И во сне долго метался Житов. Чудились Нюськины крики, стонала тайга, падали в страхе на снег большие серые звезды…

Весь следующий день Житов не находил себе места, с нетерпением ждал начала второй смены. Какой встретит он Нюсю? Как ему быть с ней? Сделать вид, что ничего между ними не произошло и ему нет дела до ее дружбы с Губановым? Или просто извиниться перед ней за свою ревность? Но не уронит ли он себя в глазах Нюси?

За десять минут до конца смены Житов уже был в раздаточной. Стараясь не выдавать себя, нарочито медленно проверял лежавший на стеллажах инструмент.

— А эти почему не готовы? — показал он дежурной девушке на резцы без напаек. — Житов дорожил дружбой с Мишей Косовым, а Таня Толстых гуляла с Мишей. Потому и тон, с каким он обращался к ней, не был резок.

— А вот вы Нюське своей и скажите, Евгений Палыч. У нее и напайки спрятанные.

Житов поморщился. И это «своей», и то, что он сам же просил вчера Таню передать Нюське пайку резцов и вот забыл об этом, заставило его молча снести обидный упрек. Раньше, например, Таня так с ним не разговаривала. А может, он не замечал? «Свою Нюську!» Ах, если бы это было так! Ну что ж, зато есть причина подождать Нюсю.

Нюська явилась, как всегда, шумная, раскрасневшаяся от быстрой ходьбы на морозе.

— Успела! Здрасте, Евгений Палыч! Ой, Танька, я ведь сейчас только вспомнила: резцы-то! А ты не напаяла? Нет? Ну и дура! Ты же знаешь, где у меня напайки…

Житов молча наблюдал за Нюськой и ждал, когда уйдет Таня. Вон какая веселая прискакала! Почему она даже не посмотрит на него? Словно не замечает. Стесняется Тани? Или вообще не хочет замечать?

Таня ушла. Житов подождал и тоже двинулся к выходу…

— Постойте, Евгений Палыч, — тихо окликнула Нюська. — Ну зачем вы вчера… Ведь он вам еще ничего плохого не сделал, правда? Что же, выходит, я ни с кем, кроме вас, и разговаривать не должна? Ведь вы такой умный, и образование у вас высшее, не то что у Ромки, а ведете себя…

— Прости, Нюся… если я… — обрадовался Житов, ожидавший худшего. — Но я и не хотел никого обижать…

— Но ведь я-то видела, правда? Ладно, после смены поговорим. Проводите?

— Конечно, Нюся!

Во вторую смену Житов просидел в своем кабинетике за планом мероприятий на 1941 год, срок представления которого был и без того уже на исходе. Работа спорилась, и он бы закончил все, если бы не пора было идти провожать Нюську.

Нюська встретила его вяло.

— Что-нибудь случилось, Нюся? — обеспокоился Житов, заглядывая в ее серые, полные небывалой грусти глаза.

— Нет, что вы, Евгений Палыч. Не все же смеяться, правда?

Но и дорогой Житов напрасно старался как-то развеселить ее, придумывая самые забавные истории: Нюська едва загоралась, улыбаясь, прижималась к его плечу и снова шла отчужденная, неживая. У калитки она долго, как-то слишком внимательно вглядывалась в его слабо освещенное лунным светом лицо.

— Что с тобой, Нюся?

— Ничего. Страшно мне чего-то, Евгений Палыч.

— Чего? Нюся?

— Не знаю. Глупая я, ой глупая!.. Поцелуйте меня, Евгений Палыч.

Житов нежно поцеловал ее в холодные губы.

— Еще!.. Еще!.. — требовала Нюська, сама подставляя ему глаза, лоб, щеки… И вырвалась, убежала в калитку.

Перед выездом в Качуг Поздняков и Танхаев завернули в центральные мастерские посмотреть на испытание моечной машины Гордеева и пуск конвейера моторного цеха.

В мастерских их уже ждали. Скорняк, начальник мастерских, провел Позднякова и Танхаева в разборочный. Поздняков и раньше бывал в этом грязном, душном, наполненном до потолка едкими и вонючими парами цехе, сквозь которые, как в густом ленском тумане, едва проглядывали чумазые, потные лица мойщиц. Скорняк подвел Позднякова к низенькой дверце и, отступив в сторону, дал ему возможность войти первым. Поздняков опешил: ни пара, ни обычного хаоса и нагромождения замасленных деталей в моечном цехе не было, как не было и грязных, непрестанно парящих ванн с горячим едким раствором каустика, в которых мойщицы купали детали. Перед Поздняковым через весь цех протянулся длинный, как виадук, стол с роликами вместо столешницы. Рабочий в новом кожаном фартуке и резиновых до локтей крагах легко перекатывал по ним вместительные железные корзины, доверху наполненные Грязным металлом.

