— Да как же вам не совестно, Никон Сергеевич! — возмущался Гордеев. — Лицемерить и радоваться несчастью других — право же, до такой низости я еще не докатился. — И тихо добавлял — Боюсь, что нам с Поздняковым сработаться будет трудно.

— Ну-ну, шучу, — успокаивался Перфильев, хотя где-то в уголках души его продолжали бродить сомненья: «Все вы хороши, пока над вами не каплет. Каждый не прочь лягнуть старого льва… был бы случай…»

Теперь Гордеев с головой ушел в начатые им еще при Перфильеве конструкции. Целые дни проводя в центральных мастерских, суетился, торопил строительство моечной машины в разборке, создание конвейера в моторном цехе. Благо, Поздняков и Танхаев все еще задерживались в Заярске, и никто не отрывал главного инженера от этих важных для всего Ирсеверотранса работ, без того затянувшихся непростительно долго.

Восьмой год Гордеев в Ирсеверотрансе, и все эти семь лет были для него вечной пыткой. Руководители управления сменялись при Гордееве четырежды. И всякий раз, ожидая нового ставленника треста, главный инженер тщетно будил в себе гаснущую надежду встретить наконец человека, на которого он бы смог опереться. Никто из пришельцев так и не понял Гордеева, его назначения, его целей. Один набрасывался на гаражи, забывая ремонты, другой наваливался на мастерские, загружая их излишними работами, не считаясь ни с доводами, ни с протестами главного инженера. Даже Перфильев, на первых порах завоевавший симпатию Гордеева, показавшийся ему человеком чутким, способным понять главное, оказался поборником дешевеньких, чисто внешних эффектов. Больше того, слабый, безвольный руководитель, Перфильев постепенно переложил на Гордеева и часть своей ноши, тем самым выбил его из колеи, не дал осуществить важных проектов. Трест и на этот раз понял свою ошибку, снова предложив Гордееву руководство Ирсеверотрансом, но тот не считал себя ни организатором, ни карьеристом, чтобы польститься на этот высокий пост, подобно Перфильеву. Он — инженер, он верит в свои знания, опыт, он способен выправить технику Ирсеверотранса, но ему самому недостает крепкой, умной, целеустремленной опоры, сильной, дружеской руки.

И вот Поздняков. Гордеев был наслышан об этом человеке и в тресте и от Перфильева, причем суждения о нем были противоположны. Одни отзывались о нем как о талантливом руководителе-самоучке, другие считали его удачливым пробивным мужиком и самодуром, большим любителем блеснуть новаторством, каким-нибудь модным жестом. И все же Гордеев надеялся на лучшее. Ведь вывел же Поздняков Уралсеверотранс в передовое управление треста, да и Павлов не так уж глуп, чтобы еще раз повторить ошибку, в конце концов могущую стать для него роковой.

Увы, надежды Гордеева не оправдались. Вверх тормашками полетели выстраданные им режимы эксплуатации и ремонтов, распоясались шоферы. Началась жестокая ломка без того несовершенного фундамента, заложенного Гордеевым в разболтанное стихийное производство. Теперь ему осталось одно: уйти с дороги. Тихая пенсионная жизнь. Через каких-то полгода он уже получит на это горькое заслуженное право. Но уйти, не завершив дела, не осуществив замыслов, конструкций, так необходимых не только мастерским, но и тем же водителям — этого Гордеев не мог. Вот почему с таким жаром вернулся он сейчас к оставленным им на время моечной машине, рольгангам, конвейеру. Поздняков не оценил его замыслов, Поздняков — делец сегодняшнего дня и событий. Будущее Ирсеверотранса его волнует меньше возможных наледей и морозов. Как же ему внушить полезность его, гордеевских, идей, направленных только на будущее предприятия? Что хорошо промытая деталь — это вовремя замеченная опасная трещина, надежнее и прочнее заварка, чище руки сборщика, опрятнее в цехе? Что в разборочном цехе, сегодня еще полном паров, сырости, грязи, будут стоять цветы? Что и цветы должны стать стимулом иных отношений к труду, к качеству, к плану? А в моторном, в этом святая святых ремонтного предприятия, — разве конвейер, новые стенды, станки не позволят тем же водителям получить более качественные моторы? Не помогут выполнять более сложные планы, за один из которых сегодня так ратует сам Поздняков?

