— Как, против решения большинства? — изумленно спросил Джерард.

— Да, раз оно незаконно! — недовольно сказал Фрейлингтон.

— Но ведь это же штрейкбрехерство… — не удержался Джерард.

— Э, Джерард! Нельзя так бросаться словами — вы не коммунист. Надо разобраться в обстановке. Я говорил с Прукстером. Он обижен решением общего собрания, а все-таки обещал тем, кто начнет работу по переоборудованию, платить полностью, а остальным — тридцать процентов. Неужели для них лучше ничего не получать? Выходит, это в их же интересах… Поломаются, поломаются — и, не беспокойтесь, сами поймут, что лучше. Кто же станет отказываться от платы?

— А все-таки…

— Ничего не все-таки, Джерард! Будьте мужчиной! Конечно, тому, кто начнет первым, нужно известное мужество. Но не беспокойтесь, уверен, скоро все будут благодарить… Да, да, Джерард, вы заслужите общую благодарность…

— Я?

— Да, вы, Джерард. Я считаю, вы самый подходящий человек. Вас рабочие уважают. К вам прислушиваются… Пусть вы остались в меньшинстве, завтра оно станет большинством. Ну, а уж это меньшинство во всяком случае за вами пойдет…

— Нет, не пойдет… Я сам не пойду… — глухо сказал Джерард.

— Подождите, Джерард, к чему торопиться? Обдумайте!

— Я не пойду, — так же глухо повторил Джерард.

— Это почему же?

— Не хочу быть штрейкбрехером…

— Да я ж вам объяснил… Не запугивайте себя страшным словом.

— Да, страшное слово… — Джерард в волнении поднялся с места. — Страшное для рабочего… Позорное… Потерять совесть… Предать товарищей… Господин Фрейлингтон, приходилось и мне, еще в молодости, в забастовках участвовать, но штрейкбрехером — нет, не был, никогда, слышите, никогда… И мой отец, и мой дед… Мальчонкой был, запомнил на всю жизнь, как дед подвел меня к окну и сказал: "Смотри, Джон, смотри хорошенько". А на улице шли люди, глядели исподлобья, сбоку шагали полицейские, а мужчины показывали кулаки, женщины кричали вслед ругательства. "Кто эти люди?" — спросил я деда. "Это не люди, это штрейкбрехеры", — сказал он.

— Вы совсем напрасно, Джерард, углубились в детские воспоминания, — оскорбленно сказал Фрейлингтон. Углы губ его унылого лица опустились. — Вы путаете разные вещи… Глупо говорить о штрейкбрехерстве, когда федерация признала объявление забастовки незаконным. Вы читали телеграмму Пумферца…

— Я и по приказу самого Пумферца штрейкбрехером не стану! — гневно крикнул Джерард и вдруг, неожиданно для самого себя, ударил кулаком по столу. Стаканчик с карандашами упал, и они рассыпались по столу. Крышка чернильницы, подскочив и точно испугавшись, спрыгнула на пол и торопливо покатилась в сторону. Фрейлингтон, бледнея, поднялся из кресла. Лицо его вытянулось почти сверхъестественно.

— Ну, ну, потише, Джерард! Вы и рассуждаете и ведете себя, как коммунист!

— Я — коммунист? — От изумления Джерард задохнулся. Впервые в жизни его назвали коммунистом! — Я коммунист? — повторил он изумленно. — Ну нет, господин председатель! Но я — рабочий, слышите вы, рабочий! Может, вы тут, у себя в кабинете, забыли, что такое рабочий? А штрейкбрехеров поищите в другом месте!

Джерард резко повернулся и, хлопнув дверью, вышел из кабинета.

— Черт возьми, кто бы мог подумать, что и этот — коммунист? — растерянно пробормотал Фрейлингтон и принялся наводить на столе порядок, так грубо нарушенный кулаком Джерарда.

Господин Прукстер был крайне раздражен: до последнего момента он был уверен, что рабочие одумаются. После решения собрания он распорядился вывесить у ворот завода объявление, в котором приглашал желающих приступить к работе по переоборудованию завода на условиях полной оплаты. Рядом висела телеграмма Пумферца, объявляющая забастовку незаконной. Рабочие толпились у ворот, но в контору не зашел никто. В этом обоюдном ожидании прошло два дня. Узнав от Фрейлингтона, что даже "лояльные рабочие" отказываются выйти на работу, Прукстер решил действовать энергично и быстро. Оставалось только обратиться к "папаше" Хандербейсту. Король, могучей "Корпорации по снабжению промышленников вольной рабочей силой" (в просторечии именуемой "Бандой штрейкбрехеров") по первому требованию мог выставить необходимое количество своих молодцов как с "легким вооружением" (дубинки и кастеты), так и с "тяжелым" (винтовки, слезоточивые бомбы и пулеметы). Но Прукстер, боявшийся упреков со стороны Реминдола, решил ограничиться небольшой группой с "легким вооружением": в случае столкновений не будет повода говорить, что в город прибыли вооруженные парни — просто приехали "свободные рабочие". Защиту же завода и "свободных рабочих" Прукстер решил поручить Бернарду Дакнайру, главному мастеру медианской ложи ордена "Вольных тюремщиков вредных мыслей".

