Он подошел к своему дому и, отомкнув калитку, вступил в сад. Чувство умиротворенности и нежности всегда охватывало его, лишь только он ступал на аллейки своего небольшого сада, видел маленькие яблони и вишни, взращенные его руками. Маленький тихий сад, куда он вложил столько труда, маленький сад, который украшал для него всю вселенную… Но сейчас и вид своего сада не успокоил и не обрадовал его.

Он уже было полез в карман за дверным ключом, как вдруг остановился в оцепенении: на двери, у замка, была печать. Две тоненькие веревочки проходили сквозь нее — дверь можно было открыть, только взломав печать. Закон наложил печать на дом, на его дом! Машина, проклятая машина!

О, закон действует быстро, когда требуется пожрать человека. Братья Кайн-Дахью предъявили свои права. Все-таки этого он не ожидал: он был таким аккуратным плательщиком, могли бы подождать…

Печать принадлежала полиции, и Джерард, захватив свой чемоданчик, отправился в полицейское управление. Он пришел слишком рано: полицейский надзиратель Брукс, в участке которого находилась Цветочная улица, еще не приходил. Джерард сел и принялся терпеливо ждать, хотя внутри него все бурлило от ярости.

Через час пришел Брукс.

— А, Джерард! — дружелюбно приветствовал он клиента. — Насчет дома? Что поделаешь, пришлось опечатать. Вы там что-то задолжали Кайн-Дахью. Судья Сайдахи распорядился очистить дом.

— Неужели нельзя было подождать моего возвращения? — сердито спросил Джерард.

— Я и решил ждать. А пока, до возвращения, опечатал.

— Так вот, я вернулся.

— Что ж, печать сниму. Вещи же придется убрать. Я обязан подчиниться приказу судьи.

— Дом мой — никуда я не уйду.

— Можете обжаловать. А вещи пока уберите. Там будет видно.

— Куда я их дену?

— Меня не касается… Сговоритесь с соседями… Сутки я дам.

— Это насилие! — возмущенно воскликнул Джерард.

— Тихо, тихо, Джерард! Такой положительный человек… Чего вы связались с забастовщиками? Кто вам мешал работать? Работали бы — вам дали бы отсрочку… Сами себя не жалеете.

— Видите, Брукс, есть вещи, которых полицейскому никогда не понять. Например, честь…

— Хороша честь, коли нечего есть… — усмехнулся Брукс. — Слишком много гордости на пустое брюхо…

— Я, Брукс, пришел насчет дома, а не за вашими поучениями…

— Приду в двенадцать…

— Побойтесь бога, Брукс! Где мне торчать полтора часа? Уже и в собственный дом нельзя?

— Раньше не могу, — сухо отрезал Брукс. Видимо, он был обижен непочтительностью Джерарда.

Джон в бешенстве схватил свой чемоданчик и выбежал на улицу. Куда деваться? Бродить по улицам? Пойти к соседям? Невозможно! Он опозорен. Из собственного дома выгнали. Стыдно на глаза показаться.

Он медленно пошел по направлению к своему дому. Встречались знакомые.

— А, Джон, вернулись?

Он молча кивал, стараясь не глядеть в глаза.

Некоторое время он просидел на скамье в своем саду. Ему казалось, что из всех окон, из-за штор, на него смотрят любопытные глаза соседей: вот человек, который не сумел удержать собственный дом! Какого черта, в самом деле, он должен торчать тут, у порога своего дома?

Он решительно подошел к двери, мгновение помедлил и вдруг рванул веревки. Печать треснула, куски ее отвалились на землю. Он отомкнул дверь, вошел внутрь и запер ее за собой на ключ.

Он переходил из комнаты в комнату, и острое отчаяние, как клещами, сжимало его сердце. Как, оставить, бросить все это, нажитое трудом, кровным трудом — все то, ради чего он работал, копил, отказывал себе? По какому праву? Нет, черт возьми, ни у кого не может быть такого права — отнять у человека средь бела дня его собственный дом! Собственность священна!

Что же делать? Обжаловать, сказал Брукс. Обжаловать? Чепуха! А машина? Да, да, машина, все — машина! Судья Сайдахи нажмет кнопки, повернет рычаг — и машина, приговаривая голосом Бурмана: "Свобода, свобода, свобода", выбросит его из дома вон! Нет, черт возьми, достаточно он был дураком, пора хоть немного уважать себя!

Он услышал внизу стук и открыл окно. У двери стоял Брукс.

— Джерард, вы сорвали печать, — сказал Брукс, поднимая голову на стук открываемого окна. — Вы не имели права.

