В толпе снуют гражданские гвардейцы. Они не в мундирах своего доблестного корпуса, но и не в штатском. Штаны из гингона с красной бахромой, рубахи с голубыми пятнами от слинявших мундиров, форменные шапки; такой пестрый наряд соответствовал их поведению: они участвовали в игре и одновременно следили за порядком, вносили сумятицу и призывали к спокойствию.

В то время как зрители кричат, тянут руки с монетами, пересчитывают деньги, выворачивают карманы в поисках последней монеты или, не найдя ее, просят, чтобы им поверили на слово, обещая, если понадобится, продать своего буйвола, будущий урожай, — двое юношей, по-видимому, братья, жадными глазами следят за игроками, подходят к ним и что-то робко шепчут, но их никто не слушает. Лица юношей становятся все мрачнее, они смотрят друг на друга с досадой и тоской. Лукас исподтишка наблюдает за ними: вот он злобно ухмыляется и, позвякивая серебряными песо, проходит мимо братьев. Бросив быстрый взгляд на арену, Лукас выкрикивает:

— Ставлю пятьдесят, пятьдесят против двадцати на белого.

Братья взволнованы.

— Я же тебе говорил, — проворчал старший, — чтобы ты не ставил всех денег сразу; послушался бы меня, у нас хватило бы на рыжего!

Младший робко приблизился к Лукасу и тронул его за руку.

— Это ты? — воскликнул Лукас, оборачиваясь и притворяясь изумленным. — Твой брат принимает мое предложение или ты сам хочешь поставить?

— Как же нам ставить, если мы все проиграли?

— Значит, принимаете?

— Он не хочет! Если бы ты одолжил нам немножко денег, ты ведь говоришь, что нас знаешь…

Лукас почесал голову, одернул рубашку и сказал:

— Да, я вас знаю; вы — Тарсило и Бруно, молодые и сильные парни. Знаю, что ваш храбрый отец умер, получив от этих солдат сто ударов бичом; знаю, что вы не собираетесь мстить за него…

— Не вмешивайтесь в наши дела, это приносит несчастье, — прервал его Тарсило, старший брат. — Не будь у нас сестры, нас бы уже давным-давно повесили!

— Повесили? Вешают только трусов да тех, у кого нет ни денег, ни покровителей. Ведь горы-то недалеко.

— Сто против двадцати, ставлю на белого! — прокричал кто-то, проходя мимо.

— Одолжите нам четыре песо… три… два… — взмолился младший. — Мы потом вернем вам вдвойне, — сольтада сейчас начнется.

Лукас снова почесал затылок.

— Хм! Деньги-то ведь не мои, мне их дал дон Крисостомо для тех, кто хочет ему служить. Но, вижу, не в отца вы пошли; тот был настоящий храбрец, а у кого не хватает смелости, тому нечего искать развлечений.

И он отошел от них, правда, недалеко.

— Давай согласимся, что тут такого? — сказал Бруно. — Не все ли равно, повесят нас или расстреляют? Беднякам нет иного выхода.

— Ты прав, но подумай о нашей сестре.

Между тем очистили круг, вот-вот должен был начаться бой. Крики стихли, два сольтадора с мастером по прикреплению шпор остались в центре. По знаку судьи мастер обнажил шпоры петухов: угрожающе сверкнули острые стальные иглы.

Оба брата молча, уныло подошли к кругу и стали смотреть, прижавшись лбом к ограде. К ним приблизился какой-то человек и шепнул:

— Приятель, сто против десяти, ставлю на белого!

Тарсило недоуменно взглянул на него. Бруно оттолкнул незнакомца локтем, на что тот ответил хриплым смешком.

Сольтадоры держали петухов с величайшей осторожностью, чтобы не пораниться. Вокруг царила торжественная тишина. Казалось, все присутствующие, кроме двух сольтадоров, превратились в какие-то страшные восковые куклы. Сольтадоры сближали петухов, придерживая им головы и по очереди подставляя каждого под удары клюва противника, чтобы бойцы рассвирепели в одинаковой мере: во всякой дуэли права должны быть равны, дерутся ли парижские петухи или филиппинские. Затем бойцам позволяют увидеть друг друга, сталкивают их вместе, чтобы бедные птицы знали, кто их клевал и с кем надо драться. Перья на шеях взъерошиваются, бойцы пристально глядят друг на друга, искры ярости сверкают в их круглых глазках. Итак, время наступило: их опускают на землю на расстоянии нескольких шагов и предоставляют свободу действий.

