Лагерный режим соответствовал преступной цели уничтожения советских военнопленных и характеризовался жуткими бытовыми условиями, диким административным произволом и изуверством лагерных команд.

Как правило, военнопленные размещались в совершенно непригодных для жилья помещениях — конюшнях, сараях, складских зданиях и просто на улице, обнесенной колючей проволокой. Чрезмерная скученность, жуткая грязь, поголовная завшивленность, отсутствие элементарных санитарно-гигиенических мероприятий, лишение пленных питьевой воды, плохое питание доводили их до крайней степени истощения. К этому добавлялись изнурительные работы, эпидемии тифа и других инфекционных заболеваний. Избиение плетками, дубинками, прикладами, различные формы наказания по малейшему поводу и без повода и, наконец, летний зной, осенние стужи и зимний мороз, одиночные, групповые и массовые расстрелы — такова была участь узников лагерей смерти.

Вот как описывает условия, в которых находились военнопленные шталага № 352 (близ Минска), бывший узник этого лагеря Г. А. Воронов: «Помещения представляли собой два темных, полуразрушенных сарая (бараки № 21 и № 22). В дыры бараков врывал-ея страшный холод. Бараки не отапливались и не освещались. Пол был земляной... Жуткая грязь, вонь и теснота. Невероятный холод сковывал истощенных и измученных людей. Надежда усилить согревание воздуха (собственным теплом) заставила людей, находящихся в бараке № 22, перейти в барак № 21, в котором скопилось около 6,5 тыс. человек. Барак, имевший трехъярусные нары, не мог вместить такого количества людей. Большинство вынуждено было подвешивать к верхним стропилам сарая доски и плащ-палатки, в которых и размещались, рискуя каждую минуту сорваться и разбиться насмерть... Вода в бараке совершенно отсутствовала. Люди собирали смешанный с грязью снег и утоляли (им) жажду» ²⁷⁰.

Ефрейтор 28-го егерского полка 8-й немецкой дивизии Леопольд Бишоф в своих показаниях о судьбе советских военнопленных, заключенных в барановичской тюрьме, писал: «Большая часть военнопленных (более 83 проц. узников.— Авт.) была вынуждена жить под открытым небом. Наступила зима, а с ней дожди, снег, холода. Пленные ночевали на дворе. Разводить огонь было воспрещено... Так, с 6 октября 1941 г. по март 1942 г. умерло примерно 3,5 тыс. человек, вернее, они были расстреляны. Число расстрелянных, по-видимому, превышало несколько тысяч, и, наверное, точно его никогда не удастся установить». Далее, сообщает Бишоф, в среднем от болезней и голода умирало 80 человек в сутки. Эта цифра достигла 320 человек с наступлением холодов в январе 1942 г. Пола, печей, подстилок из соломы в бараках этого лагеря не было, а на улице 35-градусный мороз, такая же температура и в бараках. Кто цеплялся за жизнь, тот целые ночи напролет двигался, чтобы согреться. «Пробегав целую ночь, люди ослабевали с каждым днем, и это все при плохом питании. В конце концов, в одну прекрасную ночь человек ложится, чтобы больше никогда не проснуться»

О том же говорит заместитель коменданта лагеря № 131 Лангут: «Нормально этот лагерь мог принять только 3 тыс. человек, а в то время он уже имел 17 тыс., а впоследствии — 30 тыс. человек. В лагере не было воды, уборных и т. п... в сентябре 1941 г. до 20 тыс. военнопленных находились на улице, они не имели помещения и должны были сидеть под открытым небом»^{271 272}. В лагере № 131 в Бобруйске была отведена специальная штрафная площадка, куда Лангут однажды согнал 12 тыс. пленных, говорит П. М. Богдан. Всю ночь люди стояли по колено в воде, а сверху шел декабрьский дождь, днем же их выводили на тяжелые работы. Подобные пытки, голод и изнурительный труд доводили людей до крайней степени отчаяния. Люди сходили с ума, умирали, а живые бросались на проволоку, шли на ура в атаку, но всякий раз живая стена падала замертво от пулеметного

огня. Иные сами подходили к часовому и просили, чтобы он расстрелял их.

