Поздняков, прислушиваясь к расфилософствовавшемуся вдруг не в меру Гордееву, понял саркастический смысл его отповеди: Житов — только счастливая возможность Гордеева выказать все свое отношение к Позднякову. Выждав, когда поток красноречия главного инженера спал, не оборачиваясь, не удержался отплатить тем же:

— Вот вы, товарищ Житов, как инженер, и помогите практикам. Ведь они об уходе за техникой и понятия не имеют, а где уж там о культуре! За девять лет Северотранса вентиляции не освоили, ключа гаечного сделать не научились.

Поздняков с удовлетворением отметил, что камень, брошенный им в огород главного инженера, достиг цели: Гордеев резко откинулся назад и умолк, забыв Житова.

Машина сошла на расчищенный от снега гладкий, как стекло, лед Лены и, быстро набирая скорость, понеслась вдоль ее высоких обрывистых берегов. Справа и слева замелькали сугробы обочин, воткнутые в них вешки-елочки. Поздняков с интересом наблюдал открывшуюся ему величественную панораму сибирской реки, уходящие, насколько хватал глаз, в обе стороны от нее горные кряжи. Далеко впереди Лена заметно сужалась, а берега становились еще круче, бурые от обнаженных скал, вздыбленных к небу.

— Заячья Падь, — неожиданно пояснил водитель, заметив восторженный взгляд сидевшего рядом начальника управления. — А это вон перекат. Их тут много.

Только сейчас Поздняков разглядел показавшееся вдали белое облачко, медленно поднимающееся от реки к горным вершинам. Там оно рвалось, таяло, зависало на скалах. А ближе, перед самым перекатом, еще два различимые на снегу, стояли походные будки-сани, несколько других темных предметов, по-видимому, машин. С бешеной скоростью ЗИС-101 приближался к ним. Гладкая, расчищенная от снега ледяная дорога вьется среди бегущих навстречу вешек-елочек. Ровно, деловито гудит мотор. Ни толчка, ни ухабинки, ни скрипов и стуков, неизбежных при езде даже по автостраде. Как бы легко было бегать машинам по этакой идеальной трассе! Проклятые перекаты! Неужели так уж они страшны и не победимы, как прожужжал ему о том все уши Перфильев?

Поздняков круто повернулся к терпеливо молчавшему Житову, примирительно улыбнулся:

— Так вот о ваших правах, товарищ Житов. У вас одно право: учиться. Учиться у шоферов, механиков, у рабочих. И то, что дал институт, поможет вам быстро накопить опыт. А уж выйдет из вас руководитель или не выйдет — об этом судить наше право.

— Но если я сам вижу, что у меня не получается, — начал было с прежней горячностью Житов, но Поздняков перебил:

— Я же сказал, об этом судить будем мы: я, товарищ Гордеев. Мне тоже когда-то казалось, что механиком я работать не смогу: шофер, семь классов, да и тех половину заканчивал, сидя дома. И завгаром не смогу. И директором базы. И на курсы в Москву не меня надо было посылать… А вот работаю. И оценить свою работу — тоже не мое право.

— Но ведь я же ремонтник! Я и диплом писал…

— Но ведь я шофер! — подхватил Поздняков. — А приходится копаться в балансах, решать чужие задачи. Так вот надо учиться ломать себя, товарищ Житов, свои взглядики, что ли… Вы давно здесь, на автопункте?

— Три месяца.

И снова молчание. Впереди уже ясно обозначились две санные будки, стоявшие возле них тракторы и автомобили, а дальше — сплошные клубы парящего переката. Из будок вышли на снег люди в стежонках, в ушанках, шоферских шлемах. ЗИС-101 плавно затормозил, и тотчас один из встречающих, подбежав к дверце лимузина, громко приветствовал:

— Добро пожаловать, Никон Сергее…

Однако вместо Перфильева из легковой грузно выбрался незнакомый ему человек в шубе. Поздняков поздоровался с отрекомендовавшимся ему дорожным мастером, но про себя отметил: «И тут Сидоров».

— Ну, покажите ваш перекат, товарищ мастер.

— Только что с берегу, товарищ начальник. К шиверу подходить дюже опасно, — с готовностью сказал тот и первым поспешил к перекату.

— Пошли, Игорь Владимирович? — Поздняков, а за ним несколько рабочих двинулись к перекату. Гордеев, не удосужив Позднякова ответом, двинулся следом.

