Любо, братцы, любо,

Любо, братцы, жить...

Припев тягуче-однообразно подхватили еще несколько человек:

С нашим атаманом Не приходится тужить...

Виктор выехал на пригорок, и ему открылась широкая полоса поваленного, но не везде окарзованного леса. Просека уходила на юг, пропадая за следующим пригорком. Вдали по ее сторонам виднелось несколько куч неразде-ланных хлыстов, посредине горели костры. Одни из них ярко пылали, в других огонь еще не успел пробиться сквозь огромные, похожие не копны сена ворохи свежей хвои. Кучи дымились сизыми и плавно поднимающимися к небу столбами. Такие же удивительно сизые и однообразные люди стояли, сидели, лежали вокруг костров.

Пели у ближнего костра. Виктору показалось, что он даже различает хриплоголосого запевалу, лежавшего вверх лицом на таком же сизом камне, как и его добела застиранная одежда.

— Дальше нельзя!— остановил Виктора тихий голос справа.

На вершине горушки стоял часовой — молодой парень, с любопытством рассматривавший неожиданно появившегося всадника.

Небольшой участок зимника попадал в зону оцепления. Виктор объяснил, кто он и зачем едет. Услышав фамилию Белянина, часовой оглянулся на товарищей, стоявших справа и слева от него на расстоянии видимости, и, немного подумав, махнул рукой:

— Езжайте! Только не останавливайтесь!

Виктора заметили и у ближнего костра. Песня и разговоры смолкли. Люди медленно поворачивали напряженные лица вслед за движением проезжавшего мимо всадника. В их взглядах было такое выжидание чего-то необыкновенного, обнадеживающего, что Виктор не смог смотреть в их сторону. Он знал, что это преступники. Белянин говорил, что многие из них совершили во время войны тягчайшие преступления, которые в те времена могли караться лишь одним — смертью. Этим сохранили жизнь. Значит, им поверили, а восемь лет, прошедшие после войны,— большой срок даже для человека, не находящегося в исправительно-трудовых лагерях. И все же трудно было смотреть в их сторону.

...Вот и люди у костра уже остались за его спиной. Еще десяток метров, и изгиб уведет дорогу из зоны оцепления.

— Начальничек! Дай закурить!— вдруг услышал Виктор позади сдавленный голос. Он оглянулся. Сидевший на камне человек сквозь стиснутые зубы повторял все громче и громче:— Закурить дай! Неужто попироски жалеешь?

Виктор поспешно достал портсигар, загреб горстью половину папирос и приостановил коня. Мгновение — и папиросы оказались в руке у заключенного. Вот он уже снова сидит у костра на сизом камне, среди завистливо наблюдавших за всем этим товарищей.

— Напрасно вы, гражданин, порядок нарушаете,— сказал пожилой охранник с погонами старшего сержанта, когда Виктор проезжал линию оцепления.— Хватает им курева. Из озорства забавляются.

— Извините, пожалуйста... До Чоромозера далеко еще?

— Четыре километра.

— А капитан Белянин на месте, не знаете?

— Вчера вернулся. А так всю неделю в командировке был.

— Этой дорогой я попаду в лагерь?

—« Так прямо и езжайте. Лагерь в стороне будет, увидите.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ 1

За тонкой рассохшейся дверью Белянин кого-то убеждал:

— Пойми, тебе же добра хотят! Почему ты не хочешь сказать правды?

Другой голос — глухой и тихий — заученно отвечал:

— Не было никакого побега. Я сам вернулся.

— Ну, хорошо. Пусть это и не побег, а самовольная отлучка. Тогда объясни, зачем ты это сделал? Должна же быть какая-то причина?..

И вновь глухой голос монотонно отговаривается:

— Нет никаких причин. Заблудился и все.

После небольшой паузы Белянин спокойно, как ни в чем не бывало, принимался пояснять, что такие доводы никого не убедят, что заблудиться он никак не мог, что должна быть какая-то причина, а если он не хочет, чтобы его отлучку посчитали за преднамеренный побег, то должен рассказать правду.

И опять следует короткий безразличный ответ:

— Никуда я не бегал. Заблудился и все.

