— Нет, не считаю. Старик не из тех, кто бросает слова на ветер.

— Он указывает на вас как на желательного авторитетного главу экспертной комиссии.

"Да это только потому, что я успел заявить в печати о своей непричастности к делам Ундрича", — подумал Уайтхэч.

— Мы не можем терпеть создавшееся двусмысленное положение, — продолжал Бурман. — Особенно после прискорбного случая с Реминдолом. Согласитесь ли вы, профессор, взять на себя руководство экспертизой?

— Если мне прикажут…

— Ну, а вдруг изобретение действительно не больше, чем блеф?

— Что ж, так и придется сказать стране…

— Очень неприятно… Конечно, главная вина тут Реминдола, да с него теперь не спросишь. А тень падает и на меня, хотя вы же понимаете, профессор, я не ученый и не в состоянии разобраться во всех этих тонкостях. Вот даже вы не заметили…

— Позвольте напомнить, господин президент: меня отстранили…

— Да, да, конечно… Приходится расхлебывать за Реминдола… А тут еще эта глупая история с "черепахой"!..

— Но о "черепахе" вы же знали? — осторожно спросил Уайтхэч.

— Ну и что ж? — раздраженно огрызнулся Бурман. — Вам, людям науки, все это представляется простым. А ситуация иногда требует… В политике нельзя руководствоваться ходячей добродетелью. Вы же поехали в Медиану на испытание "лучей Ундрича", а верили вы в "лучи из-за океана"?

Уайтхэч промолчал.

— Поймите, профессор, тут дело не во мне. Ну, может быть, на выборах это будет стоить мне поста президента. Но поверьте: я охотно уступлю это место, — Бурман хлопнул обеими ладонями по ручкам кресла. — С удовольствием, с великим удовольствием: я так устал… Но дело серьезнее. Ведь, по существу, мы раскроем военный секрет. Да, да, секрет, что лучистой энергией еще не располагаем. Это опасно, очень опасно. Другое дело, если бы вы, профессор, могли сегодня предложить свои лучи… Я первый выбросил бы Ундрича на помойку, окажись он обманщиком. А как у вас с лучами?

— Господин президент, мы тогда договорились о годичном сроке. С тех пор не прошло и полугода.

— Да, да, знаю… Но я тогда просил вас сократить срок. А теперь такие обстоятельства…

— Научная работа не может регулироваться случайными обстоятельствами.

— Понимаю… И все-таки… Неужели никак не раньше?

— Может быть, это было бы и возможно, если бы не вмешательство Реминдола, — решительно сказал Уайтхэч. — Я считаю своим долгом сказать вам об этом, господин президент, потому что сознаю серьезность положения…

— Что вы имеете в виду? — быстро спросил Бурман.

— Реминдол снял с работы директора лаборатории номер два, моего ученика Грехэма. Вы знаете об этом, господин президент. Причина, по-моему, неосновательная: подписание воззвания против атомной бомбы. Ничего не поделаешь: иногда приходится смотреть сквозь пальцы на увлечения молодежи. Во всяком случае, Грехэм нам был нужен: это не Ундрич, это серьезный, талантливый работник. И он… он открыл лучи… Свойства их те же, что у лучей Чьюза.

— Что вы говорите? — воскликнул Бурман, вскакивая с кресла. — Вы в этом уверены, профессор?

— Совершенно…

— Вам известен секрет?

— Нет. Грехэм не расположен передать его государству. Если бы действовали с ним осторожней, можно было бы сохранить его для нас, а Реминдол своей грубостью толкнул его в объятия коммунистов и вообще всех этих беспочвенных, но опасных мечтателей.

— Профессор, мы не можем его упустить. Вы знаете, где он?

— Я следил за ним стороной. Бедняга долго скитался без работы. Подумать только: талантливейший ученый, изобретатель, работает механиком в хлебопекарне! Вот результаты деятельности Реминдола.

