Дом заметно обветшал за эти двенадцать лет. Даже сколоченная перед самой войной лестница предостерегающе похрустывала, когда он взбирался по ней к ровной и прочной на вид, но местами уже обомшелой тесовой крыше.
Павел догадывался, о какой дыре говорила мать. В сорок третьем году, когда он пришел в разведку в Войтт-озеро и целую неделю жил дома, скрываясь на сеновале, он сам проделал в крыше эту дыру, чтобы можно было наблюдать за дорогой. Тогда он бесшумно оторвал одну доску и, когда нужно было, осторожно сдвигал ее в сторону. Из деревни ему пришлось уходить так спешно, что он не успел прибить доску на место.
Теперь доска куда-то пропала. Вероятно, ее сорвало и унесло ветром. Из-за нее подгнили и выкрошились по краям две соседние, и дыра действительно образовалась немалая. Менять нужно было уже три доски. А где их возьмешь в доме, в котором двенадцать лет не было мужика?
«Доски Орлиев должен бы дать мне бесплатно,— с усмешкой подумал Павел, сидя на крыше.— Но я не возьму их, нет. Я' куплю их, поставлю на место и потом, когда все выяснится, пусть это пятно на моей крыше будет колоть ему глаза».
Сверху поселок казался еще красивее. Ровные, правильно расположенные серые прямоугольники низких крыш: шиферных, толевых, драночных. Между ними — полоса дороги, штакетные заборчики... Машины, люди, дым над трубой красного кирпичного здания, откуда доносилось пыхтение локомобиля... Совсем незнакомый, чем-то даже чужой, но такой манящий мир открывался по другую сторону залива! Неужели для него, для Павла, он так и останется чужим? Вчера еще он верил, что все может быть по-иному. В конце концов он и сейчас может пойти туда, предъявить документы, подать заявление и ему, вероятно, не откажут, его возьмут на работу, дадут в руки топор и направят рубить сучья. Это-то уж он умеет делать! За последние годы он столько окарзовал хлыстов, что эта работа навек опротивела ему. Там он научился делать и другое: освоил профессию взрывника. Его никто не учил. Там вообще никого не учат. Там просто спрашивают: «Есть взрывники? Выходи!» Он вышел. Вот такая работа нравилась ему. Она была связана с риском, и это отвлекало от тяжелых дум, заставляло все время быть в напряжении. Хорошо бы и теперь найти такую работу, которая не оставляла бы времени для таких раздумий... Чтоб требовала быстроты и ловкости! Чтоб каждый день была новой и неожиданной...
К черту крышу! Пусть она гниет и расползается! Разве он собирается здесь жить?! Неужели не найдется на земле уголка, где ничто не будет напоминать ему о прошлом, где они с матерью заживут спокойно и счастливо?!
Павел слез с крыши и, переодевшись, зашагал в поселок.
2
— Здорово, зятек! Никак родственников перестал узнавать?
Всмотрелся Павел и признал: дядя Пекка Рантуев стоит перед ним и хитровато щурится из-под лохматых бровей. Жив старик и даже мало изменился, только седина пробежала по пышной бороде да пухлое лицо совсем красным стало, как будто в кипятке обваренное. Одет так, как и до войны не хаживал. Ладный солдатский бушлат, высокие кожаные сапоги, а на голове форменная фуражка со значком лесничества.
— Здравствуй, Петр Ильич! — обрадовался Павел, отвечая на крепкое рукопожатие.
Хотя и не очень понравилось ему насмешливое обращение старика, но в этом было что-то привычное, давнее. Войттозерский мужик никогда, бывало, слова не скажет просто — обязательно норовит при встрече подковырнуть соседа насмешкой, заранее зная, что и тот ответит тем же.
— Стало быть, вернулся с даровых хлебов? — спросил старик, пахнув в лицо Павлу легким запахом хмельного.
— Вернулся, как видишь..,
— Слыхать, на Чороме был?
— Был и на Чороме.
— Вот скажи ты! — воскликнул старик.— Я, ить, парень, не один раз за эти годы там бывал... Мой объезд совсем рядом... А ни разу не встретились, а? Сколько я вашему брату, «зэкам» этим самым, махорки перевел! Знал бы, так лучше тебе ее отдал. Как-никак родственник все же!
— Махоркой я не бедствовал,— сказал Павел, оглядываясь по сторонам. Они стояли в самом центре поселка, а старик кричал так, что за версту было слышно.
— Ну, что ж! — дядя Пекка поскреб затылок, левой рукой пошебаршил в кармане ватных брюк, подумал и вдруг решился: — Встретились, так выпить надо... Пойдем ко мне!
