«Без царя земля вдова», «без царя народ сирота». В этих пословицах нашел свое отражение миф о царе-батюшке. По-разному эту же самую мысль передают многие другие старые русские пословицы и поговорки («Бог знает да царь», «Все во власти Божьей да государевой», «Богом да царем Россия сильна»)⁵. Совершенно очевидно, что политическая лояльность русского крестьянина связывалась не с абстрактным учреждением (государством), а с конкретной личностью правителя. Самодержавие вкупе с русским православием представлялось крестьянину составной частью того естественного порядка вещей, который (на более высоком, государственном уровне) соответствовал привычному патриархальному авторитаризму семейной жизни в деревне. (Подобные чувства в народе стали ослабевать только в самом конце царского правления.)

Крестьянин постоянно испытывал многочисленные глубокие обиды и временами был готов во всеуслышание о них заявить или даже отреагировать насилием. Но обычно он направлял свое негодование на ближайших виновников несчастья, в первую очередь на помещиков, и снимал всякую вину с самого царя. Разве не окружали царя министры и советники, которые обманывали его и держали в неведении относительно людских страданий? Так рассуждал крестьянин и вкладывал особый смысл в следующие слова: «Царь далеко, а Бог высоко». Стойкая вера в царское великодушие поддерживала в народе традиционное стремление рассказать ему всю правду, обратиться лично к нему с петициями о восстановлении справедливости. Именно в соответствии с данной традицией священник Георгий Гапон возглавил 9 января 1905 г. демонстрацию рабочих, которых повел к Зимнему дворцу с иконами, чтобы просить у Николая II реформ и заступничества. Царь не принял своих верноподданных, войска открыли огонь по шествию, и 9 января вошло в историю России как Кровавое воскресенье. Эта бойня привела к революционному взрыву 1905 г. и значительно подорвала веру в передававшуюся из поколения в поколение русскую сказку

0 царе-батюшке. Глубокий смысл данного события для воспитанного на традициях русского ума выразил Гапон трагическими словами: «Нет больше царя»⁶.

Мощные народные бунты, которые время от времени сотрясали Россию на протяжении всей ее истории, свидетельствуют, что даже в самые мятежные периоды крестьянин обычно сохранял лояльность по отношению к царю или, во всяком случае, к идее царского правления. Известны восстания под руководством Ивана Болотникова и других крестьянских вождей в Смутное время (1605-

1 б 13), бунт Степана Разина (1667-1671). Через столетие, во время царствования Екатерины II, вспыхнуло восстание под предводительством Емельяна Пугачева. Чернявский говорит о «царецентризме» этих повстанческих движений, подчеркивая тем самым тот факт, что они были направлены против помещиков и государственных чиновников, но под царским знаменем⁷ Ни один предводитель бунтовщиков не заявлял, что движение враждебно царю. Напротив, они, как правило, утверждали, что на их стороне царь или какой-либо другой член царской семьи, или же стремились убедить, будто сами являются царями.

Так, Разин уверял, что вместе с мятежниками вверх по Волге движется старший сын царя и наследник престола царевич Алексей, а Пугачев выдавал себя за царя Петра III, убитого мужа Екатерины II. Именно из уважения к этой сложившейся традиции республиканцы-декабристы⁸ призвали войска к выступлению от имени предполагаемого «истинного царя» великого князя Константина. История сохранила для нас и другие поучительные примеры. Когда в 70-е годы прошлого столетия представители радикальной интеллигенции «пошли в народ» и стали проповедовать крестьянам социализм в антимонархическом духе, последние заявили о многих из них в полицию. Таким образом, отсутствие в социалистической пропаганде молодых образованных радикалов идеи монарха помогает объяснить негативное отношение крестьянства к народникам. Положение изменилось лишь на рубеже нового столетия. К тому времени русские крестьяне, а также рабочие — выходцы из крестьян — стали более восприимчивыми к революционной пропаганде немонархического характера.

