— Совершенно верно, — подтвердил Ундрич, вставая, — господин Трейбл во вторник сообщил мне содержание беседы, о которой он вам, господа, только что имел честь доложить. Я понял, какой постыдный заговор готовится против меня, понял, что не сумею опровергнуть клевету, если не буду располагать документальными данными. Сегодня, по соглашению с господином Трейблом, я направился к нему и расположился в комнате, смежной с той, где происходило свидание. Но мне было ясно, что мое свидетельство в вопросе, лично меня касающемся, авторитетным быть не может. Поэтому я захватил с собой неоспоримого свидетеля.

Ундрич слегка хлопнул по крышке чемодана, затем открыл его.

— Вот, господа, магнитофон. Предоставим ему слово. Голос господина Эрнеста Чьюза вам достаточно знаком. Голос господина Трейбла вы только что слышали. Итак, господа, включаю механизм.

Среди журналистов, до сих пор слушавших довольно спокойно, произошло движение. Несомненно, этот Ундрич — ловкий человек! Ничто так не умиляет журналиста, как ловкость.

Между тем магнитофон начал свои свидетельские показания. Голос Трейбла сказал:

— Очень рад вам, господин Чьюз! Здравствуйте, господин Райч! Принесли деньги, господа?

Голос Эрнеста Чьюза ответил:

— Можете быть спокойны, господин Трейбл. Вот чек на тридцать тысяч. На предъявителя, так вам, верно, удобнее… Как только вы дадите показания…

Голос Трейбла:

— Простите, господа, я передумал. Я не могу дать тех показаний, о которых вы просите. Не могу даже за тридцать тысяч, которые вы мне предложили. Испытания изобретения Ундрича на самолете прошли по всем правилам, самолет был в полном порядке. Я не могу изменить правде… Даже за тридцать тысяч… Нет, даже и за тридцать тысяч я не могу показать, как вы требуете, что я положил зажигательный капсюль на самолет. Этого никогда не было!

Магнитофон замолчал.

— Вот, господа, — сказал Ундрич, — механическая запись, которую я предлагаю вашему вниманию и изучению. Этот механический свидетель решает дело, разбивая в пух и прах происки господ Чьюзов, показавших себя мелкими завистниками и, я не сомневаюсь в этом, врагами нашего государства, ибо только враги могут стремиться компрометировать изобретение, служащее обороне нашей страны. Я готов, господа, выслушать ваши вопросы.

В зале поднялся шум. Некоторое время нельзя было ничего разобрать. Когда голоса смолкли, встал господин Керри, главный редактор газеты "Свобода".

— Мы чрезвычайно благодарны вам, господин Ундрич, — сказал он. — Однако для публики потребуются еще некоторые дополнительные объяснения. Как понять показания Дауллоби? Почему после такого разоблачительного показания майор оказался убитым? Согласитесь, очень неприятное совпадение. Публика должна это понять, иначе не помогут никакие показания магнитофона.

Журналисты подтвердили это одобрительным гулом. Ундрич поднялся улыбаясь.

— Господа, вам приходилось видеть кинокадры, которые ставят в тупик непосвященного: по улице катится футбольный мяч, затем начинает подпрыгивать, точно пробуя свои силы, прыгает все выше и выше и вдруг вздымается кверху и влетает в раскрытое окно пятнадцатого этажа. Вас, конечно, это не удивит: вы знаете, что мяч самым естественным образом был выброшен с пятнадцатого этажа, а затем заснятый фильм пустили в обратном порядке. Так вот, господа, не представляет ли разоблачение Чьюза по отношению к действительным событиям такой же прыгающий на пятнадцатый этаж мяч? Вы говорите, господин Керри, неприятное совпадение: майор Дауллоби "разоблачил" и был убит. А что, если тут совпадение совсем другого рода: майор Дауллоби в результате несчастного случая погиб и поэтому я подчеркиваю: поэтому был использован, вернее, не он сам, а его имя было использовано для разоблачения?

Среди журналистов опять произошло сильное движение.