Зашли в магазин. Дядя Пекка бодро спросил две поллитровки и посмотрел в глаза Павлу так выразительно, что тот сразу все понял. У Павла нашлось двадцать пять рублей, и водку купили в складчину.
— О закуске не думай! — успокоил гостя старик, когда они вышли из магазина.— В хорошем доме закуска всегда найдется... Да и много ль двум мужикам надо!
Дом у старика Рантуева действительно был хороший. Павел помнил его еще с довоенных времен и теперь с трудом узнал. Раньше это был обыкновенный деревенский дом — огромный, темный, с хлевом под одной крышей. А теперь, спрятавшись жилой частью в тесовую обшивку, дом выглядывал крашеными окнами из-за высокого забора с воротами и калиткой. Во дворе лениво бродили откормленные куры, в конуре глухо отозвался на стук калитки недовольный кобель, под навесом жевала сено лошадь.
— Богато живешь, дядя Пекка! — удивился Павел.
— Работаем, без дела не сидим...— равнодушно ответил тот, отпирая на дверях огромный висячий замок.
В сенях навстречу им, радостно виляя пушистым хвостом, выскочила вислоухая черная сука с умными пристальными глазами и чутким подвижным носом.
— Вот она, моя кормилица, моя «Щенка»! — беря собаку на руки, ласково заговорил старик. Он погладил ее и, отпуская, похвастался: — Кажись, ить, пустое дело — собачка, баловство. А вот уж сколько лет по тыще рублей дает. Были годы, и по два раза щенилась. Знаешь, какой она породы?
Павел не ответил. Оглядывая избу, он только сейчас осознал, что Оля не живет здесь. Он вспомнил, что мать как-то говорила ему о переезде Ольги в поселок. Но было странно и непривычно увидеть это самому.
— Почему Ольга не живет дома? — спросил он, когда старик пригласил его к столу.
— Это ты, парень, у нее спроси.— Дядя Пекка налил сначала по полстакана, потом добавил еще понемногу и, сдвинув стаканы, уравнял их содержимое с такой тщательностью, что ему, пожалуй, мог бы позавидовать аптекарь.
— Ну все же, должна же быть причина? — повторил Павел, когда они выпили.— Давно Ольга не живет здесь? Или вообще ты не пустил ее домой?
— Как же не пустил, чего зря болтаешь! — взъерепенился сразу старик.— Не пустишь вас, поди-ка!.. Два года жила, пока мальчонка не подрос, да голодно было... А как сынишка на ноги встал да карточки отменили — и отец нехорош сделался... Нынче, как видно, не жди благодарности от детей. Ишь, теперь зарабатывает по две тыщи в месяц — можно жить и одной!.. Сиди, что вскочил! Отца при людях позорит, а того не понимает, что для нее же стараюсь...
Он, снова тщательно размерив, разлил по стаканам водку.
— Пить больше не буду,— остановил его Павел.
— Как же это ке будешь? — удивился старик.— А кому же твоя доля достанется? Неужто по бутылкам разливать будем?
— Говори, зачем звал!
Старик помедлил, покряхтел, поглядывая то на Павла, то на переливавшуюся холодящей зеленью жидкость в стаканах.
— Не знаю, парень, как теперь и говорить с тобой. Если тебе кто наболтал, что я плохо к твоему сынишке относился, ты не верь. Не было того... Ольгу, это верно, много ругал, пристыживал. Сама виновата...
— Какого моего сынишку? Что ты мелешь?
Старик уставился в глаза гостю и вдруг поднялся —-> разгневанный, красный, взъерошенный.
— Ты что? В обратную сыграть хочешь?.. Совесть есть у тебя или нет? Ты же в могилу, парень, глядел! Испортил девке жизнь и нос отворачиваешь?! Твой ведь ребенок у Ольги, чего зенки пялишь?!
Павел не мог понять, спьяну ли старик несет чепуху или хитрит. Все это так неожиданно и невероятно, что он просто рассмеялся ему в лицо:
— На арапа берешь! Не делай из меня дурака!
— Ах ты, каторжная душа! — взвизгнул старик, хлопнув кулаком по шаткому столу. Стаканы звякнули друг о друга, и водка пролилась из них. Павел едва успел подхватить упавшую пустую бутылку.— Нет на вас, проходимцев, теперь закона об алиментах, так, думаете, и делу конец?! Нет, я тебя заставлю, я тебе жить не дам... Вся деревня знает, как ты девку обхаживал, ночи у моего дома просиживал. Кто ее в отряд этот самый партизанский увел? Ты! Сам Тихон Захарович письменно затвердил, чей у Ольги ребенок... Кто ей там, в партизанах, шагу ступить не давал?..