Не хотелось. Ни звонить, ни разбираться, ни вникать. Как вообще случилось, что мы должны заниматься этой бумажной бессмыслицей, многоступенчатой фикцией, уродливой пустотой, образовавшейся на месте нашей благородной — единственный способ и так далее — но, похоже, нежизнеспособной идеи? Когда-то у нас имелась ясная и честная, даже творческая профессия. Ну, допустим, художника из нас не вышло, это было очевидно еще тогда, но совсем ведь неплохо получалось верстать салатовые брошюрки…

— Добрый день, — щебетнула Ивонн. — Вас беспокоят из правления Фонда помощи малоимущим рыбацким семьям. Хотелось бы прояснить один… что-что?.. Вот коза.

Последнее явно адресовалось уже в глухонемую трубку. Положив ее на место, Ивонн обратила на Анну наивные голубые глаза:

— Перезвоните к концу недели. Нормально?

— Разумеется, — отозвалась Рина. — Их генеральный директор сбежал с любовницей. Или похищен. На «Обозревателе» похищен, на «Вестях отовсюду» сбежал.

Так она сверяет квартальный отчет, устало подумала Анна. Развернуть, что ли, их столы так, чтоб были видны мониторы?.. Да какой смысл.

— С ума сойти, — выдохнула блондинка.

— Никогда бы не подумала, — изрекла супруга совладельца рыбзавода. — Он как-то был у нас на обеде, приличный такой мужчина… Хотя интересный, да.

— Этот «Обозреватель» вечно врет, — кивнула Ивонн.

— Они теперь, наверное, вообще заморозят счета. Сейчас узнаю, — Рина взяла со стола мобилку и развернулась вполоборота. — Советую и вам позвонить мужу, Анна. Все это непосредственно касается Фонда.

Встрепенулась Ивонн, всегда готовая предложить посильную помощь; Анна поморщилась. Да, конечно, сообщить Олафу, вдруг он не знает… Зачем? Все закономерно, разрушений не остановить, они и дальше будут нагромождаться одно на другое, как оползневые глыбы, выстраиваться с неотвратимой методичностью и протекать с ускорением, словно цепная реакция… Цепь. Наверное, мы ошибаемся, стремясь угадать во всем, что ни происходит, еще одно ее звено. Сколько можно, в самом деле, снова и снова оказываться бессмысленно правой…

Почтовый ящик давно загрузился — а мы совсем о нем забыли. Анна клацнула мышью, активизируя окно. Сообщений нет. Пустота.

— Ой!!! — на границе ультразвука завизжала Ивонн.

Анна вздрогнула, встряхнулась. Птенцы торчали из корзинки и в два распахнутых клюва настоятельно требовали еды.

О них мы позабыли тоже.

Логично было бы сразу после работы, не выезжая из города, навестить в клинике Олафа. Однако в свете последних событий меньше всего хотелось поступать логично. Анна поехала домой. Точнее — к тому месту на побережье, где до недавнего времени стоял наш дом, незыблемый, как элемент скального пейзажа. Теперь-то мы ни в чем не можем быть уверены, пока машина не свернула за последний поворот на выезде из леса.

Дом еще был. Пока стоял, пускай и неузнаваемый по силуэту, обрубленному, словно морда бойцовской собаки. Обращенную к морю стену довели уже почти доверху, глухую, слепую, монолитную. Надо было прорезать в ней хотя бы узкие окна-бойницы… Анна передернула плечами. Нет, не надо.

Так или иначе, полуразрушенным дом уже не выглядел, ремонт явно вышел на стадию косметики. Однако число бульдозеров, экскаваторов и грузовиков на бывшей набережной, взрытой и покореженной многочисленными колесами и гусеницами, зрительно даже увеличилось по сравнению с выходными. Конечно, раньше нам было не до того, чтобы пересчитывать строительную технику… но все-таки. Многовато. Чересчур.

Все они шевелились, двигались хаотично и в то же время целеустремленно, словно общественные насекомые. Вокруг дома бурлила какая-то необъяснимая деятельность, и ее эпицентром вовсе не являлась новая несущая стена. Подпрыгивая на ухабах перекопанного снега, Анна подрулила поближе, почти к тому месту, где парковалась раньше, до катастрофы.

И увидела котлован.