По эту сторону двери сидит охранник — молодой, темный от загара парень с печальными голубыми глазами. Он безучастно теребит ремень карабина и делает вид, что все происходящее за дверью его не касается. Однако, как только замирает голос Белянина, он настораживается, нетерпеливо ждет и даже чуть заметно досадливо морщится, когда в десятый раз слышит одно и то же: «Заблудился и все!..»

Вначале Виктор слушал разговор за дверью с невольным участием к провинившемуся. Причиной этому был голос — глухой, равнодушный и в первый момент показавшийся странно знакомым... Но теперь он лишь поражался терпению Белянина, который, слушая на протяжении часа уныло-однообразные ответы, ни разу не вышел из себя. Виктор не знал обстоятельств дела, но уж нисколько не сомневался, что провинившийся упорно что-то скрывает.

— Не бегал я... Сам вернулся... Заблудился и все...— твердил он, и Виктор, как и охранник, уже не может сдержать досады.

«Другой на месте Белянина уже давно бы перестал с тобой возиться,— думает Виктор, отходя к низкому окну.

За окном — длинный серый забор с колючей проволокой, перечеркивающей покатые крыши бараков внутри зоны. За ними на горизонте — узкая зубчатая полоска дальнего леса.

Время едва перевалило за полдень, а Виктору кажется, что он находится здесь удивительно давно — настолько примелькались ему и забор со «скворечниками» для часовых, и крыши с белыми трубами, и вся эта начисто выкорчеванная серая земля вокруг лагеря.

В лагере малолюдно. Все, кроме дежурных, на трассе или на подсобных работах. Даже в «скворечниках» не видно постовых. Где-то лениво взвизгивает двуручная пила. Потом она смолкает, и начинают доноситься удары топора.

По правде говоря, у Виктора и нет серьезного дела к Белянину. Просто он уже считал капитана своим другом и рассчитывал, что тот вызовется проводить его на строительство дороги.

«Скоро уже пора возвращаться, а я теряю тут напрасно время,— думает Виктор.— Надо коня посмотреть да подкормить хоть чем-нибудь...»

За дверью тихо. Слышно лишь, как шелестят переворачиваемые листы бумаги. Охранник тоже вслушивается в этот едва уловимый шелест.

— Я скоро вернусь,— говорит Виктор охраннику, который удивленно смотрит на него и ничего не отвечает.

Конь стоял в тени одной из хозяйственных построек. Кто-то расседлал его и принес охапку травы.

— Давай, давай, подкрепляйся,— ласково похлопал Виктор коня по бугристой жесткой коже и подумал: «Неплохо бы и нам перед поездкой подкрепиться. Скорей бы Белянин освобождался».

Однако поездка на строительство не состоялась. И совсем не потому, что там на сегодня был назначен большой взрыв и проезд туда перекрыт уже с утра. Шагая к служебному бараку, Виктор еще не знал ничего этого, как не знал и того, что через одну-две минуты неожиданная встреча заставит его забыть все на свете.

Вот он поднялся на крыльцо, перешагнул порог. Навстречу ему по длинному коридору двигались двое. Вели заключенного. Виктор еще не успел разглядеть охранника, шагавшего сзади, но уже понял, что ведут того самого парня из кабинета Белянина... Сизая короткая рубаха без ремня, сизые брюки, сизая наголо остриженная голова и серое, удивительно серое лицо со шрамом и с бородкой.

Коридор был узок. Освобождая проход, Курганов потеснился. И в эту минуту глаза их встретились. Заключенный вздрогнул, выпрямился и даже чуть отшатнулся в сторону.

— Проходи, проходи,— неизвестно кому сказал конвоир.

Заключенный обернулся на голос, и Виктор увидел правую не обезображенную шрамом половину лица.

— Павел!!!—крикнул он, хватая его за плечо.

— Назад!— Конвоир даже взял наизготовку карабин и, видимо, устыдившись этого, тихо попросил: — Проходите, гражданин, проходите... Нельзя! А ты чего стал, проходи!— крикнул он Павлу, все еще стоявшему у стены, напротив Курганова.

Павел резко повернулся и, ни слова не говоря, зашагал по коридору.

«Неужели я обознался?— растерянно глядя ему вслед, думал Виктор.— Не может быть... Неужели он даже не оглянется».