Одна из них — мечта стать моряком, капитаном дальнего плавания — умирала уже пятый год, с тех пор как Вася после седьмого класса бросил школу. Нет, школы он тогда не жалел, учился он так себе, только лишь чтоб не остаться на второй год. Наверное, поэтому председатель колхоза из всех деревенских ребят и выбрал его. Приехал поздно вечером, в доме ужинали, мать растерялась, не знала, куда посадить гостя, бросилась искать чистую миску, чтоб попотчевать хотя бы парным молоком. Председатель был весел, добродушен, за стол сел и молока с черным хлебом похлебал, и даже похвалил — вкусное, дескать, в вашей деревне молоко, пастбища хорошие, травы ароматные. Потом, как бы между делом, спросил, обратившись к Васе по-взрослому:

— Ну как ты, Василий? Кончил семилетку?

— Кончил, кончил,— обрадованно закивала мать.

Председатель в ее сторону и не посмотрел, глаз с Васи не спускал.

— Дальше что делать думаешь? Решил уже, поди?

Вася молчал. Не станет же он так вот сразу выкладывать постороннему человеку то, чего никому не говорил.

Отец и мать притихли: им самим, наверное, интересно было узнать, что скажет Вася в таком серьезном разговоре.

— Федор,— обернулся председатель к отцу,— ты, поди, знаешь, что недавно эмт^зс нам тракторную косилку на лето выделил?

Откуда отцу, рядовому конюху, знать о таких новостях, но то ли от стеснения, то ли желая сделать председателю приятное, он еле слышно выдохнул:

— Говорили, вроде...— и раскашлялся.

— Паренька в прицепщики подбираю. Бойкого надо, разворотливого. Подрастет — потом и на машиниста сенокосилки выучится... Зимой на курсы пошлем, глядишь, трактористом станет, в штат эмтээс возьмут. Хорошее дело! Как, Василий, не хочешь пойти? — И председатель глаза в глаза уставился на Васю.

Тут Вася совсем смутился. Молчал он не потому, что предложение не нравилось: скорей наоборот — на такое внимание к себе он и не рассчитывал. С тех пор как каждую весну в колхоз стали приходить из МТС тракторы, кого из мальчишек не будоражила мысль — сделаться трактористом? Почетней должности и не было в деревне. Даже старики к парням в замасленных комбинезонах обращались только по имени-отчеству.

Председатель не торопил, дал подумать... А Вася уже боялся, как бы тот сам не перерешил или отец с матерью не воспротивились. Сколько раз подвыпивший отец похвалялся перед гостями в праздники: «Пока силы есть, учить буду парня. Время такое — ума надо набираться». Мать, счастливая, раскрасневшаяся, при этих словах согласно кивала ему головой...

Поэтому, когда председатель повторил вопрос, Вася не показал своей радости и посмотрел на родителей:

— А мне чё? Надо, так пойду...

Все сразу оживились. Вася тогда и не догадывался, что для отца с матерью этот приход председателя не был неожиданностью.

Ни машинистом сенокосилки, ни трактористом Вася так и не стал. Тракторная косилка колхозу не сгодилась—покосы мелкие, конная еле разворачивалась, а чтоб поступить на курсы трактористов — надо было ждать, пока исполнится семнадцать лет. Так Вася и работал все эти годы: летом — прицепщиком, зимой — куда пошлют, а чаще всего возчиком на лесозаготовках.

Из года в год все собирался — вот подготовлюсь и поступлю учиться на моряка; в Ленинграде, говорят, есть такой техникум, куда с семью классами принимают; но когда в финскую погиб на фронте отец — замерз, говорили, в окружении под Питкярантой,— и эта надежда отпала: не бросишь же семью.

Оставалось одно — ждать призыва в армию, а там уж добиваться, чтоб обязательно определили на флот. Говорят, там можно попасть в какую-то школу, после которой оставляют на сверхсрочную и люди становятся моряками.

Вообще-то Вася и сам понимал, что надежда эта слишком уж смутная, он почти и не верил в нее, но совсем расставаться с ней не хотелось.