Геометрически квадратный, глубокий — деловитые экскаваторы и бурильные машины продолжали его углублять, возясь на дне, — и грандиозный по площади, раза в четыре превышающей фундамент нашего дома. Одна его сторона шла параллельно морю, срезая скалы и пляж, а перпендикулярная проходила всего лишь в десятке метров под нашими окнами. Высота отвалов по периметру уже почти достигала уровня второго этажа.

Анна выбралась из машины и побежала в гущу строительного хаоса. Он должен быть где-то здесь, бригадир, который пил с ней чай, как же его зовут, забыла… кажется, Пятрас… Петрас… Найти, прижать к новой стене, вытрясти правду. Кто им разрешил? Кто приказал?! Кто им платит?!!

Бригадира нигде не было видно. Редкие рабочие в оранжевом, проносясь мимо, едва кивали и почти сразу же скрывались в кабинах экскаваторов или грузовиков; те, что доводили стену, маячили в люльках на недосягаемой высоте. Анна выкрикнула «Петрас!» и не услышала своего голоса; такое последний раз было в детстве, когда нас заставляли петь в хоре. Строительный шум, до сих пор неслышимый, словно тиканье часов или рокот прибоя, внезапно обрушился оползнем грохота, скрежета, криков.

Она металась по стройке, за кем-то гналась, вцеплялась в чью-то спецовку, орала, срывая беззвучный голос до хрипоты, прямо в чью-то морду цвета и формы кирпича, вроде бы получала, но все равно не слышала ответ, жестикулировала сама и пыталась расшифровать чужие жесты, непонятные и чуждые, словно язык дикарей. А верткие, будто мелкие хищные динозавры, экскаваторы сновали по дну котлована, выбрасывая наверх скальное крошево, небольшие валуны и желтую глину…

И в конце концов мы устали. Выдохлись, махнули рукой, вспомнили о муже в больнице и птенцах в машине. Бессмысленно стоять на пути все разрушающей стихии, катастрофа все равно докатится до логичного предела, и напрасно мы считали им тот частный случай с нашей стеклянной верандой. Процесс идет и нарастает, и единствен ное, что имеет смысл — помочь тем, кому мы в силах помочь, спасти хотя бы тех, кого пока в состоянии спасти.

Обходя отвалы, перепрыгивая через рытвины, увязая в снежных кучах, Анна добралась до входа в дом. Перепуганная горничная бросилась навстречу с расспросами, но мы отправили ее подальше равнодушным хозяйским жестом, который когда-то приходилось долго репетировать перед зеркалом, а теперь ничего, получается само собой. Птенцы вопили и бесчинствовали, они проснулись еще на улице и где-то там, очевидно, сбросили платок, не попростужались бы. Один из них, цепляясь коготками, едва не вылез из корзинки. Пора им клетку покупать.

Сделала несколько шагов по коридору — и почти мгновенно, гораздо быстрее, чем ожидала и рассчитывала, уперлась в слепую стену, еще неровную, нештукатуренную, отсекающую свет, воздух, пространство, свободу. Надо будет повесить там зеркало, большое, во весь бывший проем. Вряд ли это поможет, но хотя бы так.

Анна свернула на кухню, поставила корзинку на стол и принялась кормить птенцов. Олег. Если он не вернется до завтрашнего вечера, мы должны ему позвонить. Забавно. И откуда мы, интересно, узнаем, вернулся он или нет? Опять выслеживать из-под стен соседних домов в поселке?.. А может, они думают, он сам объявится на горизонте, желая справиться о здоровье птенцов?!

Службист расспрашивал о нашем ремонте. Слишком много, чересчур подробно. И ведь он нас предупреждал.

Цепь. Двойного, тройного неразрывного плетения.

Нет смысла сейчас — об этом. Шестой час, и Олаф ждет. Если есть что-то прочное, надежное, не тронутое до сих пор тотальным разрушением, то это мы. Мы с ним. Что бы ни случилось.

В первый момент она его не узнала. Как и в прошлый раз. И дело даже не в пластырях, белыми крестами залеплявших лицо, к ним-то Анна уже успела привыкнуть — а вот без бороды Олаф казался совершенно другим человеком. Как будто у него отняли самое главное, то, в чем проявлялась и с чем идентифицировалась его мужская сущность. Когда-то мы почувствовали примерно то же самое, впервые увидев себя в зеркале — без косы.

Конечно, ерунда. Конечно, мелочь.