— Не думаю, что такое есть хоть где-нибудь. И не думаю, что его возможно создать, — сказала она, предупреждая возможный вопрос художника.

Аллегри не верил. Мысли в его голове смешались: сон, чувство надежды, путешествие в столицу, разговор с королем… Неужели все зря?

Богиня наблюдала, как на его лице отчаяние смешивается с недоверием. Откуда взялось первое, было ей непонятно; второе же отчего-то оскорбляло ее.

— Эль Аллегри, как можно не понимать простой вещи? Даже богам недоступно сотворение нового; мы можем пользоваться только тем, что уже существует в мире. Даже ваше хваленое творчество — не более чем перестановка старых вещей местами. Стихии, наши прародители, тоже не могут создавать — они всего лишь причина — в одном случае, и последствия — в другом. Спрашивать надо у первопричины всего, у хаоса, но где он и может ли говорить вообще — даже мы не знаем. Более того, — она помедлила, — я не советовала бы даже думать о том, чтобы к нему обратиться. Его лучше не будить. Когда-то он имел силу — пусть только во время затмений. Но эти века были самыми страшными для вас, людей…

Что-то было неправильно в речи богини, Аллегри знал это. Ничто не говорило о том, что она врет; просто ее слова диссонировали со сном художника о флейте. Такой инструмент существует, он не мог в этом сомневаться.

Внезапно ему в голову закралось подозрение: а может, он просто сходит с ума? С каких это пор он по наитию срывается с места и бежит выяснять, правда ему приснилась или нет?

Сон о флейте ощущался как обещание, как если бы кто невидимый сказал: "протяни руку и возьми".

"Наверное, со мной действительно что-то не так", подумал художник, но ему уже было все равно. Всегда есть вероятность, что сон станет правдой, и ему хотелось верить в это.

3. Побег.

Океанский ветер не унимался, и если для меня это в самом худшем случае означало простуду, то для растения все могло окончиться фатально.

Как я уже говорил, занятия магией в нашей стране не одобрялись и даже более того, они могли повлечь за собой некоторые проблемы. Однако цветок, который мне оставил ночной гость, явно бы не выдержал местной погоды, а подходящей коробки для него у меня не было. Поэтому, пусть и не без некоторого риска, я все-таки решил создать слабенький защитный кокон, одно из немногих заклинаний, которые остались в моей памяти.

После того, как разрушили обсерваторию, учебник магии пропал из-под моей кровати.

Я выехал из гостиницы в полдень.

Народ давно уже ушел на промысел. На пустынных улицах перед своими лавками, совсем как береговые крабы на охоте, сидели торговцы. Я буквально чувствовал, как их взгляды цепляются ко мне, лошади, кокону с цветком… К счастью, скоро лавки кончились, и только в последнем доме мужчина в белой робе — местный лекарь, что ли? — вышел на улицу и наблюдал за мной до тех пор, пока поселок не скрылся за холмами. Во всяком случае, когда я обернулся, он все еще стоял там, приложив руку ко лбу.

Я хлопнул Семерку, мою лошадь, по шее. Хотелось быстрее оставить это место позади.

Эхо в нашей стране имеет свои особенности: оно приходит со всех сторон и по многу раз, как будто путешествуешь не один, а в целой толпе. Возможно, это могло бы объяснить, почему я не сразу заметил всадника.

Не стоило даже и пытаться сбежать от преследователя — его лошадь была из породы ойомейских рысаков. Держали их в основном аристократы, а по одежде всадник явно к ним не относился. Украл, похоже. Надо иметь очень много денег и терпения, чтобы выдрессировать такую лошадь. В неволе они не рождались, а дикие были весьма и весьма агрессивны.

Всадник нагнал меня. Я рассмотрел его: узкое, смуглое, скуластое лицо, серые глаза, которые, казалось, смотрели дальше, чем то было на самом деле, черные прямые волосы, длиной до подбородка… Ойгур? Да, точно ойгур, житель северного побережья. Когда мне случалось навещать Сенметта в Центральном городе, то постоянно натыкался на представителей этого народа.

На вид ему было лет двадцать семь — двадцать восемь.

Одежда у него и вправду была латанная-перелатанная. Полуостров Ойгир, что примыкает к нашему государству с северной стороны, слыл бедным государством с варварскими обычаями. Говорят, там даже ели конкилонок — морских улиток.