— Рольганг, — пояснил Скорняк.

Поздняков, удивленный такой разительной переменой в цехе, промолчал. Он с интересом наблюдал за рабочим, сталкивающим тяжелые корзины на медленно движущийся транспортер, который увлекал их в чрево огромной, пышущей жаром железной камеры.

— Ну как? — Танхаев подтолкнул локтем все еще пораженного Позднякова. — Проект инженера Гордеева!

— Хорошо, — выдохнул наконец Поздняков. — Очень хорошо!

— А это моечная машина, — добавил Скорняк. — Причем тоже конструкции Игоря Владимировича, — он указал на длинную, огромную камеру, в которой одна за другой продолжали исчезать сетчатые корзины. — Мы ее «ИГ-1» прозвали.

Второй рабочий, стоявший по другую сторону машины, подхватывал корзины с промытыми деталями и легонько перекатывал их по рольгангу, направляя через окошко — в отделение дефектовки. Детали в корзине были удивительно чистыми и тут же, на глазах Позднякова, высыхали, как на электрическом «полотенце». Поздняков даже попробовал некоторые из них пальцем: ни грязи, ни масла на них не было.

В моторном цехе их встретил мастер. Гордеев был тут же и наблюдал за приготовлениями к пуску конвейера. И здесь Позднякова поразила чистота, свет и многочисленность механизмов. Но вот все приготовлено, Гордеев подал команду, и конвейер пришел в действие. Тяжелые блоки моторов задвигались по коротким рольгангам от одного станка до другого, то повисая в воздухе, то опускаясь на тележки длинного, во весь цех, конвейера, и так, следуя один за другим, обрастали деталями, приборами, узлами и, наконец снова повиснув в воздухе и покачиваясь, уплывали в проем испытательной станции цеха. Скорняк нагнулся над одним из блоков, заглянул в блестящие отполированные цилиндры, провел по зеркалу ногтем. Повернулся к Позднякову:

— Вот эти двигатели уж обязательно будут стотысячниками, Алексей Иванович.

— Хорошие движки, — подтвердил один из стоявших рядом с Поздняковым водителей. — Вчера сам пробовал — душа радуется, Алексей Иванович.

Поздняков, почувствовав на себе пристальный взгляд, оглянулся: на него, пряча в щелки черные угольки глаз, широко улыбаясь, смотрел Танхаев.

— Вот что, товарищ Гордеев, — обратился Поздняков к протиравшему свое неизменное пенсне главному инженеру, — хорошо бы и в других цехах это сделать. А «ярославцев»… мы уж как-нибудь сами.

Гордеев водрузил на нос пенсне, тихо промолвил:

— Боюсь, что и это придется сделать вам без моего участия, товарищ Поздняков. Успеть бы довести до конца вагранку, а там пора и на пенсию. Что поделаешь: старость! — И он с вызовом посмотрел Позднякову в глаза.

В Баяндае, что на полпути к Качугу, Поздняков и Танхаев сделали остановку.

— Что же вы, около леса живете, а доски у меня просите? — спросил Поздняков начальника автопункта.

— Так ведь как же, Алексей Иванович, лес — его пилить надо. А у нас, окромя двуручной пилы да трех плотников… — Он развел руками.

— Ну, а если дадим пилораму?

— Опять же спецов по ней не найдется. Буряты — они отродясь лесом не занимаются, а у нас… — И замолчал, устыдился Танхаева.

Поздняков попросил показать лесные массивы.

— Вот это пожалуйста, Алексей Иванович. Тут до леса километров сорок будет и зимник справный…

— Зимник?

— Он самый. Летом туда не проехать, Алексей Иванович: топь. А зимой — за милую душу!

В Качуг приехали уже затемно.

— Ну вот, в Баяндае в чайную опоздали и здесь, похоже, не лучше, — проворчал Поздняков. — Сосет под ложечкой. А ты как?

— Тце, тце… Однако, долго ночного ужина ждать будем. Совсем живот подвело, — согласился Танхаев.