— Что за церемонии, — ответил сверху Джерард. — Сами же сказали, что снимете…

— Я, а не вы! Вы подняли руку на закон. Придется понюхать тюрьмы. Судья Сайдахи — человек серьезный. Откройте дверь!

— Вот что, господин Брукс: можете уходить. Вы мне не нужны. Я дома.

— Бросьте глупые шутки, Джерард. Откройте, не то взломаю.

И Джон услышал, как полицейский начал рвать и трясти дверь. Джон пришел в ярость. Как, они смеют ломиться к нему, а он даже не имеет права войти в свой собственный дом, ему за это тюрьма? Мерзавцы! Да разве с ними можно говорить, разве им понятна человеческая речь?

Взор его упал на висевшее над кроватью ружье. Вот это они поймут! Джон вскочил, быстро снял со стены ружье и подбежал к окну.

— Уходите, Брукс, — крикнул он, — или я попорчу вам прическу!

И изумленный Брукс увидел, как в полураскрытое окно высунулось дуло ружья. Брукс так опешил, что перестал дергать дверь: вот уж чего от Джерарда он никак не ожидал. Такой положительный человек!

Но замешательство его было мгновенным: неприлично полицейскому проявлять нерешительность.

— Уберите вашу игрушку, Джерард! — как можно спокойнее сказал Брукс. — Я не из пугливых.

— А я и не пугаю, — так же спокойно ответил Джерард. — Я всерьез. Мне было бы жаль, если бы вы в этом убедились. Вы человек подневольный. Так что лучше добром. — И, заметив, что полицейский колеблется, Джерард добавил: — Идите, идите, Брукс! Моя позиция выгодней. Пока вы полезете за револьвером, я продырявлю вам голову.

— Вы пожалеете об этом, Джерард, — сказал Брукс и, поразмыслив, спросил: — Надеюсь, вы не станете палить мне в спину?

— Нет, зачем же? Я в полиции не служу.

Брукс повернулся и величественно направился к выходу. Джерард следил за ним, пока он не скрылся. Затем Джон захлопнул окно и повесил ружье на стену. Оно было не заряжено.

Странное дело: схватил он ружье в припадке бешенства, а теперь был совершенно спокоен. Он внезапно успокоился, как человек, который принял наконец решение. Да, это его дом, и он никого сюда не пустит. Что угодно — не пустит!

Он понимал, что Брукс вернется с подкреплением. Понимал ли он, что положение его безнадежно, что он обречен, если посмеет начать перестрелку? Он об этом и не думал. Он думал лишь об одном: это дом его, никто у него его не возьмет, никого он сюда не впустит. Никого! Весь мир пусть придет — не впустит!

Это было отчаяние, которое уже не рассуждает, это было бешенство — твердое, упорное, холодное…

Джерард был спокоен. Он снова снял ружье, открыл его, посмотрел ствол на свет, прочистил, зарядил. Он делал все не спеша, размеренно, точно собирался на охоту. А разве не охота? Пусть приходят звери, он влепит заряд в каждую мерзкую рожу. Конечно, это только дробовик, ну что ж, вряд ли и дробь им понравится…

Он услышал резкие звуки полицейской сирены. Полицейский автомобиль остановился у ворот. Из машины выскочил Брукс и трое полицейских. Видимо, они собирались открыть ворота и въехать в сад. Джерард внимательно следил. Он не собирался пускать их так далеко. Он распахнул окно и, как из бойницы, выставил ружье.

— Осторожнее, Брукс, — крикнул он, — не ходите в сад! Это частное владение!

Один из полицейских, не обращая внимания на предупреждение, вошел в калитку и принялся открывать ворота. Джерард дал выстрел. Сноп огня вылетел из окна, полицейский закричал и свалился на землю. "Очень хорошо, — отметил про себя Джерард, — очень хорошо! Рука спокойная".

Брукс и два полицейских успели спрятаться за машину и открыли из-за прикрытия беспорядочную стрельбу из револьверов. Джерард быстро втащил ружье внутрь и присел за подоконник. Пули, свистя, били по стенам снаружи.

Вдруг сзади раздался треск и звон. Джерард обернулся. Пуля сквозь открытое окно влетела в комнату. Маленькая картинка в рамке — кошка с бантом — висела, раскачиваясь на одном гвозде: пуля попала прямо в нее, картинка была пробита насквозь. Покачавшись еще мгновение, она обрушилась на пол и разбилась вдребезги. В тот же момент в окно ворвался ливень пуль, они били в стены, в мебель, сыпалась штукатурка… Джон лежал под окном, он не мог поднять головы.