— Ну, что скажешь?

— А чего тут говорить? — рассудительно ответил Рэппер, сморкаясь кровью. — Отработаю, отдам. Там немного. Чего вы из-за пустяков такие разборки-то устраиваете?

— Поговори еще мне, — оборвал его Инвалид. — Все должны честно работать. А пустяки, так с этого часа ставим тебя на счетчик. Будут тебе пустяки. Пятьдесят процентов в день. Понял?

— Ну, вы даете, — Рэппер, видимо, решил поторговаться, — пятьдесят... Это каким макаром я буду крутиться?

— Продай что-нибудь. Или попу подставляй. — Инвалид уже потерял интерес к судилищу.

— Попу... Ладно, разберемся. Отдам бабки.

— Все. Все свободны. Завтра чтобы не было вопросов, ясно? Пока, ребята.

— Пока, — нестройно ответили пацаны и стали один за другим растворяться в темноте подвала. Рэппер смешался с их небольшой толпой, и Настя успела отметить, что ни презрения, ни отвращения он ни у кого не вызвал. Кто-то даже хлопнул его по плечу.

Инвалид обнял Любу за плечи.

— Фу... Запарился я.

Настя увидела вдруг, что это никакой не мальчик. Лицо в морщинах, глаза взрослые. Не старик, конечно, не мужик, но лет за двадцать ему, это точно. А с первого взгляда — пацан и пацан. И одежда эта...

Словно угадав ее мысли, Инвалид погладил своей худенькой рукой Настину грудь.

Даже сквозь блаженное тепло, волнами гуляющее по телу, Настя почувствовала холод его прикосновения. Инвалид был Насте неприятен. Она вообще не любила людей в такой ужасной, нищенско-совдеповской одежде, нищих не любила, таких вот.

— Я думаю, — сказала Любка, хотя Инвалид ничего не спрашивал, — пристроим девчонку. А то пропадет. Хорошая...

— Хорошая... Папа-мама есть?

Настя кивнула.

— А чего дома не живешь?

Настя пожала плечами. С чего это он взял, что она дома не живет? Ну, ладно. Молчание — золото.

— Толстый чего сегодня делает?

Любка пожала плечами:

— Мы уходим. Боров заедет, у нас стрелка с ним возле метро. Поедем на Металлистов. А потом я в «Краб», вот ее хотела с собой взять.

— Ее... Она торчит, как лом.

— Отойдет.

— Ладно, — Инвалид встал. — Я пошел. У меня с бригадиром стрелка.

Он посмотрел на Настю.

— Хм... Приличная вроде. Поговорим после.

— А сколько сейчас времени? — спросила Настя, когда за Инвалидом захлопнулась невидимая дверь.

— Семь, — ответила Любка, вытащив из кармана юбки мужские часы без ремешка. — Блин!!! Ты чего сидишь? — Она пихнула Толстого. — Нас Боров уже ждет. Вот, блин!!! Пошли! Она взяла Настю за ворот рубашки и встряхнула. — Вставай, жертва перестройки. Поехали.

— А куда?

— В приличное место, блин, отмоешься...

Оказалось, что подвал, в котором они сидели, находился в двух шагах от метро «Новочеркасская», в квадратных дворах добротных сталинских домов не первой свежести. Толстые стены, широкие лестницы, просторные подвалы и высокие чердаки. Есть, где преклонить голову потерявшим все в суматохе перестройки, опустившимся, спившимся, сломавшимся на наркотиках, проворовавшимся гражданам великой страны. И их детишкам. Это вам не хрущевки. Здесь жить можно.

Ухоженная «пятерка» с молчаливым мужиком, похожим на старой закваски кадрового рабочего из фильмов шестидесятых годов, довезла их до кирпичной девятиэтажки на проспекте Металлистов.

— Сейчас мы тебя в порядок приведем, — сказала Любка, захлопывая дверцу машины. С водителем, которого между собой они называли «Боров», Любка и не думала прощаться.

Они поднялись на девятый этаж, прижавшись друг к другу в тесном лифте. Место там еще было, но стоять в овальной луже совершенно очевидного происхождения никто не хотел.

— Блин, Толстый, порядка у тебя в доме нет.

Они вошли в стандартную трехкомнатную, не слишком роскошную квартиру.

— Это что, все его? — шепотом спросила Настя у Любы в прихожей, когда Толстый прямо в ботинках протопал в комнаты.

— Нет. Пошли в ванную, я тебе все объясню. Нам тут засиживаться нельзя. Скоро гости придут.

