытому. А теперь новый человек живет спокойно и без страданий, довольствуясь тем, что имеет, а на выпивку денег всегда хватает. Вдвоем они толкутся целыми днями на рынке возле станции метро «Приморская», помогают выгружать товар из машин или относят на помойку мусор и отходы. Здесь же собирают и сдают бутылки, иногда переходят по узкому пешеходному мостику Смоленку и рыскают среди кладбищенских могил, где бутылок тоже хватает. Жизнь как жизнь – такая же, как у всех. Это вот Лешка Боброк должен обижаться на судьбу: все-таки преподавал в университете, защитил кандидатскую, а к тридцати годам подготовил и докторскую. Друзья, которых у него было немало, знали, что он станет великим историком, академиком и лауреатом всяческих премий. Но кто может знать чужое будущее? Все рухнуло в одночасье, в день, когда молодой ученый защищал свою диссертацию, посвященную Первой мировой войне и, в частности, деятельности военной контрразведки Царской армии.