Грустные, мы покинули его кабинет. Учеба не шла нам на ум. А сводки были одна другой тяжелее—опра­вившись после разгрома под Москвой, враг опять разви­вал наступление.

Когда давали увольнительную, я шагал домой, к маме, но и тут не находил успокоения — она молча, бесшумно двигалась по комнате, торопливо готовя мне угощение из тех продуктов, которые я копил в тече­ние недели для нее. Ее взгляд был тревожен и пе­чален.

Еще одну попытку мы сделали с Костей — подали заявление в Сибирский стрелковый полк, который фор­мировался в это время в нашем городе. У нас был ко­зырь — второй разряд по лыжам. Но и здесь, конечно, ничего не вышло.

Костя с горя напился, чего с ним прежде не случа­лось. Может быть, и я бы последовал его примеру, но гнев наших товарищей, которые ругали его за это на комсомольском собрании, вовремя остановил меня.

Наступила весна, а за ней лето, такое же солнечное, какое было в прошлом году. Некоторые из наших прия­телей потянулись даже на стадион, но я не мог заставить себя заниматься спортом, зная, что мои сверстники уми­рают на фронте.

И вдруг полковник собрал нас, выпускников, и, мед­ленно расхаживая перед строем, держа набрякшие стар­ческие руки за спиной, сказал:

— Ну, сколько здесь вас собралось? Все хотите на фронт? Хотите пользу приносить свой Родине? Так вот, настал и ваш черед — поедете на военно-производствен­ную практику. Будете работать в военных условиях. После практики — защита диплома. И тогда вы пойдете в армию не рядовыми, а инженерами железнодорожного транспорта. Пользы принесете больше.

Глава вторая

Моя радость была преждевременной: во-первых, мы с Костей попали в разные места, а, во-вторых, вместо прифронтовой полосы меня направили в Алма-Ату. Там никто не обратил внимания на мое направление, и меня передали в распоряжение военного коменданта станции.

Странными оказались мои обязанности, и уж, во вся­ком случае, они не имели никакого отношения к специ­альности инженера-железнодорожника. Даже врученный мне пистолет системы Коровина казался мне насмеш­кой — слишком он был не мужским; впрочем, с таким же успехом мне могли дать и игрушечное оружие—оно было просто-напросто не нужно.

Ох, как было скучно торчать на перроне в ожидании запаздывающего поезда, а потом топтаться подле стар­шего лейтенанта Терлецкого, за которым меня за­крепили! Он прикладывал руку к виску, требовал у пас­сажира документы, снова вежливо козырял, возвращал их, козырял другому, рассматривая фото на паспорте...

Правда, первые дни я волновался, так как Терлецкий говорил, что Алма-Ата притягивает к себе, как магнит, спекулянтов и деляг, воров и — мягко говоря—избегаю­щих военной службы, что такие типы, пользуясь тяже­лым положением страны, подняли голову. Мой взгляд задерживался на солидных мужчинах с иссиня выбри­тыми щеками, мне казались подозрительными их улыбки, сверкавшие золотом зубов и пломб; не нравились мне и светлые спортивные пиджаки модных щеголей, их за­ломленные на западный манер шляпы. Однако Терлецкий по-прежнему невозмутимо прикладывал руку к ко­зырьку, возвращал паспорта, пропуска и командировки. И я решил, что все это простая формальность, что это никому не нужно и что разговоры о подонках общества, которые воспользовались тяжелыми днями для совет­ских людей, остаются одними разговорами... В общем, было мне в Алма-Ате очень скучно и не по себе.

И потому я не придал никакого значения тому, что однажды Терлецкий задержал в своих руках дольше обычного документы красавца-военного с красной шпа­лой в петлицах. С военным была нарядная дама, и еще, по-моему, с ним же был младший лейтенант. Правда, спутница, показалось мне, подозрительно побледнела и сказала красавцу-капитану, что сама донесет вещи. Тот протянул ей дорогой чемодан и, очаровательно улыб­нувшись, извиняясь, развел руками.

