(за скобками)

Плакат висел прямо напротив входа, слева от зеркала. Новенький, глянцевый, его уголки загибались из-под полосок скотча, наклеенных наискосок. На плакате у нее была безукоризненная прическа, очень белые зубы и ни одного прыщика. И ярко-салатовый свитер с высокой горловиной — серый на самом деле.

— Танечка, — разулыбалась бабка на проходной. — Смотрю: та невже правда до нас? А я оце тебя как раз повисыла, так гарно. Проходь, проходь.

А в прошлый раз допытывалась, в какую мы комнату, усмехнулась Татьяна. И студенческие забрала.

Проходя к лифту, не удержалась, снова посмотрела на плакат. Правда же, красиво. И он будет это видеть каждый раз, проходя через вестибюль.

На этаже Татьяна запуталась. В обе стороны расходились крыльями одинаковые квадратные блоки, а номер комнаты она думала, что помнит, а оказалось — возможны варианты. Проще всего было бы, конечно, постучать в любую дверь и спросить, где он живет. Проще для кого угодно, только не для белозубой звезды с плаката в вестибюле.

Топталась на площадке перед лифтом, пытаясь вызвать дежа вю: последний раз они приходили сюда еще на каникулах вдвоем с Олегом и, кажется, свернули нале… направо? Кстати, насчет этажа она уже тоже засомневалась.

И тут он появился сам. Из проема разъехавшихся створок у нее за спиной.

— Привет, Краснова.

Развернулась стремительно, как в танго:

— Женя… А я как раз к тебе.

— Ага. Идем.

Мимолетно коснулся рукой ее плеча. Не останавливаясь, повернул все-таки налево и прошагал через блок уверенно и твердо, на ходу выуживая из кармана ключ. Притормозил перед дверью, подергал за ручку:

— Дурачков моих нет. Жалко, им тоже полезно. Вон, Костик уже понемногу проникается. К тебе неровно дышит, — хохотнул, проворачивая ключ.

Татьяна вошла. Сначала смотрела под ноги — мало ли на что можно наступить в общажной комнате, где живут трое парней, — потом, присев на краешек скрипучего стула, огляделась по сторонам и сразу выделила взглядом на стене среди голых баб и мотоциклов собственную фотографию: такую же, как на плакате, только маленькую, календарик. Ах да, Костик. Видимо, сосед-пятикурсник. Какая разница.

— Чайник ставить? — спросил от дверей Женька. — Или ты отдаешь и убегаешь?

— Ставь, — с вызовом сказала она.

— О'кей, — вызова он, кажется, не заметил. Вот и прекрасно.

На ближайшей кровати (Женькиной?) лежал растопыренной обложкой вверх глянцевый журнал, тот самый. Дотянулась, посмотрела: и открыт он был, разумеется, на том самом развороте. «Топ-десять свадеб нынешнего сезона». На почетном седьмом месте — «Виктор Винниченко, 23 года, самый перспективный политик нового поколения, и его очаровательная соратница Оксана». Ярко-салатовый букетик на груди похоронного костюма, взбитые сливки оборок на торте-кринолине и флер-д-оранж понятно какого цвета. Гламурненько, кто бы спорил.

Послышались шаги, и она едва успела пристроить журнал обратно.

Женька вошел, покачивая чайником, плеснул заварки по вряд ли мытым кружкам, долил кипятку и придвинул Татьяне ее порцию вместе со щербатой сахарницей без ручки. Плюхнулся на кровать, очень ненавязчиво спихнув журнальчик в щель возле стены. Допустим. Сделаем вид, что никакого журнала тут и вовсе не было, откуда взяться такому барахлу в мальчишеской комнате?

— Давай, — сказал Женька.

— Может, я сначала чай допью?

— Да ну тебя, Краснова. Пока ты будешь допивать, я уже просмотрю по диагонали. Может, у меня вопросы возникнут.

— Хорошо, — нагнулась за сумкой. Глянула параллельно полу: журнальный глянец сиротливо поблескивал под кроватью в породистой бородатой пыли.

Выпрямилась и положила на стол пухлый файл:

— Вот. Смотри.

Женька промычал «угу» и стащил файл с пачки распечаток, словно кожу змеи. Он смотрел в бумаги, а Татьяна смотрела на него. Как изменился. Но он переживет, выдержит. Свободный человек способен выдержать все, потому что он умеет понимать. Он поймет и примет выбор других свободных людей, даже если они уничтожают его счастье. Вот только это умение никак не уменьшает боль.

