Потом Чьюз давал единственно возможное объяснение тому, что произошло в воскресенье на аэродроме. Загадочная "сигара" — не что иное, как зажигательный капсюль, соединенный с фотоэлементом. При действии на фотоэлемент лучом возбуждается ток, который вызывает возгорание капсюля. Несомненно, для большей верности кому-то было поручено класть на самолет вторую "сигару". Установив, что загорелась только эта вторая "сигара", Ундрич сознательно направил лучи на Дауллоби и сжег его, опасаясь, что доставленная им "сигара" разоблачит обман.

"Я обвиняю инженера Ундрича, — заявлял Чьюз, — в том, что он грязный аферист, позорящий звание научного работника.

Я обвиняю его в том, что он прибег к обману в низменных, корыстных целях, пытаясь прославиться и разбогатеть на военных поставках несуществующего оружия, для чего вместе с министром Реминдолом основал "Корпорацию Лучистой Энергии".

Я обвиняю Ундрича в сознательном убийстве известного летчика майора Дауллоби".

Далее профессор Чьюз указывал, что было бы неправильно считать ответственным за все одного лишь Ундрича. Его деятельность протекала в стенах государственной лаборатории под контролем в первую очередь военного министра. Показания Дауллоби с несомненностью устанавливают, что военный министр знал о действительной сущности "изобретения" Ундрича. Следовательно, он прикрывал аферу Ундрича, чтобы дать нажиться промышленникам и шантажировать другие страны. И в первую очередь на этом старался нажиться сам военный министр, совместно с владельцем Медианского прожекторного завода Прукстером, получившим многомиллионные ссуды для налаживания на заводе производства несуществующего оружия. В погоне за наживой Прукстер лишил работы своих рабочих, спровоцировал возмущение и забастовку рабочих, вызвал войска под командой генерала Ванденкенроа, вместе с которым он и несет ответственность за расстрел рабочих.

Прукстер с помощью министра юстиции организовал постыдный процесс медианских коммунистов и, в частности, состряпал провокационное обвинение рабочего Тома Бейла в похищении секретных военных чертежей, хотя Прукстеру отлично известно, что таких чертежей на заводе не было, поскольку там намечалось лишь производство прожекторов, по существу никакого секрета не представляющих.

"Я обвиняю судью Сайдахи в том, — заканчивал Чьюз, — что он инсценировал свою болезнь, как только я предложил дать свидетельские показания по этому делу.

Я требую строгой научной проверки беспристрастной комиссией так называемого изобретения Ундрича и следствия по делу об убийстве им летчика Дауллоби".

Весь вечер в столице только и было разговоров о сенсационном заявлении Чьюза.

Господин Бурман созвал экстренное заседание совета министров. Рассказывали, что ночью к президенту был вызван "великий изобретатель" Ундрич. Словом, возбуждение было необычайное. Но все это было пустяком по сравнению с утром четверга: ведь утром открылась биржа. Катастрофическое падение акций "Корпорации Лучистой Энергии" можно было сравнить только с внезапным горным обвалом. "Этот человек вторично потрясает биржу!" — с ужасом говорили короли биржи о Чьюзе, и в этих словах звучало невольное признание силы этого бесстрашного человека: в самом деле, что могло быть мощнее той силы, которая потрясала даже Ее Величество Биржу?!

9. Пресс-конференция у инженера Ундрича

Слухи о том, что президент принял ночью "великого изобретателя" Ундрича, были не совсем точны. Действительно, президент поздно вечером вызвал к себе Ундрича. Однако тот по телефону ответил, что у него на эти часы назначена широкая пресс-конференция, приглашения разосланы всем редакциям, на конференции он даст публичный сокрушительный ответ Чьюзу и поэтому просит на этот вечер освободить его. Бурман уступил.

Около полуночи демонстрационный зал лаборатории ь3, где не так давно впервые были показаны собранию ученых "лучи смерти", стал наполняться представителями печати. Возбуждение царило необычайное. Прибыли самые крупные фигуры. Газету "Свобода" представлял главный редактор Керри. Газеты "Руки по швам!", "Горячие новости", "Рекорд сенсаций", "Вечерний свет", "Время" прислали не менее знаменитых рыцарей пера.