— Представьте себе, господа, — все так же улыбаясь, продолжал Ундрич, — представьте, что Чьюзы давно придумали этот вариант с таинственной "сигарой". Чтобы реализовать его, им нужен был свидетель. Рассчитывать на Дауллоби они не могли, ибо не хуже меня знали, что он неподкупен. Разве можно в самом деле подкупить знаменитого летчика с мировым именем? И чем? — пятнадцатью тысячами? Чепуха! Будьте спокойны, если бы мне действительно нужно было подкупить, я нашел бы человека поскромнее и победнее, которого нужда заставила бы пойти на такое дело. Но вот Дауллоби погибает — теперь он может дать письменные показания, при этом самые неопровержимые. Почему неопровержимые? Да потому, что в живых его уже нет, и он не может опровергнуть то, что написали от его имени. Мне не надо разъяснять вам, как это делается. Кто не видел письма-автографа Дауллоби в газетах под его портретом? Для специалистов написать таким почерком все, что им закажут, — пустейшая забава. Надо признать, что работа выполнена квалифицированно. Ну, да чему удивляться: Чьюзы денег не пожалеют. Итак, Дауллоби погибает в воскресенье, а в понедельник составляется письмо, датированное пятницей предыдущей недели. Мяч сам прыгает на пятнадцатый этаж!

Журналисты пришли в восторг. Неизвестно, где правда, да и не так уж это важно — важно то, что Ундрич чертовски ловкий человек!

— Теперь, господа, представьте себе, что происходит дальше. Дауллоби сгорел, и притом как раз от той самой "сигары", о которой он сам написал накануне своей смерти. Не правда ли, как убедительно? Но ведь фактически о "сигаре" написали другие и не накануне, а после смерти майора. Но вот беда: сгорел и самолет. Значит, Чьюзам нужна вторая "сигара", второй свидетель, и они начинают шантажировать Трейбла. Результат известен.

Журналисты не выдержали: зал грохотал от аплодисментов. Наклонившись к уху своего соседа, господина Дайнса, редактора "Рекорда сенсаций", господин Керри доверительно заметил:

— Черт его знает, изобретатель он или просто деловой человек, сумевший использовать конъюнктуру… Но журналист из него получился бы… а! — И господин Керри, сложив щепоткой пальцы, выразительно поцеловал их кончики.

10. Неожиданный свидетель "невинных" дел

Весь тот энтузиазм, который вызвал у журналистов Ундрич своим ловким докладом, они вложили в описание необычайной ночной пресс-конференции. Целые газетные полосы разоблачали неблаговидные действия Чьюза-старшего и Чьюза-младшего, пытавшихся подкупить механика Трейбла. Как человек опытный, Ундрич не ограничился газетами: он закупил достаточно времени у трех мощных радиовещательных корпораций и представил в их распоряжение записи магнитофона — весь день, перемежаясь с рекламами о подтяжках, зубной пасте, жевательной резине и многих других полезных вещах, звучали в эфире голос Эрнеста Чьюза и голос стойкого добродетельного механика, с негодованием отвергающего недостойное предложение. На голову публики свалилась новая сенсация, и снова приходилось гадать, где же во всей этой неразберихе правда…

Выступивший в газете "Рабочий" с заявлением профессор Эрнест Чьюз-младший указывал, что запись магнитофона подтасована самым бесцеремонным образом: из нее выброшены все те его слова, из которых явствует, что механику Трейблу вовсе ничего не подсказывали, как он это изобразил. Зато по окончании беседы Трейбл добавил в магнитофон новые фразы, которых в беседе он, Трейбл, не говорил. Они оставляют впечатление, будто от механика требовали заявления о том, что он клал в самолет зажигательный капсюль. Ни о капсюле, ни о разоблачении со стороны Дауллоби не было и речи. Надо быть наивным человеком, чтобы верить записи, из которой можно свободно выбросить и к которой можно добавить целые куски. Затем Эрнест Чьюз объяснял, почему в беседе упоминались тридцать тысяч.