То, что жизнь шла своей дорогой, а его мечта оставалась сама по себе, Васю не сбивало с толку. Он уже привык к этому. Даже война, оборонные работы, уход в партизаны нисколько не разрушили его надежду, а лишь отодвинули ее исполнение на «после войны», тем самым придав ей какую-то определенность во времени. Правда, пришлось внести поправку. Поскольку военным моряком теперь ему уже навряд ли стать, то он будет гражданским — торговым или полярным.

В одном отношении Вася долго чувствовал себя неловко — он никогда не видел моря. Конечно, он хорошо его представлял себе и по книгам, и по кинофильмам — особенно по картине «Балтийцы», когда торпедные катера идут в атаку и поднимают такую волну, что их самих не видно... Да и Онежское озеро — это не какая-либо лужица, штормы бывают такие, что каменные шокшинские берега вздрагивают. И все же настоящее соленое море оставалось большим пробелом в Васиных планах...

Теперь и это позади. Когда бригада переезжала в эшелоне из Няндомы в Сегежу, Вася увидел его — серую, близко сливающуюся с небом полоску воды, мелькнувшую за окном вагона и очень похожую на Онего в непогоду. Большего ему и не требовалось, тут важно было лишь увидеть, чтоб иметь право сказать, что видел...

Остальное придет после. А если и не придет, то разве он не вправе уже сейчас считать себя тем самым «неизвестным по фамилии, дальних плаваний моряком», который воевал на суше и о котором с патефонных пластинок так здорово пел Леонид Утесов?!

Вася не умел и не любил петь. Это была единствен

но

ная, пожалуй, песня, которая каждым словом и звуком жила в его памяти:

Вместе с ними в тучах пыли Шел и он сквозь дым и мрак,

Неизвестный по фамилии,

Дальних плаваний моряк...

На западе совсем разъяснело. Ветерок, приятно обвевавший лицо, постепенно затихал, он едва морщинил воду у ближнего берега, а вся остальная поверхность озера уже отсвечивала серой матовой гладью.

Противоположный берег потемнел и, опрокинувшись в воду, стал ближе и загадочней. Часов у Васи не было, но он чувствовал, что скоро должна прийти смена. В солнечный день он смог бы определить время с помощью компаса. Вася сам разработал этот метод и гордился своим открытием. В книжечке «Спутник партизана» объяснялось, как без компаса ориентироваться в лесу при помощи часов. Дело нехитрое, но для Васи совершенно бесполезное, так как часов у него не было. Зато у него был компас. Коль часы и солнце могут заменить компас, то не могут ли компас и солнце заменить часы?

Стоя однажды на посту, Вася впервые задумался над этим. День был солнечным. Рассуждая от обратного, Вася поделил всю окружность компаса на двенадцать часов, по тридцать градусов в каждом часе. Цифру 30°, означающую час дня, поместил под южной стрелкой компаса и тенью от тонкой соломинки определил направление солнца. Все удивительно совпадало. Стрелка мысленных часов показывала где-то около половины одиннадцатого. Потрясенный своим открытием, Чуткин принялся повторять опыт. Проверяя себя, он окликал прохожих, спрашивал время, и снова все сходилось. «Часы» работали безотказно, правда, с точностью в пределах десяти — пятнадцати минут. Но дело было не в точности, а в самом открытии.

Как жаль, что солнце уже скрылось за горизонт. Да, день заметно стал убывать — короткое лето покатится теперь к закату...

2

Справа у самой воды заскрежетал под сапогами мел* кий галечник.

— Стой! Кто идет? — вполголоса окликнул Чуткин^ развернувшись в сторону звука.

Ш

— Свои,— тихо ответили ему, и по голосу Вася узнал командира бригады. Осторожно выглянув из-за укрытия, Вася увидел, как Григорьев, постояв в раздумье, вдруг торопливо разделся до пояса, снял сапоги, вошел в воду и стал умываться. Комары тучей висели над ним, на фоне воды это было особенно хорошо видно, и комбриг все норовил забросить себе на спину побольше воды, это ему плохо удавалось, и комариная стая лишь слегка взмывала вверх и снова толклась у его спины.

— Николай Павлыч, иди освежись, вода прелесть! — позвал Григорьев, и Вася заметил, что наверху под деревом сидит, отмахиваясь от комаров, комиссар Аристов. В его очках отражалось красноватое зарево заката.