— Неспроста дал нам комиссар эти газеты, — прокомментировал Женя Дранищев. — Видимо, двинемся поближе к Волге.
— Во-первых, уже не комиссар, а замполит, — вступил в разговор Серогодский, — а во-вторых, поближе к Волге не значит поближе к фронту. Можно ведь и в Астрахань попасть, прикрывать там нефтеналивные баржи.
Действительно, с 9 октября 1942 года институт военных комиссаров был отменен, введены заместители командиров по политической части. Так на практике осуществлялся принцип единоначалия в Советских Вооруженных Силах.
Что касается Астрахани, то нам приходилось встречать летчиков, которые охраняли следовавшие по Волге из самого южного ее порта транспорты с горючим…
Но все-таки, куда мы летим?
Ранним утром начальник штаба показал нам на карте им же нанесенную точку в голой степи. Протянул к ней линию от нашего аэродрома.
— Лету — двадцать минут, — сказал он. — Всем полком следовать за командиром.
Слово взял Шестаков:
— Я сяду первым, осмотрю площадку, выложу посадочное «Т», возле него поставлю свой самолет. По нему и знаку ориентируйтесь при посадке. Как приземлитесь — сразу рулите вправо, там каждого встретит техник.
Все так и произошло.
Только одно озадачивало нас: самолеты приземлялись, сруливали вправо и тут же как сквозь землю проваливались. Мы практически видели одну лишь командирскую машину. Но когда сел последний истребитель — и она исчезла. На ровной, как блюдце, степи, по-прежнему стояли лишь рыжие копны пересохшего сена. Под этими копнами были укрыты и самолеты, и люди.
БИТВА НА ВОЛГЕ
Шестаков облетел наш степной аэродром, убедился, что обнаружить ничего невозможно, и после этого жизнь на этом заброшенном куске выгоревшей земли словно вымерла. Днем никто не имел права показаться из-под копен. Все дела решались теперь только ночью и то с соблюдением строжайшей светомаскировки.
Так тянулось дней шесть. Все уже истомились, устали от напряженного ожидания чего-то неизвестного, от изнуряющей до одурения бездеятельности.
Над нами иногда проходили немецкие разведчики. Горячий Амет-хан так и рвался из-под копны.
— Не могу больше так сидеть, дайте сбить хоть одного шайтана!
О том, что у людей настроение падает, узнали Шестаков и Верховец. Однажды собрали людей, пообещали:
— Осталось ждать совсем мало. Наш час вот-вот грянет, — сказал Шестаков, загадочно улыбаясь, — и всем стало легче, ожидание не казалось теперь таким невыносимым.
О том, почему мы в октябре 42-го страдали и мучились в степи под копнами, узнаем только через тридцать лет из уже упоминавшейся нами книги А. М. Василевского «Дело всей жизни».
«Примечательная черта контрнаступления под Сталинградом — скрытность его подготовки, — говорится в ней. — Специальная директива Генерального штаба определила мероприятия, которые исключали бы просачивание сведений о масштабе контрнаступления, времени проведения, направлении главных ударов, способах действий. В частности, переписка и телефонные разговоры, связанные с предстоящим контрнаступлением, были категорически запрещены; распоряжения отдавались в устной форме и только непосредственным исполнителям; сосредоточение войск из резерва Ставки Верховного Главнокомандования и перегруппировка войск внутри фронтов производилась только ночью. Все это основательно спутало карты немецкого командования».
Таким образом, и наш 9-й гвардейский Краснознаменный Одесский полк, переученный и перевооруженный, тоже принимал участие в этой колоссальной по своим масштабам игре по спутыванию карт гитлеровских штабов. И не только наш полк. На подступах к Сталинграду была сосредоточена и тщательно укрыта от вражеского глаза, как танки на озере Цаца, масса авиации.
Страна накапливала силы для сокрушительного удара по врагу.
Днем этого удара стало 19 ноября. На следующий день нас подняли на ноги затемно.
— Что, началось? — спрашивали мы друг у друга.
Но ответа никто не мог дать, пока не состоялся митинг.