Примечательно, что и в рассуждениях интеллигенции на первых порах присутствовали определенные монархические тенденции, несмотря на то что для нее было характерно довольно прохладное отношение к царизму. Эта тонкая прослойка критически мыслящих русских первоначально состояла из получивших образование отпрысков земельной аристократии. Однако уже к середине XIX в. в нее стало вливаться все большее число разночинцев из числа тех немногих, которым посчастливилось получить высшее образование. Их волновал прежде всего «социальный вопрос», который до указа об освобождении 1861 г. в основном сводился к проблеме отмены крепостного права; но и здесь некоторые представители интеллигенции возлагали свои надежды на монархию как организатора этой важной реформы. Почему бы прогрессивному царю не отменить крепостное право, действуя сверху вопреки сопротивлению крепостников, которых Александр Герцен — выдающийся представитель интеллигенции 40-х и 50-х годов XIX столетия — назвал «плантаторами»? Таким образом, аболиционистски настроенная интеллигенция вместе с либеральными представителями русского общества из среды государственных служащих отдавала предпочтение не конституционной программе, осуществление которой, по их мнению, лишь усилило бы политическое влияние землевладельцев, а идее прогрессивного самодержавия. Виссарион Белинский, прогрессивный литературный критик и мыслитель 40-х годов, колебался между надеждой на всеобщее восстание крепостных крестьян и упованием на диктатуру царя, действующего во благо народа и против знати⁹. Писатель и критик Николай Чернышевский, в 50-е годы принявший на себя духовное руководство интеллигенцией, в 1848 г. записал в дневнике, что России нужно самодержавие, чтобы защищать интересы низших классов и подготавливать будущее равенство. Затем он добавил: «Так действовал, например, Петр Великий, по моему мнению. Но эта власть должна понимать, что она временная, что она средство, а не цель»¹ °.

Проживавший в эмиграции в Западной Европе Герцен мыслил в том же направлении. Революция 1848 г. во Франции рассеяла его иллюзии и побудила пересмотреть прежнее увлечение Западом. Исходя из старого славянофильского представления о русских как об «общинном народе», он выдвинул идею о том, что русский крестьянин — это инстинктивный социалист, что мир (традиционная деревенская община в России) — это ядро будущего русского социалистического общества. Если, дескать, во Франции человеком будущего являлся работник, то в России человек будущего — мужик. И быть может, рассуждал он, именно экономически отсталой, еще не вступившей на капиталистический путь развития, но сохранившей старинные деревенские общины России предопределено самой судьбой повести весь славянский мир к социализму¹¹. Здесь как бы еще в зародыше предстает социалистическая идеология революционного движения народников, возникшая в среде радикальной интеллигенции в конце 50-х и в 60-е годы.

Примечательным является то, что в первые годы царствования Александра II у Герцена так называемый «русский социализм» уживался с теорией прогрессивного самодержавия. Он призывал Александра II стать «коронованным революционером» и «земским царем», продолжить преобразования Петра Великого и порвать с петербургским периодом столь же решительно, как Петр I порвал с московским периодом. Наставник народников и теоретик анархизма Михаил Бакунин какое-то время заигрывал с идеей революционного монархизма. В 1862 г. он писал: «Александр II мог бы так легко сделаться народным кумиром, первым русским земским царем». И далее: «Опираясь на этот народ, он мог бы стать спасителем и главой всего славянского мира... Он, и 'только он один, мог совершить в России величайшую и благодетельнейшую революцию, не пролив капли крови»¹². Четырьмя годами ранее к Александру II со страниц издававшегося Герценом в Лондоне сборника «Голоса из России» обратился в том же духе молодой русский социалист Николай Серно-Соловьевич, который предложил царю использовать собственную абсолютную власть для претворения в жизнь социалистической программы передачи под эгидой российского государства помещичьих земель деревенским общинам. «На русском престоле, — заявил этот революционер, — царь не может не быть, сознательно или несознательно, социалистом»¹³.