Вспоминая старые добрые времена, мне хотелось найти что-нибудь знакомое. Я задумался о своих афганских друзьях. Они были так близко, в каких-нибудь двухстах пятидесяти километрах отсюда, и тем не менее — так далеко.

«Как мне хочется вернуться в Афганистан! Но из-за политического барьера, воздвигнутого войной, я не могу этого сделать», — печально думал я.

Сидя на скамейке на вершине холма, мы с тоской смотрели на страну, которая была нам так дорога. Джули вслух размышляла о том, как идут дела у госпожи Мунсиф, ее дочерей и у остальных друзей в Кабуле, которые всегда были к нам так добры. Они не могли изменить того, что происходило сейчас на их родине. Они могли только ждать, укрывшись в своих домах, в то время как война корежила все вокруг.

Не в силах сдержать слез при виде любимой земли, я отошел к стоящему неподалеку дереву. Глядя на Афганистан, я молился от всего сердца о том, чтобы Господь Иисус Христос помог нашим афганским друзьям, которые находились там, среди страданий.

Мои мысли занимали вопросы — вопросы о причинах людских бедствий.

«Почему умирают дети? Почему убивают беззащитных мужчин, женщин и детей? Разрушают дома и разоряют земли? Почему? Почему некоторые наживаются за счет своих братьев тогда, когда те уязвимы? Почему некоторые обманывают и предают своих же? Как они после этого могут жить со своей совестью?»

Я глубоко вздохнул, посмотрел вверх на голубое небо, где несколько белых облаков проплывало мимо гор, и продолжил задавать вопросы.

«Что заставляет человека лгать, воровать, убивать и причинять боль другим? Неужели каждый человек в глубине души эгоист?»

Я знал, что это так. Бог называет это грехом и каждого человека — грешником. Я знал, что вселенская проблема греха не исчезнет сама по себе. Люди всегда будут предавать друг друга и причинять друг другу боль, если только не раскаются в своих грехах, не попросят прощения у Бога и не примут его любовь, которая может изменить жизнь любого человека.

«Боже, — прошептал я, — я знаю, что судьбы людей Тебе не безразличны, потому что Ты пришел в этот мир в образе человека, чтобы принять страдание и боль за грехи каждого из нас. Пожалуйста, сделай так, чтобы я мог помочь другим понять эту истину».

Я направился обратно к Джули. Увидев меня, она смахнула слезы и поднялась со скамьи. Не в силах ничего сказать, я просто заглянул в ее мягкие карие глаза. Понимая мысли, которых я не мог выразить словами, она сжала мою руку. Глубоко погруженные в свои раздумья, мы молча спустились по каменистой тропе к месту, где оставили Роджера.

Пока мы были на холме, Роджер разговаривал с пограничниками. Увидев, что мы вернулись, он весело приветствовал нас. Но, заметив наши печальные лица, предложил отправиться в путь. Домой мы ехали в полном молчании.

Наши временные визы в Пакистан очередной раз подходили к концу, и в очередной раз мы собрались в Индию.

Галмагал (пуштунское слово, означающее шум и замешательство) — именно таким был аэропорт в городе Лахоре, где мы приземлились. Мы сдали вещи в багаж, прошли паспортный контроль, таможенный досмотр и вошли в огромный зал ожидания. Там мы увидели около пятнадцати-двадцати крепких пуштунов, ожидавших вместе с нами посадки на самолет. По их виду и действиям было заметно, что эти люди не очень часто летали на самолетах. Скорее всего, это был их первый перелет.

Я подошел и поздоровался с одним из них — крепко сложенным рыжебородым мужчиной. В его глазах отразилось удивление, когда я обратился к нему на его родном языке. Услышав ответ на приятно звучащем пушту, я предположил, что он, вероятно, из Кандагара, большого пуштунского города на юго-востоке Афганистана. Наш разговор был прерван объявлением о начале посадки на урду (официальном языке Пакистана) и английском.

В то время как Боинг-737 «Индийских авиалиний» отрывался от взлетной полосы, стюардессы в панике пытались усадить по местам группу пуштунов. Но те не обращали на это особого внимания и продолжали ходить по проходу, выглядывая в иллюминаторы и громко переговариваясь между собой. Наконец один огромный пуштун с темной бородой перешагнул через сиденья и сел.

