— Слушайте, если вы видели более совершенные…

— Крепость, построенную без помощи машины, нависшую над самой бездной и в таком ракурсе, что от одного взгляда на нее начинается головокружение.

— Любопытно. А где это?

— В Сицилии, на крутой скале…

— Трудно представить архитектора, который…

— О, знаете ли, архитектор…

— Так ведь он был… С машинами или без них?

— Там говорят, что это был Сатурн… Я ничего не выдумала, поверьте. Это называют Аркой Сатурна. Другого объяснения нет.

Что ты сделала, Жанна? Все пошло к чертям. Теперь с этим незнакомцем говорить нечего. Ведь тебя предупреждали. А инструкции Флер Ли? Почему ты забыла о них? «Уже тридцать лет мы несем ответственность за судьбы наших публикаций и, как нам кажется, хорошо знаем свою аудиторию. Основное правило: не возражать ей. Аудитория полагает, что вы с уважением относитесь к ее убеждениям. Итак, ограничьтесь экзотикой, колоритом. Увлечение прошлым — это ненужные грезы». Что ты сделала, Жанна? Он тебя выгонит отсюда.

— Каждый имеет право на свою точку зрения. Вы позволите мне иметь свое мнение, не так ли? А теперь вон отсюда! Убирайтесь! Вход на строительство запрещен. Не нужны тут посторонние, крутятся, шпионят да еще издеваются.

Еще немного, и он выразится словами директорской памятки: «Вы иностранка, не забывайте этого».

Своими нелепыми разговорами и замечаниями ты его разозлила, Жанна. Он ненавидит иностранцев. Он орет:

— Слишком вас тут много! Черт знает кому мы даем приют, всем кому попало. Все это лодыри, жирные твари, белоручки.

Он испытывает к ним страшное отвращение, откуда бы они ни пришли, кем бы ни были, да и ко всему их прошлому с их пещерным жильем третичной эпохи, с тяготами и грязью их жизни. Пусть они возвращаются туда, откуда явились. Все это рвачи, все они одинаковы. Раз ты тут, Жанна, придется за всех расплачиваться. Как из мешка, сыплет он на тебя кучу бранных кличек, какими на нью-йоркском жаргоне награждают итальянцев, испанцев, евреев, всех этих смуглых, нежелательных, невежественных, явившихся со дна людского, уроженцев жалких земель, всех этих паразитов, подыхающих с голоду… Чего от них ждать, спрашивается?

— Wop… Dago… Spike… Kike… Убирайся, кучерявая. Тут для тебя слишком хорошо.

Конечно, твой собеседник, Жанна, не сдержит слез при виде статуи Свободы — ведь для него это символ родины, терпимости, гостеприимства. Он ее очень любит. Этому способствует и ее внешность: лоно матери, респектабельность, скромность, благоразумие. Она стоит лицом к этим жалким землям и светит им издали, как желанный маяк. Но этот факел, которым она потрясает, подобен крепкой полицейской дубинке. По воскресеньям вместе с семьей он тут гуляет и любуется ею. Но сегодня будничный день. Ты, Жанна, похитила у него время, которое он должен провести со своей машиной. Твое присутствие здесь не требуется, ты ему осточертела. Вон он уже плюет. Шарик жевательной резинки попадает тебе прямо на носок туфли. Он дает тебе понять, что пора убираться, выгоняет тебя. «Пошел прочь, мусульманин!» — слышалось, бывало, в Палермо, только слова эти звучали без всякой злобы. Этого неотесанного человека вспыльчиво выбранили бы мусульманином просто по привычке. Вот уже пятьсот лет так говорят: «Заткни глотку, мусульманин!» Фраза эта появилась в те далекие времена, когда вторгшиеся варвары громили берега Сицилии. Черные галеры и красные паруса… Громили, штурмом брали города, увозили женщин и оставляли за собой только трупы. Все это глубокая древность, но и ее иной раз неплохо вызвать из небытия, чтоб заново воскресить страхи прошлого. «Прочь, мусульманин!» Это почти не брань. Просто вошедшая в быт поговорка, к которой еще можно добавить: «Пусть тебе сатана нос утрет». Чего тут молчать? Балагурство никому не вредит. Подумаешь… Никакой ненависти тут и не примешивается. Просто надо освободиться от начавшегося раздражения, этого мелкого демона, и изгнать его наиболее безобидным образом: «Прочь, мусульманин!» Ну и побранись по-молодому, побреши, наври, дай выход разбушевавшимся чувствам: «Ну и морда у тебя, даже треснуть, и то противно». Иногда почувствуешь себя крепче, мужественней, но при чем тут злость? Давно известно, что ругань стареет, как и люди, которые ее придумали. Брань также покрывается морщинами, теряет свой смысл, вянет, и на нее садится пыль, и все-таки она продолжает быть в ходу. Ну что же, выскажемся.