К моему удивлению, Терлецкий сказал ей сухо:

— Прошу и вас пройти в комендатуру; маленькая формальность.

Он кивнул нам на вещи.

Капитан спросил:

— Может, не будем беспокоить нашу спутницу? Она случайная соседка по вагону. Мы просто обещали ей помочь добраться до родственников.

Женщина обрадованно схватилась за вещи.

Я стоял в нерешительности, но Терлецкий строго ска­зал мне:

— Снежков, возьмите чемодан.

Я отобрал его у женщины.

Когда мы вошли в помещение, Терлецкий протянул документы задержанных заместителю коменданта. Кра­савец-капитан, вежливо поклонившись, попросил разре­шения закурить и со скучающим видом начал прогули­ваться по комнате. Я предусмотрительно прошел к про­тивоположному выходу. В это время его приятель в один прыжок оказался рядом со мной и ударил меня в висок рукояткой пистолета. Я отлетел к стене, на пол, но тут же вскочил и бросился за ним в распахнутую дверь. Он уже бежал к путям, где стояли пассажирские и товарные составы. Дрожащими пальцами, обрывая запор, я рвал из кобуры свой полуигрушечный пистолет. Когда беглец поднимался в открытый тамбур, я прицелился и впервые в жизни выстрелил по живой мишени. Я видел, как он спрыгнул по ту сторону вагона. Его ноги мелькнули между колес. Я лег на шлак и выпустил всю обойму по петляющим ногам. Мимо меня пробежал Терлецкий с десятком красноармейцев. На поимку бежавшего были подняты все люди. Но преступник ушел.

Когда я вернулся в комендатуру, майор в голубой фуражке стоял перед задержанным капитаном и гово­рил ему в лицо:

— Вы такой же капитан Степанов, как и Мишка Форс, он же Бордов, он же Либерман, он же Красовский.

Тогда обладатель этих имен спокойно выбросил па­пиросу и сказал с обезоруживающей улыбкой:

— Сколько раз давал себе слово не связываться со случайными дешевками.

Не зная жаргона, я подумал, что он говорит о своей спутнице. Но он сам расшифровал свои слова:

— Если бы не его идея — переодеться в офицерскую форму — ни за что не вступил бы с ним в контакт.

Меня удивило его самообладание.

Двое патрульных с карабинами в руках, сопровож­даемые майором, увели его из комендатуры.

За то, что ушел его сообщник, меня перевели на дру­гую работу. Я был обижен, но потом махнул рукой: не все ли равно, что делать, если тебя держат в тылу? Ко­нечно, ловить известных бандитов куда интереснее, чем ремонтировать вагоны, но ведь и это дело не фронтовое. Только за что, спрашивается, я получил по виску? Не успей я уклониться, не быть бы мне в живых...

К моему удивлению, та женщина, которую я принял за сообщницу Мишки Форса, не имела к ним никакого отношения. Преступники познакомились с ней в дороге, и женщину удивило их настойчивое желание нести ее чемоданы.

Через несколько дней это происшествие стерлось в моей памяти. Проверяя отремонтированные вагоны, я останавливался и с тоской смотрел на эшелоны, отправ­ляющиеся на фронт. И когда уже совсем смирился с мыслью остаться в тылу, меня вызвали к начальнику передвижения войск Турксиба. Я как раз в это время сдавал поезд юному кавалерийскому лейтенанту, кото­рый, как оказалось в конце концов, разбирался в пере­возке лошадей меньше, чем я. Его необоснованные при­дирки раздражали меня, и я с ним поругался. В разгар нашей перепалки и прибежал из комендатуры посыль­ный. Я сразу же направился в город. Когда автобус ми­новал кладбище, все пассажиры прильнули к окнам: на полигоне шли съемки фронтового фильма «Антоша Рыб­кин»; говорили, что боец в гимнастерке и каске — зна­менитый артист Бабочкин. Автобус вез нас по пыльной дороге, и чем ближе мы подъезжали к городу, тем уве­реннее у меня становилось чувство, что судьба моя изменится.