В ванной Настя потеряла равновесие и едва не расшиблась в кровь о покрытую черным кафелем стену. Ей пришлось сесть под струей горячей воды и отдать свое тело ловким рукам Любки, которая, раздевшись, тоже залезла под душ вместе с ней и теперь терла ее мочалкой.

— Так чья это квартира-то? Кто там еще придет? — спрашивала Настя.

— Квартира... Сняли квартиру, — наконец ответила Любка. — Для нас с Толстым.

— Кто?

— Кто-кто. Сутенер. А ты как думала?

Настя нисколько не удивилась. Ну, сутенер. Любка проститутка. Ну и что? А кем еще она могла оказаться? Чего ее в подвал-то понесло? Ширнуться да и по делам дальше. Молодая она, конечно, чересчур молодая.

— А Толстый-то что?

— Толстым тоже интересуются. Толстый иной раз больше меня зарабатывает. С рынка любители есть. Снимают парня.

— А он? Он что, голубой? Да? Такой маленький?

— Ну и что? — Любка зло сверкнула глазами. — У тебя вот папа-мама, чуть что, всегда придешь домой, папа, дай покушать. Не пьют они у тебя?

— Нет.

— Нет. То-то и оно. А мы с Толстым сколько лет уже одни. Папаша квартиру пропил, а где он сейчас, не знаем. А Толстый, прикольный парень, потерплю, говорит, надо бабки зарабатывать. Зашибает побольше тех обсосов, которых ты в подвале видела. Эти — машины моют. Сопляки. А с Толстым не здороваются. Западло им, видите ли.

— Так вы что, родственники?

— Ну да. Он мой брат.

— А-а... Слушай, а этот Инвалид, он кто?

— Инвалид? Лучше не спрашивай. Инвалид очень крутой. Его не цепляй. Если жизнь дорога.

— Этот мальчонка крутой?

— Крутой, — ответила Любка. — Он, считай, почти что бригадир. У него такая крыша — закачаешься. Он в метро работает. С нищими. Ты не смотри, что он так одет. На работе же. Он будь здоров парень! Я его боюсь.

— А маленький такой.

— Ни фига не маленький. Ему лет тридцать.

— Сколько? — Настя расхохоталась. — Тридцать? Ты чего?

— Ну да. У него болезнь какая-то. Поэтому Инвалидом и кличут. Позвоночник, что ли. Не растет, одним словом. Но я тебе ничего не говорила. Он не любит про это. У него дружки все метро держат вот так. — Любка сжала кулачок. — Если что, и замочить могут. Запросто. У них и менты все куплены в метро. И рядом. А теперь он еще и этих пацанов пасет, они возле станции машины моют. Он их и пасет. Бабки отбирает, а им зарплату платит. Охраняет. А сам-то — сидит в переходе на Сенной. Инвалид, мол, ребенок нетрудоспособный. Место удобное. Подают ему даже. Но на самом деле он как бы координатор у всей шатии нищей. И не такие уж они и нищие, как кажется с первого взгляда.

Она осмотрела Настю с ног до головы, вытерла полотенцем.

— Эк тебя отделали. Кто такие?

— Сама не знаю, — ответила Настя. — Не повезло просто.

— Да-а... Ну, я найду тебе одежду какую-никакую. У меня тут есть кой-чего. С длинными рукавами. А тебя все плющит, я смотрю.

Настю, действительно «плющило», по точному выражению новой знакомой. Ей было хорошо, тепло, вот только она то и дело спотыкалась, шаталась, задевала руками за стены.

— Ничего, — сказала Любка. — Разгуляешься. Если что, догонимся.

Калмыков был взбешен. Кто, какая сволочь влезла в его ясную, как белый день, схему? Что за уроды проникли в квартиру Волковых? И где сама девчонка?

Он не любил неопределенности и боялся неизвестности. Пожалуй, больше ничего он не боялся. Привык за последние годы надеяться на деньги, которые могут защитить от всех напастей. И от ментов, и даже от организованных криминальных бригад, что гораздо страшней и опасней.

Ну, с этой стороны, положим, Дядя прикрывал. Платил процент в общак, тоже через третьих лиц, от мифической какой-то группировки. Видел Калмыков эту группировку. Пацаны, прохожих грабят на улице, а туда же — «группировка».

Но ему, по большому счету, наплевать. Главное, что дело его процветает, деньги идут, и чем дальше, тем больше.