— Ах, боже мой, — с досадой сказал президент, — чего можно требовать от сумасшедшего! Механик хлебопекарни! Какая чушь! Конечно, зарабатывает гроши. А мы можем предложить ему миллионы, да, да, миллионы! Как его изобретение сейчас кстати! Вот что, профессор, возьмите на себя переговорить с Грехэмом…

— Сомневаюсь…

— Не сомневайтесь! Узнайте о его условиях. Раз это серьезно, мы готовы на все. Я очень прошу вас, профессор, не откладывать. Завтра же утром…

Во исполнение этого поручения профессор Уайтхэч следующим утром очутился где-то на окраине, в хлебопекарне, куда вряд ли он когда-либо забрел бы по своей воле. Мальчик проводил его по длинному узкому коридору, освещенному единственной тусклой лампочкой, в комнату, служившую, очевидно, конторой. Навстречу Уайтхэчу из-за стола поднялся полный пожилой человек. Кроме него, в комнате сидел еще один, тоже пожилой, с тонким и длинным носом. Перед ним лежали ведомости с колонками цифр. На стене висели старинные часы — они больше подходили бы музею, чем пекарне. Хрипя, шипя, они шли с таким усилием, что было ясно: это их надорвавшийся механизм двигает время вселенной. На табуретах, на мебели — на всем лежал налет беловатой пыли — вероятно, ее и не замечали, а может быть, она была здесь в почете, как пыль на бутылках выдержанного вина. Все было какое-то странное, ненастоящее, почти карикатурное, и Уайтхэч с болью подумал, что вот в этой жалкой обстановке приходится работать Грехэму, его Чарли, на которого он возлагал столько надежд!

Внушительный вид Уайтхэча произвел на толстяка благоприятное впечатление.

— Чем могу служить? — с любезной улыбкой спросил он. — Владелец предприятия Вальтер.

Вероятно, в солидном госте он предугадывал хорошего заказчика. Суетливо пододвинул стул, поспешно смахнув с него платком пыль. Уайтхэч сел, но назвать себя не пожелал.

— У вас работает господин Чарльз Грехэм? — спросил он.

— Совершенно верно.

— Мне нужно поговорить с ним. Я директор лаборатории.

— Пожалуйста, — разочарованно протянул толстяк: значит, не заказчик, это не интересно.

Уайтхэч с сомнением оглядел унылую комнату:

— Не думаю, чтобы нам было удобно здесь говорить. Я был бы признателен вам, господин Вальтер, если бы вы сегодня освободили Грехэма от работы.

— Брунтер! — резко крикнул толстяк. — Позовите Грехэма.

Длинноносый поднялся и молча вышел.

— Надеюсь, господин директор, вы не собираетесь переманить Грехэма?

"Переманить! — с горечью подумал Уайтхэч. — Если бы ты знал…"

— Грехэм — мой ученик. Знаете, кто он? Он большой ученый. Если бы только он захотел… А он работает здесь…

— У меня предприятие солидное, — обиделся хозяин. — Хороших работников ценить умею. Господин Грехэм не работает у меня и месяца, а получает не меньше своего предшественника. А тот прослужил у меня пятнадцать лет. Тоже знающий был человек. Если бы не умер, не расстался бы с ним…

Уайтхэч молчал. Неприятно было продолжать этот разговор, только подчеркивающий всю убогость обстановки, в которую попал Грехэм.

В комнату вернулся обладатель замечательного носа.

— Сейчас придет, — пискнул он. И голос у него был какой-то птичий. В сущности, не все ли равно, какой у человека нос и голос, а Уайтхэч чувствовал, что все его раздражает; казалось даже — вот этот нос и писк как-то унижали Грехэма.

— Профессор! — послышался голос Грехэма с порога. — Вот не ожидал!

— Чарли! — радостно воскликнул Уайтхэч и пошел навстречу Грехэму. На момент было даже что-то похожее на попытку объятия, но после мгновенного замешательства оба ограничились рукопожатием. — Рад видеть вас, Чарли! Нужно поговорить с вами. Господин Вальтер был так любезен, что согласился ваш день подарить мне.

— Да, да, пожалуйста, — кисло улыбнулся хозяин.

Через минуту оба были уже на улице и садились в машину.

— Послушайте, Чарли, — Уайтхэч повернулся к Грехэму, — как вы могли так унизить себя? Куда ехать? — переспросил он шофера. — Чарли, дайте ваш адрес. Не возражаете?

— Пожалуйста. — Грехэм назвал свой адрес.

— Вы перебрались?

— Пришлось. Для механика хлебопекарни я занимал слишком роскошные апартаменты. Вот вы говорите, профессор, я унизился… А я был счастлив, когда нашел это место. А в сущности, чем плохо? Работа чистая. Разве не унижают подчас себя те, кто занимает высокие посты? Эта история с Ундричем…