— Товарищи! Пришел час расплаты с ненавистным врагом, — звонким, сильным голосом обратился к нам Шестаков. — Мы долго отступали, мы, скрипя зубами, оставляли врагу наши села и города. Но теперь этому конец! Слушайте приказ!
Торжественно, четко Лев Львович зачитал приказ командующего Сталинградским фронтом генерал-полковника А. И. Еременко. Из него явствовало, что сегодня, 20 ноября, войска Сталинградского фронта перешли в решительное контрнаступление.
— Ура-а-а! — единым вздохом взорвался полк.
— Ура-а-а! — трижды прокатилось по бесконечной заволжской степи.
Шестаков и Верховец один за другим поцеловали Знамя части, спасенное Дмитрием Спиридоновым.
— Смерть за смерть, кровь за кровь! В наступление, товарищи! — раздался пламенный призыв замполита и наполнил наши сердца и души неистребимой жаждой мести ненавистному врагу.
Начало светать. С первыми проблесками солнца загудела под ногами земля. Это началась артиллерийская подготовка наступления. Тысячи орудий обрушили свой огонь на фашистов.
Дальше слово было за нами — авиаторами. Но висел такой густой туман, что о вылетах не могло быть.
Матушке-пехоте в первый день контрнаступления пришлось действовать без нашей поддержки. Нам же — хоть плачь с досады!
К счастью, погода вскоре смилостивилась, туман рассеялся.
Наши истребители уже были давным-давно подготовлены к взлету. Достаточно было одной команды Шестакова «По самолетам!», чтобы, сбросив с машин копны сена, мы через десять минут оказались в воздухе.
Вот теперь уж действительно наш час настал.
Полк ведет Шестаков. Идем «этажеркой» — для нас, выходцев из 4-го полка, — не совсем обычным строем. Однако мы быстро убеждаемся в его большой эффективности.
Лев Львович возглавлял ударную группу — впереди и ниже всех на высоте около двух тысяч метров. Выше его и правее — эскадрилья Алелюхина. Еще выше и правее — наша эскадрилья Ковачевича. Таким образом — правый пеленг «этажерки». Отлично друг друга видим, хорошо просматривается все пространство вокруг, нас никто внезапно не атакует, мы сумеем защитить себя, поразить любого противника.
Чувство хорошо слаженного группового боевого полета — особенное чувство. Оно возникает от сознания, что рядом крылом к крылу идут верные, надежные товарищи, что мы не каждый сам по себе, а как бы единый, мощный ударный кулак. Идешь в таком строю — и песни хочется петь, потому что знаешь, у тебя сейчас не одна, а десятки пар глаз, ты рассчитываешь не только на свои пушки, но и на оружие соседа справа, слева, снизу, сверху.
А теперь представьте себе, насколько возрастает это чувство собственной силы, уверенности и неуязвимости, когда ты видишь рядом не только самолеты своего полка, но и сотни, а то, пожалуй, и тысячи машин братских частей.
Больше никогда в жизни мне не приходилось видеть в воздухе одновременно столько самолетов. «Яки», «лавочкины», «лагги», «петляковы», «илы» — ими было заполнено все пространство вокруг. При виде этой внушительной грозной армады мы были удивлены: откуда столько техники? Откуда она взялась, если еще вчера немцы безраздельно господствовали в небе Сталинграда?
Многое из пережитого нами в последнее время стало проясняться, видеться совсем в ином свете. Не напрасны, нет, не напрасны были все наши испытания. Вот какую силищу накопила страна! Теперь нас уже окрыляло не просто чувство группового боевого полета. Мы были участниками небывалого, грандиозного наступления, частицей огромной силы, призванной перемолоть, стереть с лица земли скопище фашистских орд под Сталинградом.
Шестаковцы с небывалым боевым подъемом прикрывают наши штурмовики и бомбардировщики, обрушившие бомбовые удары на передний край гитлеровцев.
Немец в воздухе, еще не осознав происшедшего, продолжает по-прежнему держаться нагло и самоуверенно. Но очень скоро, после того, как один за другим на землю рухнули шесть «мессершмиттов», спесь с врага слетела. В тот день впервые за последнее время мы были полновластными хозяевами сталинградского неба.