Без четверти двенадцать дверь в глубине зала открылась, и, встреченный нетерпеливым гулом зала, показался инженер Ундрич в сопровождении невзрачного человечка с прилизанной прической и таким же, как будто прилизанным, лицом, настолько оно было непримечательно и невыразительно. Слуга внес и поставил на стол, за которым уселись Ундрич и незнакомец, чемодан. Затем слуга по знаку Ундрича подошел к висевшему на стене, позади стола, портрету и сдернул с него черный креп. На присутствующих глянуло широкое лицо майора Дауллоби.

— Господа, — торжественно сказал Ундрич, — прежде всего, прошу почтить вставанием память безвременно погибшего моего друга, знаменитого летчика майора Дауллоби. Несчастный случай вырвал из наших рядов замечательного человека, а теперь на честь его посмели посягнуть враги нашего государства, но я сумею защитить славное имя своего лучшего друга. Прошу встать, господа!

Зал поднялся. Видавшие виды журналисты сразу же по достоинству оценили такое вступление: в самом деле, Чьюз обвиняет Ундрича в убийстве Дауллоби, а Ундрич прежде всего воздает должное памяти "друга".

— Господа, — продолжал Ундрич, когда все сели, — дорогого Дауллоби, нашего неутомимого сотрудника и помощника, уже нет в живых, он не может подать своего свидетельского голоса, не может даже защитить себя. Но есть другой помощник, разрешите представить его, — Ундрич легким жестом показал на незнакомца с незначительным лицом. — Господин Густав Трейбл, механик самолета, на котором испытывались этим воскресеньем мои лучи.

Трейбл встал и поклонился собранию. Лицо его по-прежнему не выразило ничего.

— Господа, — продолжал Ундрич, — для вас напыщенное заявление Чьюза, очевидно, явилось неожиданным. А я ждал его и, как сейчас убедитесь, достаточно подготовился, чтобы документально опровергнуть весь этот бред. Началось это вчера, когда господин Трейбл сообщил мне, что его посетили два господина… А впрочем, разрешите, господа, предоставить слово непосредственно господину Трейблу.

Трейбл встал и снова поклонился собранию.

— Позвольте, господа, — сказал он, — я начну от основания событий… Позавчера, около полудня, Магда — простите, это моя жена — говорит мне: там тебя спрашивают двое, очень приличные господа. Я, конечно, выхожу. Боже мой, вот неожиданность! Профессор Эрнест Чьюз! Он мне хорошо знаком, по газетным фото, конечно. Другой представляется: инженер Райч. И интересуются они насчет случая с Дауллоби. Я отвечаю: есть расследование комиссии, чего меня спрашивать? Чьюз вдруг и говорит, что у него есть показания майора Дауллоби и выходит по этим показаниям другая картина: будто майор Дауллоби перед испытанием оставлял в самолете зажигательный капсюль, а капсюль этот изобрел инженер Ундрич. И представьте, господа, Чьюз вынимает из кармана письмо Дауллоби. Действительно, будто его подпись. Конечно, то самое, вы читали его, господа, в газете. И говорит мне Чьюз, что Дауллоби в тот раз будто капсюля не оставил в самолете, взял с собой, а Ундрич догадался и, конечно, направил лучи на майора, да так его с капсюлем и зажег. Мне эта клевета а голову так и ударила: "Позвольте, — как же так: ведь самолет-то загорелся!" — "А очень просто, — отвечает Чьюз, — это потому, что туда положили второй капсюль. И тот, другой человек, который, положил, и есть вы". Конечно, я прошу, господа, извинения, но взяло меня зло, зачесалась рука: так бы и въехал… — Трейбл виновато улыбнулся и оглядел зал, точно в самом деле извинялся за свою горячность. Убедившись, что его не осуждают, Трейбл продолжал: — Конечно, Чьюз заметил мое настроение и так осторожно говорит: "Ну, может, и не вы, а другой кто, только для нас значения не имеет, да и искать некогда". И тут подводит он мне довольно тонкую мину, прошу обратить внимание. — Трейбл снова обвел взглядом зал: журналисты внимательно слушали. — Чьюз, значит, говорит так: "У нас козыри, то есть письменные показания, и вам нечем крыть! Так уж лучше вам самому обличать других, приятнее, конечно. Напишите признание, вот как Дауллоби — и благородный конец!" И тут запускает мне Чьюз удочку: "А мы вас, говорит, конечно, компенсируем. Вполне достойно. Человек вы небогатый, тысяч тридцать на улице не валяются". Я, конечно, вижу, закручено замысловато, как бы впопыхах не промахнуться. Объясняю, что деловому человеку требуется время обдумать. Словом, день выторговал. Сообщил господину Ундричу. Нравственный долг, конечно…