После того как погасла надпись «Пристегнуть привязные ремни», я направился в заднюю часть самолета, где сидели двое пуштунов, и попросил позволения сесть рядом с ними.

Они ответили положительно, и я предложил помочь им заполнить необходимые таможенные декларации. Один из них, сидевший рядом со мной, молча следил за всеми моими действиями. Рядом с ним сидел рыжебородый мужчина, с которым я до этого беседовал в аэропорту.

Желая начать разговор о Боге, я задал им вопрос:

— Верите ли вы, молодые люди, во Всемогущего Бога?

— Верим ли мы в Бога? — повторили они в унисон, будто я подозревал их в противоположном. Со всей убедительностью они заявили мне, что горячо верят в Бога, с энтузиазмом изо всех сил хлопая себя правой рукой по груди в свойственной пуштунам манере.

— Это замечательно, — сказал я, — я тоже горячо верю в Бога.

Казалось, что они были искренне изумлены тому, что я могу верить в Бога так же преданно, как и они.

— Вы когда-нибудь видели или читали Инджил? — спросил я. Когда они отрицательно покачали головами, я спросил:

— А вы хотели бы на него взглянуть?

— Да-да, конечно, — заверили они меня с тем же энтузиазмом. Я достал экземпляр большого, толстого издания Нового Завета на пушту.

Некоторое время они неотрывно смотрели на книгу, затем прикоснулись к ней с чрезвычайной осторожностью, но вскоре я понял, что они не умеют читать. Мы все смутились, но не успел я ничего сказать, как они передали Новый Завет назад студенту университета, который начал читать.

Через несколько минут студент воскликнул, обращаясь ко всем окружающим:

— Мне только что подарили замечательную книгу!

Я сказал:

— Замечательно то, что ты можешь читать Слово Божье. Где бы ты ни был, ты должен читать эту книгу всем людям, чтобы и они могли знать то, что сказал Бог. Непременно читай эту книгу всем, хорошо?

— Да, обязательно, — подтвердил он.

Выходя из самолета в Дели, я снова увидел студента, который нес Новый Завет, аккуратно завернутый в фирменный полиэтиленовый пакет авиакомпании. Он бережно держал увесистую книгу на уровне груди, потому что, по обычаям его страны, святую книгу не подобает носить ниже пояса.

Студент дождался, пока проверят наши чемоданы, затем подошел ко мне и вежливо сказал:

— Я очень хочу поблагодарить Вас и сделать Вам небольшой подарок в знак моей глубочайшей признательности.

Он протянул мне небольшой пакетик с арахисом, который нам дали в самолете, — все, что у него было. Затем горячо пожал мне руку и растворился в толпе.

«Как можно не любить таких людей?» — размышлял я.

В течение последующих месяцев нам пришлось совершить несколько поездок в Индию, но я знал, что мы не можем бесконечно продолжать этот безнадежный круг. Помимо утомления и неудобств, связанных с постоянными поездкам туда и обратно, сильнее всего нас огорчало то, что у нас не оставалось времени по-настоящему подружиться с людьми.

И вот, когда мы уже совсем не знали, что делать дальше, Бог вдохновил нас и дал нам новые силы.

Мы в очередной раз вселились в знакомую гостиницу «Джон», и я был расстроен. Одним воскресным утром я спустился вниз, вышел из гостиницы и прошел несколько кварталов до парка Халид. Кажущаяся безнадежность ситуации приводила меня в отчаянье. Ко всему прочему, в то утро у нас с Джули произошло редкое, но серьезное недоразумение. Я сказал «редкое», потому что за все семнадцать лет нашей совместной жизни серьезных разногласий у нас практически не было.

Парк Халид — приятное место для отдыха с ухоженными клумбами и аккуратно подстриженной травкой. Я присел на бетонную скамью напротив маленькой мечети. Птички распевали свои песенки с высоты гигантских деревьев, разбросанных по парку, но их веселое чириканье казалось издевательством над моим скорбным настроением.