ГЛАВА V

Машина была чужая, временная, а ничто временное по определению не имеет ценности, повторял про себя Олег. Повторял, потому что иначе забывалось, размывалось, превращалось в абстракцию. А машина — вот она. Мощная, настоящая, ощутимая, почти живая. Моя. Иррациональное ощущение, и с ним надо что-то делать. Хотя надо ли?

На мгновение отвлекшись, помассировав веки, снова уставился в монитор. Важна была не так цепочка комбинатов на побережье, от каждого из которых стягивались сюда пучком лучи информации и расходились назад по вееру нити управления. Важна была сама система, стройная и хрупкая, восстановленная с таким трудом практически из ничего, с убитого диска, зараженного для верности парочкой крепких вирусов. Тот, кто уходил отсюда последним, приложил немало усилий к тому, чтобы Виктор не смог больше держать под контролем свои комбинаты.

Не учли только меня. Меня, знакомого со всеми вариантами прощальных сюрпризов недовольных программеров. Меня, изначально настроенного на протест, бездействие, саботаж: пока не сел, пока не увидел. Пока не ощутил ее своей. Ложь, самообман, ведь свое — это если навсегда, навечно, иначе пропадает суть и смысл.

Олег провернулся в кресле, посмотрел через всю диспетчерскую на безмятежно спящего, свернутого улиткой Женьку. Мой сын; этого-то уж точно никто не возьмется оспаривать. Чем бы ни кончилось у Виктора с его термоядерными конкурентами, с его аш-два-о, с его свободой — Женьку я ему больше не отдам. Он проснется, и мы поговорим так, как ни разу еще не говорили: просто не приходило в голову, не приходилось ко времени. Мы должны понять друг друга, это будет естественно и правильно. Я помню себя таким, как он, я найду слова. А пока пускай спит.

Мерцали столбики диаграмм, перемигивались данные на мониторе. Если бы я писал эту программу, сложную, многоступенчатую, красивую — я все-таки сделал бы немного по-другому. Лаконичнее, точнее. А собственно, почему бы и нет? Здесь и сейчас: дописать, усовершенствовать, переставить и сделать окончательно своей. Виктор думает, будто оставил меня тут дежурить, замещать его, нажать, если что, на указанную им кнопку. Виктор может думать все что угодно. У меня — моя, личная, отдельная свобода.

Здесь и сейчас — я и только я решаю, что с ними будет, с комбинатами на побережье, с аш-два-о. Я могу их остановить, все и в одночасье: последний, пожарный, конечный вариант из обговоренных с Виктором, но я-то могу с этого начать, сделать именно их остановку точкой отсчета. Без них лучше. Они уродуют мой берег, насилуют мое море, — а о том, что именно в них спасение человечества от нового кризиса, я знаю со слов Виктора, которому никак не обязан верить. Да я и не хочу больше спасать человечество. Хочет, наверное, Женька; об этом мы с ним тоже поговорим.

Выровнять уровни, снизить обороты на полпроцента, пока не захлестывает за красную черту. Вот так, хорошо. Олег усмехнулся, убрал руки с клавиатуры, размял суставы. Все-таки оно затягивает с мощной и страстной силой, это ощущение всемогущества и власти на кончиках пальцев. Не надо. Нельзя забывать, что они противоположны по сути — власть и свобода. Они могут казаться тождественными или хотя бы совместимыми, но рано или поздно наступает момент, когда приходится выбирать.

Ну допустим, никогда у меня не было именно такого роскошного выбора. Но, так или иначе, я его давно уже сделал, и его результат не зависит от предложенных альтернатив. В них даже и вникать не хочется, в теневые разборки Виктора с конкурентами, в ситуацию на мировом рынке, в реальный потенциал его алхимической аш-два-о. Мне нужна моя, тщательно выстроенная, пускай заново, жизнь и моя свобода. Ну и Женькина заодно.

Лучшее, что мы с сыном можем сделать — остановить комбинаты и уйти отсюда. Бросив эту притягательную, словно незнакомая красавица, чужую машину и все таящиеся в ней соблазны. Не дожидаясь возвращения Виктора; я ничего ему не обещал и ничего не должен. Он собирался в который раз меня использовать: сорри, не вышло. Я поступаю так, как считаю нужным. Здесь и сейчас у меня есть для этого и свобода, и сила, и власть.