И Гордеев спешил. Торопил рабочих, конструкторов, вмешивался в каждый спор, в каждую операцию, забывая обеды, ужины, отдых. Только бы успеть подвинуть дело к концу, когда законсервировать работы будет уже просто глупо.

Поздняков, на этот раз в кабинете начальника управления, блаженно потягивался. Он только что вернулся из Усть-Кута, из самой далекой северной автобазы Северотранса, и прямо с аэродрома проехал в управление. Все еще чувствовались неприятная невесомость тела и покачивание самолета. Перфильев с дивана настороженно следил за Поздняковым.

— Что, укачало, батенька?

— Укачало, — признался Поздняков. — Впервые летел на этом У-2. Болтанка. Посадочных площадок нет, тайга, снег, — даже струхнул немного.

Перфильев деланно рассмеялся.

— Трудновато, батенька, вас напугать, трудновато. Вон ведь на что дерзаете — не боитесь, где уж вас напугать… Так что же, Алексей Иванович, теперь, может, и приемом-сдачей займемся? Акты из ГАИ я вернул, вот они, перед вами. Да и в Москву давно пора, засиделся…

Распахнул дверь, кинул с порога приветствие Танхаев.

— А качугские машины? — помедлив, спросил Поздняков.

— И качугские тут же. Все до единой.

Поздняков пододвинул к себе толстую стопу актов, мельком просмотрел несколько страниц, сдвинул стопу к самому краю.

— Хозяйство я осмотрел, акт подпишу. Но в акт впишем и ЯГи. Скелеты, а не машины оставили…

— Алексей Иванович!..

— Прошу вас, дайте указание начальнику техотдела, он впишет. Больше вас не задерживаю, товарищ Перфильев, езжайте. — А мысленно добавил: «Ну что ж, лети в Москву, латай свою дачку».

Перфильев хотел что-то еще возразить, но раздумал, а про себя отметил: «Спасибо и на том. Посмотрим, как ты тут справляться будешь. Обязательно еще поглядим, батенька».

Руководители пожали друг другу руки и расстались. Танхаев весело крутнул головой:

— Тце, тце… А меня забыл, однако. Совсем забыл.

— Вряд ли, — улыбнулся Танхаеву Поздняков. — Обоих нас не забудет.

Вошел Гордеев. Высокий, сухой, нахохленный.

— Я к вам, товарищ Поздняков. Разрешите?

Поздняков, не спуская с главного инженера взгляда, кивком указал на стул. Тон, с каким обратился к нему Гордеев, показался ему раздражительным, желчным.

Гордеев прошел к окну, сел на указанное ему место и, сняв с покрасневшего на морозе носа пенсне, принялся протирать платком стекла. Поздняков ждал.

— Я хотел бы выяснить, Алексей Иванович, как мы с вами в дальнейшем будем работать? С первых же дней я чувствую, что вы со мной перестаете считаться.

— Вот как?

— Да, так. А разве нет? — Гордеев без пенсне подслеповато уставился на Позднякова. — Собственно, чему же вы удивляетесь? Вы отменили списание «ярославцев», не спросив моего мнения. Впрочем, это ваше личное дело…

— И ваше, Игорь Владимирович, — примирительно возразил Поздняков.

— С какой стати? — Гордеев протер пенсне и водрузил его на нос. — Я дал свое согласие на списание машин и считаю, что поступил правильно. Кто же знал, что нам откажут в новых автомобилях. А рухляди у нас и без того хватит.

Но Поздняков молчал.

— Вы, может быть, что-нибудь ответите мне, Алексей Иванович? Что вы хотели этим сказать?

— Отвечу.

— Я вас слушаю.

Поздняков медлил. Гордеев снова сдернул с носа пенсне и, сам того не замечая, опять принялся протирать стекла.

— Отвечу, — повторил Поздняков. — Вы очень отстали, товарищ Гордеев.

— Позвольте!.. Как это?..

Поздняков предупреждающе поднял руку.

— Я же вам отвечаю, товарищ Гордеев. Я вас не перебивал. Методы, какими вы до сих пор работали, устарели. Разве наши водители чувствуют себя такими же хозяевами, как мы с вами?

— Я технический руководитель и не хочу подменять других, как это делаете вы. У меня нет времени…