— Прочь, мусульманин!..

Теперь у нас равный счет.

Сегодня меня ждут в «Ярмарке», журнале немыслимых успехов в жизни, шикарных туалетов, просторных апартаментов и непомерного богатства. Являешься с двухчасовым опозданием. Встречают с какой-то слащавой значительностью и лицемерными улыбками, возникшими на почве всяких сомнений, связанных с моей личностью.

— Ну, что нового?

Взгляд Бэбс и ее полная внутреннего волнения улыбка достаточно ясно выражают, что ты, Жанна, просто ходячее бедствие, наисквернейший пример для других, ты кончишь тем, что тебя вышвырнут за дверь.

— Ты, видно, не спешишь, да и со статьей не торопишься…

Стражи порядка штурмуют меня со всех сторон — ворчание секретарш, редакторские пожимания плечами, а телефонистка с презрением бросает мне кучу принятых ею указаний.

Вы заблудились? Это, наверно, единственное объяснение. Нет? Увлеклись спором. Скажите, пожалуйста, и с кем же?

Вы, конечно, догадываетесь, что в редакционном зале атмосфера несколько перенасыщена скрытой враждой между пожилыми женщинами в поре заката и молодыми карьеристками, готовыми подмять их и прочее… И вот я подвернулась как глоток свежего воздуха. Кое-кто пытается проявить лживый интерес или просто для забавы силится вовлечь меня исподволь в одну из сальных бесед «с перчиком»… ну, европейского пошиба: «Не было ли у вас свиданьица?..» Нет, не дать себя поддеть. Сдержаться. Можно себе представить, какой бы невероятной выглядела в их глазах эта внезапно затеянная на улице дискуссия с незнакомым человеком, и эта грубая перебранка, и взрыв ненависти к иностранцам, обрушившейся на меня как удар грома. Я инстинктом ощущала, что мой рассказ об этом не имел бы ни малейшего успеха и что он мог быть просто «вредным для редакционной карьеры», если следовать терминологии тетушки Рози. Но и мое молчание портит дело… Все смотрят прямо на меня. Вот там, у телефонов, те, кто за столами, кто за пишущими машинками, да еще и главная редакторша, торжественно приступившая к поучению:

— Необходимо, чтоб каждое наше движение, каждая наша мысль могли стать для читательниц журнала хлебом насущным. Все наши поиски и замыслы призваны усилить влияние наших статей.

— Я знаю… Я знаю.

Сию старую песню я знаю просто наизусть, и от пронзительного голоса Флер Ли меня начинает мутить. Хотя это ее обычный тон, мне кажется, что голос ее стал еще пискливей, еще скрипучей, чем прежде. Может, она выпила больше чем следует. Это с ней случается в штурмовые дни, когда журнал запаздывает с выходом или же его тираж падает.

— Беда в том, Жанна, что ваша оригинальность не всегда уместна. Слишком часто вы забываете о том, что наши читательницы жаждут воспринять от нас благовидные, пристойные чувства. Вы понимаете? Путешествие для них означает только одно — яркие, эмоциональные впечатления, которыми будет приятно поделиться в дружеском кругу. И не больше. Ну и дайте им то, чего они от вас ждут.

Я безгранично устала. На меня напала тоска.

Пока Флер Ли продолжала свою речь, я чувствовала, что меня охватывает поток еще не ясных мыслей, какое-то предчувствие, еще расплывчатое, туманное, предчувствие того, что в недалеком будущем случайности жизни дадут мне возможность внести смятение в сердца таких вот образцовых, энергичных, преуспевающих женщин. Ну, если не всех, то хотя бы одной из них (пусть бессознательно, это, видимо, было предчувствием того, чем для меня станет встреча с Кармине Бонавиа и какие она будет иметь последствия). Это было чувство надежды, что настанет день, и Соланто будет известным, и одно это слово, одно это имя, произнесенное вслух, воскресит в Нью-Йорке потерянный континент, его просторы, душистый запах, скалы, возродит мертвый мир — мой мир и возбудит желание побывать в тех местах, мечты о лодке, о весле, скользящем по воде, о влажной земле в час полива, о солнце, уходящем на закате за пурпурные скалы. И я сама удивилась тому, что вдруг порывисто воскликнула каким-то новым для себя тоном: «У вас будет эта статья. Скоро получите».