В докладной записке министериального советника Дорша рейхслейтеру Розенбергу от 10 июля 1941 г. читаем: «В минском лагере²⁷³, расположенном на территории размером с площадь Вильгельмплац, было собрано 140 тыс. военнопленных и гражданских лиц. Пленные, загнанные в это тесное пространство, едва могут шевелиться и вынуждены отправлять естественные надобности там, где стоят»²⁷⁴.

Самым распространенным и жестоким методом массового уничтожения военнопленных было обречение узников на голодную смерть. Призрак голодной смерти безжалостно косил измученных людей и сотнями уносил их в могилы. Многочисленные документы и свидетельства узников и немецких военнопленных показывают, что во всех лагерях, размещенных на территории Белоруссии, существовали унифицированные нормы питания пленных, состоявшие из пол-литра мучной баланды или супа из гнилого и немытого картофеля и не более 100 граммов хлеба из смеси ячменя с древесными опилками. Таков дневной рацион советского военнопленного. Часто были отклонения, когда пленных вовсе не кормили по нескольку дней кряду. Об одном из таких «отклонений» в езерищенском лагере (Витебская область) 22 марта 1943 г. писал секретарь Меховского подпольного райкома комсомола Ра-ханов: «Страшную картину представлял этот лагерь смерти. Замученных, голодных пленных немцы не кормили. Однажды они решили «оказать милость» — заставили крестьян притащить сдохшую лошадь. Варить не разрешали, и обезумевшие от голода люди с жадностью ели дохлятину»²⁷⁵.

Голод доводил людей до людоедства, сообщает Г. А. Воронов о шталаге № 352. Такие случаи наблюдались во многих лагерях Витебской, Полоцкой областей, в кричевском лагере, в лагере близ аэродрома Луполово (Могилевская область) и других местах Белоруссии. Немецкие солдаты, пользуясь таким состоянием военнопленных, вырезали у убитых пленных печенку и продавали ее обезумевшим от голода людям *.

Изнуренные тяжелой работой и до крайности истощенные люди обычно едва волочились на распухших, одеревенелых ногах, за что лагерная команда беспощадно избивала их. Избиение заканчивалось только тогда, когда жертва умирала.

Лагерная команда по самым пустячным причинам жестоко наказывала пленных. Так, за поломку нар в лагере № 352 комендант лагеря Липп выгнал пленных на мороз, среди которых были больные, раздетые и босые. Продержав на улице семь часов, пленных привели в бараки, а на месте наказания осталось лежать более 200 трупов^{276 277}.

В Езерищенском лагере пленных обвинили в краже одной буханки хлеба. Их выстроили и начали издевательский допрос. Угрюмым и презрительным безмолвием пленных было сказано, что виновных нет. Тогда немцы начали стрелять по строю. Убитых хоронить не разрешали, раненые умирали в страшных муках. Однако этого палачам показалось мало. Пять дней они не давали пленным пищи и воды. Убитых и умерших выбрасывали за проволочную ограду лагеря. Всего таким образом в этом лагере было замучено 45 процентов состава военнопленных ²⁷⁸.

Дорого обходились военнопленным допросы, производимые немцами в целях выведывания военной тайны. Бывший начальник полиции безопасности в Орше, Орле, Брянске и Слониме обер-лейтенант Кох показал, что им лично на следствии застрелены три советских офицера. «Здесь мы их стали допрашивать,— говорит Кох,— но так как они молчали, то мы их избивали, подвешивали на дверь, а также пытали электричеством. Один из трех человек лично мною был ранен... Я проколол ему живот шомполом»²⁷⁹.