— Товарищ Поздняков, так как же со мной? — вскричал совсем расстроенный Житов.

Поздняков, проваливаясь в снегу до колен, задержался:

— Идемте с нами, товарищ технорук! — И когда Житов догнал его, не оборачиваясь, спросил: — Вы видели этот перекат?

— Издали. Это не моя специальность, товарищ Поздняков, — съязвил Житов.

Поздняков круто остановился.

— Характер надо тоже ломать, товарищ Житов.

— Извините. Хорошо, у вас такой спокойный характер… — Житов на этот раз сдержался и не сказал о забитом грузами транзите, что шоферы могут остаться без заработка, а вот он, Поздняков, разъезжает по Лене, интересуется перекатами…

— А посмотреть не мешает, — Поздняков показал на сплошной кипящий туман и зашагал дальше.

Тяжело пробираясь, проваливаясь едва ли не по пояс в снегу, они поднялись на крутой берег. Отсюда перекат был хорошо виден. Широкая полынья его тянулась поперек реки от одного берега до другого. Быстрая, поблескивающая на солнце вода стремительно вырывалась из-подо льда и с шумом скрывалась под крутой его кромкой.

— Глубоко?

— Шивер-то? — переспросил мастер. — Самая что ни есть мелкота. Паузки или, опять же, карбаза — и те за гальку цепляют…

— Паузки?

— Ага. С весны грузы в Жигалово на паузках плавят. Или, опять же, на карбазах. Лодки такие, товарищ начальник. Сами вроде бы широкие, а плоские, ну что тебе противень… Или, опять же, сковорода. Так они на шиверах — и то, бывает, застреют. Во как мелко! Не каждый лоцман провести может…

— Их водят лоцманы? — вспомнил Поздняков, что и Губанов называл себя лоцманом, но не принял тогда этого всерьез.

— Еще какие! Лоцман — лоцману розь. Другой, который хуже реку знает, не проведет. Нынче совсем канительно стало грузы плавить, мелеет Лена. Раньше, бывало, пароходы из Качуга шли, а как в тридцать третьем вал прошел…

— Вал?

— Ага. Почитай, десять метров вышиной вал был. Будто земля поднялась, и его, вал этот, бросило. От самого Киренска прошел. Сколько тут домов посмывало — ужасть! А лодок, баржей затопило! Скота погибло всякого!.. Люди, опять же, на сопках спасались, все бросили. А опосля — все, обмелела Ленушка. Вот на карбазах да на паузках летом возят.

Поздняков помолчал, словно обдумывая сказанное, снова спросил:

— Разве уж нельзя что-нибудь сделать? Ну, скажем, взорвать эти мели?

— Эге, товарищ начальник! — с ребяческим задором воскликнул мастер. — Да тут этих перекатов — ужасть! И на каждый аммоналу эшелон надо. Опять же, и два. Нешто их подорвешь! Вот и жди, когда этот чертушка смерзнет. Кабы не Заячья Падь, мы бы и его, дьявола, берегом обошли. А тут вона что!.. — Он показал широким жестом на высившиеся впереди скалы.

Поздняков посмотрел на стоявшего поодаль Гордеева. Даже за стеклами пенсне и натянутой на лицо маской спокойного безразличия прочел удовольствие от неумно заданного им, Поздняковым, вопроса мастеру. Как он похож сейчас на профессора Червинского, отца Ольги! Та же клинышком вельможная эспаньолка, та же сухость и прямота корпуса с заносчиво посаженной на узкие плечи головой. Даже нос, острый, с красно-синими прожилками, не лишен той же броской кичливости. Так бы и дернул за него: да очнись ты, сойди с пьедестала, фараоновская ты мумия!

Гордеев, решив, что Поздняков ждет от него пояснений, вяло проговорил:

— Раньше возили грузы в Жигалово только обходной трассой: по горам, тайге, по замерзшим болотам. А вот теперь кое-где возим Леной. И должен сказать: выгодно, но и то очень рисково. Очень! Сейчас декабрь уже, а морозов, как видите, еще нет. А время идет. Каждый день — масса убытков. Пока не ударят морозы и не заставят замолчать перекат…

— Помочь бы ему замолчать, — вставил Житов.

— А вы подумайте, — предложил Поздняков и, отойдя от обрыва, повернул к будкам.

В жарко натопленной будке приехавших угостили чайком. И здесь разговор шел о Лене, о коварных, мешающих перевозкам шиверах-перекатах, мастерстве лоцманов.