Он показался мне смутно знакомым.

Я не то чтобы испугался, скорее, насторожился. Защищаться мне было нечем — дороги у нас мирные и разбойников нет. Зачем нам копья и ножи? Это для тех народов, которые еще не додумались до использования мозгов в конфликтах.

Мужчина подал мне руку и сказал:

— Винф Искагинн. Или просто Винф.

Я уклонился от рукопожатия. Его поведение показалось мне подозрительным; чересчур любезным. Даже приторным, я бы сказал.

И все казалось, что где-то он мне уже встречался… Но вот где?

— В чем дело? — спросил я.

— Я бы поставил вопрос по-другому, — сказал новоиспеченный знакомец, не подав и виду, что заметил мой не слишком дружелюбный жест, — а именно: что следует делать — как тебя там?..

— Лемт, — с неохотой выдавил я. — Рене.

— Вот, — сказал ойгур и продолжил. — Что следует делать Лемту… Рене в ближайшие полчаса, для того, чтобы его не убили.

Таким тоном обычно говорят о погоде.

Я усмехнулся, но смешок вышел нервный.

— Мое исчезновение заметят… — я натянул поводья Семерки, лихорадочно роясь в памяти в поисках хоть каких-нибудь боевых заклинаний.

Убежать мне, конечно, не удастся. Но я мог бы попытаться.

— Ты не попадешь в Университет, Лемт. И про родных тебе лучше забыть.

Это начинало меня раздражать.

— Слушай, это не твое дело… ойгур. И не тебе советовать, что мне следует делать. На вашем полуострове только этим и занимаются — лезут, куда их не просят?

Винф сделал гримасу — что-то вроде хорошо спрятанного недовольства, и показал на круп моей лошади.

— Укравший паучью лилию приговаривается к смерти.

Я вдруг понял, почему его лицо кажется мне знакомым.

— Так это был ты? Вчера, в моей комнате?

Он ничего не ответил и протянул руку. Я отступил.

— Не думаю, что мне что-то сделают, — сказал я, впрочем, без особой уверенности.

— Ты думаешь, кто-то будет разбираться?

— Очень смешно, — сказал я.

Я хлопнул Семерку по шее и устремился вперед по дороге.

Винф не отвязывался, хотя была у меня такая смутная надежда.

— Это не шутки, придурок, — сказал он. — Хочешь жить — слезай и пересаживайся ко мне. Возьми только самое необходимое, а лошадь — отпусти.

Я продолжал ехать, как ни в чем не бывало. Винф сплюнул.

— Ну как знаешь, — он подъехал ближе. — Цветок отдай. Ты не представляешь, что мне пришлось пройти, чтобы…

Вместо ответа я пришпорил Семерку. Винф, ругаясь, бросился меня догонять. В этот момент между нами пролетело нечто узкое и длинное, ярко-голубого цвета, как будто часть неба вдруг стал стрелой. Оно застыло на мгновенье, полыхнуло светом и исчезло.

Мы остановились. Я забыл, что надо убегать, а Винф — что цветок все еще у меня.

— Видел? — спросил ойгур.

Я кивнул.

— Поисковик, — сказал Винф. — Причем поисковик-ловушка. Советую пересесть, иначе застрянешь… Ну же! Не видишь, стекленеет!

Я оглянулся. Воздух вокруг меня как будто сгущался. Семерка нервно перебирала ногами, но не сдвигалась с места… Волосы ойгура странно, как в водоросли в тихой воде, шевелил ветер, а его рот двигался медленно-медленно.

Меня передернуло. Желание спорить куда-то ушло: я перебрался на его лошадь. Каждое движение давалось с великим трудом, и, когда, наконец, мне удалось залезть на седло, то я полностью взмок.

Винф повернул в сторону от дороги. Семерка заголосила, но этот ее отчаянный крик прозвучал глухо, а скоро и вовсе замолк.

— Еще чуть-чуть, и мы бы застряли вместе с ней, — сказал Винф. — Нам нужен Океан…

Я кивнул, хотя он и не мог меня видеть. Как бы в Мэфе не презиралась магия человеческая, силу стихий никто отрицать не мог. А океан, во всей его массе — был настолько мощным источником, что перебивал все остальное. Только разум мог противостоять этой силе, и то, далеко не всегда.