Пускай только проснется Женька.

В третьем часу ночи Олег встал из-за машины и вышел из диспетчерской выпить кофе. В полуоткрытую наискось створку окна врывались обостренные ночные звуки весеннего леса. Шорох, шелест, странные голоса насекомых и птиц. И внезапно — рокот мотора подъезжающего автомобиля, чавканье влажной травы под его колесами, визг тормозов.

Так быстро?..

Олег вскочил — глупо, стыдно, словно боясь быть застуканным не на посту. Не стоит, слишком много чести. Насыпал в чашку кофе и встал над чайником, по известному закону замедляя тем самым его закипание. Шаги, почему-то один человек, почему-то неуверенно, словно он здесь впервые. Двинулся было навстречу, но тут чайник наконец-то забурлил и щелкнул; ладно, подожду здесь.

— Здравствуйте, Олег Валентинович.

И можно было уже не оборачиваться. Не то чтобы знакомый голос; но в каком-то смысле у них у всех одинаковые голоса. Не так давно слышал последний раз, чтобы забыть.

Налил кофе, сел за стол и наконец вскинул глаза. Службист был невысокий, немолодой, никакой вообще. Показалось, будто я его где-то видел, с ними так всегда — а может быть, и правда видел как-нибудь, скажем, в «Колесе». Он же, видимо, из местного регионального филиала. И они, наверное, с самого начала меня вели, так, на всякий случай. Превентивно обыскивали дом в мое отсутствие. Завели досье на Дагмар и Йону. Потом на время передали объект в центр, а затем взяли обратно, прямо из аэропорта. Я должен был сразу делать скидку на то, что именно так и будет.

— Кофе не угостите?

Смешная несообразность: обычно они предлагают и угощают сами. Что ж, все правильно, он на моей территории, здесь и наливаю, и распоряжаюсь я. По крайней мере, пускай ему кажется, будто я так думаю.

— Растворимый, очень плохой. Другого нет, извините.

— Мне все равно. Чуть не заснул за рулем, — службист интеллигентно зевнул, почти не открывая рта. — А нам с вами надо срочно и серьезно поговорить.

— Я догадался.

Им всегда нужно срочно и серьезно. Хорошо, послушаю.

— Мы здесь одни?

Не может быть, чтобы они не знали про Женьку. А впрочем, все может быть, не надо преувеличивать их возможности и ресурсы. Если снаружи создалось впечатление, будто Женька уехал с Виктором, пускай так и будет.

— Одни. Можете говорить свободно.

Позволил себе чуть более иронии, чем следовало бы. Службист уловил, но не улыбнулся, устало перевел дыхание, потянулся за чашкой. Отпил, обжегшись, и заговорил:

— Вы хороший специалист, Олег Валентинович. Быстро вам удалось наладить систему…

— Вы постарались?

— Мы, не мы — теперь уже не столь важно. Важно, что вы сейчас единственный человек, который может реально на что-то повлиять.

Вот оно что. Все правильно, за исключением не самоуверенной даже, а безмерно наивной ставки на свою способность повлиять на меня.

— Речь уже не идет о чьих-либо государственных или корпоративных интересах, речь идет о катастрофе, — сказал службист. Привстал, поставив на стол недопитую чашку. — Было бы неплохо, с вашего позволения, пройти в диспетчерскую.

— С моего позволения, здесь тоже неплохо. Пейте кофе.

Службист покорно плюхнулся на место. Оригинально; Олег с удивлением приподнял брови. Мне демонстрируют мою значимость? Или на полном серьезе признают расстановку сил в мою пользу?

Катастрофа. До чего же они любят подобные слова.

— Хорошо. Я введу вас в курс дела, Олег Валентинович, и решайте сами, стоит ли вам что-либо предпринимать. О проекте «Аш-два-о» вы, вероятно, уже осведомлены непосредственно от Виктора Винниченко. И знаете, наверное, почему он был вынужден действовать гораздо стремительнее и с куда большим риском, чем планировал изначально. Но ни вы, ни сам Винниченко до сих пор не в курсе, чего эта спешка в результате стоила.