Петухи медленно сближаются. Слышно постукивание лапок по сухой земле. Публика замерла, затаила дыхание. Наклоняя и поднимая голову, словно примериваясь, бойцы издают какие-то звуки, выражающие угрозу и презрение. Они увидели сверкающие шпоры, холодные голубоватые отблески стали. Опасность возбуждает бойцов, и вот они решительно идут на сближение, но вдруг останавливаются и, пригнув головы, глядят друг на друга; снова топорщатся веером перья на шее. В этот миг кровь ударяет в их маленькие головы, и петухи с присущим им пылом в неистовстве бросаются один на другого: сталкиваются, сцепляются клювами, сшибаются грудью, бьют друг друга крыльями, шпорами. Однако удары искусно отражаются, и бойцы теряют всего лишь несколько перьев. Они снова примериваются. Вдруг белый взлетает вверх, сверкает смертоносный клинок. Но рыжий успевает подогнуть ноги, спрятать голову, и белый только рассекает воздух. Опустившись на землю, он быстро поворачивается, чтобы противник не ударил его в спину, и приготавливается к защите. Рыжий яростно атакует, но белый искусно обороняется — недаром он любимец публики. Все с волнением и тревогой следят за ходом схватки, лишь иногда невольный крик вырывается из чьей-то груди. Земля покрывается красными и белыми перьями, кровавыми пятнами, но бой не прекращается. У филиппинцев, строго соблюдающих предписания правительства, бой считается оконченным только тогда, когда один из противников либо оказывается забитым насмерть, либо спасается бегством.

Кровь орошает землю, удар следует за ударом, но еще трудно сказать, на чьей стороне победа. Наконец, сделав героическое усилие, белый бросается вперед, чтобы нанести последний удар рыжему, вонзает шпору ему в крыло, но не может вытащить ее обратно. Сам белый тоже ранен — в грудь. Оба врага, истекающие кровью, обессиленные, задыхающиеся, застывают в неподвижной позе, как бы прикованные друг к другу. Но вот белый падает, из клюва у него хлещет кровь, он судорожно дергает лапами. Рыжий так и остается прикованным к противнику, лапы его медленно подгибаются, глаза заволакивает пленкой.

Судья, следуя правительственным предписаниям, объявляет победителем рыжего петуха. Решение встречается диким воплем, который отдается эхом во всех концах городка. Всякий, заслышав его издалека, понимал, что бой выиграл «новичок», иначе ликование не было бы столь продолжительным. Так бывает и в истории народов: если малому удается победить великого, такую победу воспевают и прославляют в веках.

— Ну, видишь? — презрительно кивнул Бруно своему брату. — Послушал бы ты меня, и мы выиграли бы сто песо, а из-за тебя остались без единого медяка.

Тарсило ничего не ответил, растерянно оглядываясь, словно высматривая кого-то.

— Он там, с Педро разговаривает, — добавил Бруно, — дает ему деньги. Ой, сколько денег!

В самом деле, Лукас опускал серебряные монеты в протянутую мужем Сисы руку. Они шепотом обменялись несколькими словами и разошлись, по-видимому, довольные друг другом.

— Не иначе как Педро с ним договорился; вот это решительный человек! — вздохнул Бруно.

Тарсило был сумрачен и задумчив, рукавом рубахи он вытирал пот, струившийся по лбу.

— Брат, — сказал Бруно, — если ты не решаешься, я пойду один: примета верная, ласак должен выиграть, и нам нельзя упустить такой случай. Я хочу играть в следующем бою. Чем черт не шутит? Отомстим за отца.

— Постой! — сказал Тарсило и взглянул ему в глаза. Оба брата были бледны как полотно. — Я иду с тобой, ты прав: отомстим за отца.

Однако он все еще не трогался с места, продолжая утирать пот.

— Ну, что стоишь? — нетерпеливо спросил Бруно.

— А ты знаешь, кто дерется в следующем бою? Стоит ли?..

— Да разве ты не слышал? Булик капитана Басилио против ласака капитана Тьяго. По всему, должен выиграть ласак.

— Ах да, ласак! Я бы тоже поставил… но сначала посмотрим на него.