Господин Бернард Дакнайр был личностью замечательной. Он не сомневался, что проберется в столицу, где будет, конечно, сенатором и, конечно, великим магистром всего великанского ордена "Вольных тюремщиков вредных мыслей". Порукой тому была его богатая событиями биография.

Обокрав на порядочную сумму папашу, почтенного среднего служащего, тринадцатилетний Бен покинул родительский кров, где заставляли работать и учиться, и пустился по белу свету в поисках веселых приключений и свободной жизни. Жизнь действительно сразу же наполнилась приключениями. Сначала Бен избрал карьеру карманника. Он достиг довольно высокой квалификации, но скоро масштабы перестали его удовлетворять. Годы юности он посвятил бурной профессии шулера. Несомненно, это была весьма захватывающая деятельность, как в переносном, так и прямом значении этого слова: иногда удавалось захватить очень крупные суммы. Он оставил эту профессию с сожалением и только потому, что она имела одно существенное неудобство: в случае неловкости очень сильно били. Не то чтобы Бен был трус или излишне чувствителен физически и морально к побоям — нет, с каждым разом он ощущал, что закаляется, но он просто опасался за свою внешность, а он ее очень высоко ценил. В самом деле, в вечернем черном костюме, с белой хризантемой в петлице, с мечтательно-томными глазами, с квадратной челюстью, обнаруживающей силу воли, двадцатитрехлетний Бен представлял собой высокосовершенный стандарт великанского красавца, как будто соскочившего со страниц иллюстрированного каталога фирмы Конрой и Конрой. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что это великосветский богач — прожигатель жизни или подающий большие надежды великосветский авантюрист. На такую внешность, Бен был уверен, рано или поздно клюнет выпорхнувшая в свет наивная дочка какого-нибудь обладателя миллионов. Вот почему, когда после одной профессиональной неудачи его нос настолько потерял свои классические формы, что восстанавливать их пришлось у врача, специалиста по пластическим операциям, Бен решительно порвал со своей доходной, но несколько беспокойной профессией. И он не просчитался: на него клюнули. Правда, рыбку никак нельзя было назвать наивной дочкой: ей уже заметно перевалило за пятьдесят, была она вдова и томилась от одиночества, скуки и неуменья прожить полученные в наследство миллионы. Бен, как павлин перья, распустил перед ней все свои стандартные красоты, очаровал ее нежностью, преданностью, поклонением, и она вскоре поверила, что, избрав этого красавца героем своего несколько подержанного, но все еще жаждущего любви сердца, она наконец нашла удачное применение своим миллионам. Бен перебрался в роскошный особняк и приготовился к роскошной жизни миллионера, но вскоре убедился, что будущая супруга скупа, ревнива и хитра: в законный брак вступать она не торопилась, а прямо заявила, что Бен должен выдержать некий искус и на деле доказать свою любовь. Официально Бен числился кузеном, вернувшимся из далеких странствий. Она не выпускала его, не принимала гостей, он должен был непрерывно сидеть с ней, смотреть в ее глаза цвета вылинявшей сирени, вздыхать, восхищаться, млеть — ну и все остальное, что он и пытался проделывать с великой добросовестностью, считая, что все муки искупятся миллионами. Но природа брала свое: однажды вдова перехватила хотя и быстрый, но достаточно выразительный взгляд, брошенный ее "кузеном" на молодую служанку. Вдова неожиданно проявила организаторские таланты: за неблагодарным была устроена слежка при помощи двух лакеев. Была обещана хорошая премия. Лакеи проявили расторопность: для верности посвятили в свои планы миловидную служанку, приняв ее в долю, что с лихвой компенсировало ее за будущие неприятности. И нет ничего удивительного в том, что вдова захватила своего жениха с соблазнительницей в самый критический момент. Расправа была коротка: с помощью дюжего лакея изменник был выброшен темной ночью во двор самым безжалостным образом; вслед ему летели брюки и прочие части туалета. Под оглушительный лай двух овчарок, рвавшихся с цепи, злосчастный герой кое-как оделся и, прихрамывая, выбежал на улицу.