— А чего ты их сама принесла? Некого было послать, что ли?

Сморгнула, боясь быть застигнутой на взгляде в упор. Конспиративно уставилась в кружку:

— Ничего, корона не упадет. Ты же сам сказал, вдруг будут вопросы.

— Да нет, вроде все понятно, — его пальцы с нестриженными заусеницами перебирали распечатки. — Передай Виктору… ладно, я ему сам скажу при встрече. Все здорово, только, по-моему, надо хотя бы на оперотряд закупить нормальные стволы. Пневматика, резина — это несерьезно… Что с тобой, Танька?

Протянула руку через стол:

— Дай посмотреть.

Женька пожал плечами:

— Чего ты там не видела?

Ничего она не видела. Потому что дура. За все сорок минут дороги так и не догадалась заглянуть в файл, думая, мягко говоря, о другом. А когда Виктор, не без удивления передавая ей бумаги — «правда сама поедешь в общагу?» — сообщил, что назначил Женьку, слишком юного, чтобы идти по спискам, старшим полевым командиром, пропустила мимо ушей. Решила, будто это такой прикол; слабовато для настоящей моральной компенсации.

Рука так и лежала на столе ладонью вверх, словно мертвое насекомое. Совсем рядом барабанили по разлинованной распечатке то ли плана, то ли сметы Женькины пальцы. А затем его угловатая кисть решительно сгребла бумаги в стопку:

— У Виктора же они в компе есть? Пускай он тебе и покажет.

Татьяна не стала настаивать. Убрала руку.

— Женя…

— Ась?

— По-моему, тут что-то не то, тебе не кажется? Полевые командиры, оперотряды, стволы… Зачем?

Он попробовал всунуть распечатки обратно в файл, куда они категорически не влезали, тогда забрал со стола и бросил на кровать, на место, освобожденное журналом с «Топом свадеб». А сам, отпрыгнув подальше к стене, закачался на панцирной сетке:

— Ты чего-то недопонимаешь, Краснова. Игрушки кончились. Мы ввязались в драку по-взрослому, и на нас больше не станут смотреть снисходительно, сквозь пальцы. Настоящую свободу надо уметь отстоять. Если надо, с оружием, да, а что? До этого, конечно, не дойдет, но мы должны быть готовы. Просто чтоб они знали.

— Кто?

Женька очертил в воздухе круг:

— Все!

Он раскачивался все сильнее, и сетка ритмично поскрипывала, как если б… Перестать, сосредоточиться, подумать! Виктор ничего ей не сказал, он знал, она будет против, и знал, что она в конце концов окажется права. Нельзя. Ни в коем случае нельзя создавать никаких вооруженных формирований, ничего даже отдаленно похожего на них, потому что…

«Нужен толчок. Дестабилизирующий фактор, с которого начнутся кризис и хаос, необходимые для беспрепятственного дележа».

Конечно, это не была идея Виктора, он давно ничего не придумывает и не решает сам. Но именно он поручил ее реализацию — Женьке. Которому только-только исполнилось восемнадцать. Который поверил ему, поскольку должен был непременно, срочно хоть в чем-нибудь ему поверить, доказывая самому себе: еще не все потеряно, мало ли что может случиться между людьми, это не отменяет общего и главного — нашей свободы…

Бедный Женька. И он все равно не поймет.

— Я поговорю с Виктором, — жестко отчеканила Татьяна. — А если не поможет… я еще кое с кем поговорю.

Ее сумка стояла внизу, прислонившись к ножке шаткого стула. В сумке, во внутреннем кармашке, застегнутом на молнию, лежит бумажник. А там, в боковом отделении — словно смерть Кащея в яйце — засунута под пластик визитка. С телефоном, по которому в крайнем случае все-таки придется позвонить. Самой использовать чьи-то ресурсы и силы, пока кто-то другой цинично и подло не использовал наши.

Скрипнула дверь, и Женька перестал качаться на кровати.

— Ой, Жень, а я хотела у Толяна конспект попросить, — щебетнула из щели девичья голова. — Ничего, я потом зайду.

Створка захлопнулась, и тут же из-за нее донеслось возбужденное:

— Я тебе говорила, точно она!!!