Хлебная торговля шла у них во всём порядке, с лабазом, приказчиками и артельщиками.
К весне является в их лабаз донской казак, рослый, красивый, и торгует муку.
Жидовин сходится с ним в цене, отвешивает ему и спрашивает:
— А куда, есаул, прикажете снести? Мои ребяты ужо доставят.
— Да вот, близ церкви... Вон там домишко с зелёными ставнями да с красными воротами...
— Знаю, знаю... а как вас чествовать, есаул...
— Меня?.. Пущай спросят Ваську...
— Уса, — обрадовался Жидовин.
Казак вздрогнул.
— А ты откелева, что знаешь Уса? — спросил он, выхватив из-за казакина кинжал.
— Клади ты назад кинжал, да я сам-то Стенькин...
— А!.. так ты наш...
Жидовин выглянул из лабаза во двор и крикнул приказчика:
— Уж ты постой здесь, а я пойду к матушке! Вышли они из лабаза, и когда отошли от него, он обратился к Усу:
— Меня зовут Жидовиным, я сын боярский, и мы с Стенькою погуляли... Потом он ушёл в моря, а меня послал к гетманам к Черкассам... Везу я теперь ему грамоту гетмана Брюховецкого... Таперь, пока он вернётся, я сижу здесь с инокинею Наталиею... Это — великая черница, и московская, и киевская. Называется она моею матушкою, и мы живём с нею в одном доме. Теперь знаешь, кто мы, и пожалуй к нам — будешь дорогим гостем.
— Слышал я, — отвечал Ус, — о тебе от наших казаков и рад, что встретились. Идём к твоей инокине — я от хлеба-соли не откажусь.
Они застали инокиню читающею какую-то священную книгу.
Она была одета купчихою. Лицо её посвежело, а глаза приняли обыкновенное лучистое выражение.
Донской удалой казак, войдя в избу, перекрестился иконам, поклонился ей в пояс и подошёл под её благословение.
— Это, матушка, Ваську Уса я привёл к тебе, — радостно произнёс Жидовин.
— Очень рада, будь дорогим гостем, садись... А ты, сын мой, вели подать нам хлеба-соли да вина и мёду — угостим атамана.
Жидовин выглянул в дверь и крикнул служке изготовить всё к трапезе.
Пока готовился стол, инокиня рассказала Усу причину своего приезда: нужно-де освободить патриарха Никона из Ферапонтова монастыря и вести его в безопасное место, а когда бояре будут изгнаны из Москвы, тогда он снова сядет на патриарший престол.
Слушая рассказ этот и то, как поступили дурно с Никоном и как он страдает, Ус вознегодовал и сказал:
— Чаво мешкать? Мы и без Стеньки его ослобоним... Созову я своих молодцов, пойдём на поклонение будто в Соловки, а там зайдём в Ферапонтов... А коли ослобоним святейшего, так вся чёрная земля пойдёт с нами, и поведём его в Москву на патриарший престол.
В это время подали трапезу. Сели к столу, ели и пили.
Во время обеда инокиня описала расположение Ферапонтова монастыря, стоящего в глуши.
— Десятка два имеется там стрельцов, — закончила она, — и то старых, глухих и слепых, а братия... палец о палец не ударит для защиты монастыря. А похитивши Никона — концы в воду: мы его довезём до Волги, и раз попал он на наш струг, мы уж не выдадим, да и народ не выдаст.
— Здесь живут два моих молодца, Федька да Евтюшка. Оба торгуют в гостином: один верёвками, другой валенками да лаптями. Я пойду к ним, и уладим всё, — сказал Ус, подымаясь с места, крестясь и кланяясь хозяевам.
Недолго спустя Ус явился к инокине.
— Молодцы, до двух сот, соберутся, когда хочешь, да с оружием. Нужны три аль четыре струга... повезём рыбу да хлеб в Белозерск, а под рыбою будет оружие и порох... Нужен от воеводы охранный лист, да на одном струге нужно взять пять аль шесть стрельцов для охраны... И поедем мы по Волге, как паломники. Федька да Евтюшка были бельцами, да и я был бельцом: мы в одёже чёрной и поедем, точно монахи на богомолье... да и мои молодцы будут в крестьянской, точно и взаправду на богомолье идут.
Инокиня благодарила его за усердие и тотчас распорядилась купить у купцов четыре струга, и после того Жидовин начал грузить на них хлеб и сушёную рыбу. Для свободного же прохода вверх по Волге она достала от воеводы не только охранный лист, но за плату ей дали несколько стрельцов для защиты от воров. Потом инокиня, или, как её звали, Алёна, объявила, что на струги просятся много богомольцев, идущих в монастыри Кирилловский и Ферапонтов, а некоторые в Соловки. Заплатила она в воеводской канцелярии, и выдали ей охранные листы и на всех молодцов Уса, переписав предварительно их имена и откуда они.
По окончании нагрузки, отслужив молебен, инокиня тронулась в путь.
Вверх по Волге они шли очень медленно — то волоком, то на вёслах, и спустя месяц пришли в Белозерск.
Для избежания подозрения Жидовин повёл торг рыбою и хлебом, а паломники сошли на берег.
В Белозерске купчиха Алёна купила лошадей и повозки, нагрузила их разными припасами: рыбою, хлебом, оружием и порохом, и потянулась к Ферапонтову монастырю с Усом, Евтюшкою и Федькою Сидоровым. Двести же богомольцев двинулись за ними разными партиями.
Купчиха сидела в особой, хорошей и крытой повозке, запряжённой тройкою прекрасных воронежских степных лошадей, привезённых ею на одном из стругов.
Когда мама Натя приблизилась к монастырю и увидела его издали, сердце её забилось и с нею сделалось почти дурно.
— Нам бы не ехать дальше, — сказала она, — а лучше пробраться в тот лес... вон, что виднеется... Мы там расположимся станом... и оттуда уж будем действовать.
Ус согласился с нею.
— Так ты поезжай туда, а я подожду богомольцев здесь.
— Да как же ты найдёшь меня?
— Часа через два, как придёшь туда, выстрели из пистолета, и мы соберёмся... Мы к лесу привычны.
Инокиня поехала по направлению к лесу. Когда она приблизилась к нему, она убедилась, что нетрудно её найти. К лесу была проложена узенькая дорожка, вероятно, ферапонтовскими монахами, ездившими туда по дрова, а потому, приехав туда, она свернула только в лес, чтобы никто её не видел.
Не прошло и часа, как по той же дороге потянулся и её караван с рыбою, хлебом и богомольцы.
Было под вечер, а потому они расположились лагерем в лесу, разложили костры, расставили часовых и заварили пищу.
Сердце инокини трепетно билось, и мысли её были тревожны. Удастся ли освободить Никона, согласится ли он поднять знамя мятежа, — а если мятеж не удастся, так его ждёт смертная казнь...
Всё это волновало её, устрашало и не давало покоя, и когда сподвижники её, насытив голод, улеглись спать, она тоже улеглась на своём ковре, но всю ночь не сомкнула глаз, а всё молилась и плакала.
К утру отдалённый звон в церкви Ферапонтова монастыря, призывающего на заутреню, поднял инокиню на ноги.
Она разбудила Уса, Евтюшку и Федьку Сидорова и объявила, что им пора отправляться в монастырь. Чернецы помолились Богу и тронулись в путь. Подойдя к монастырским воротам, они объявили сторожу, что идут на богомолье в Соловки и что желали бы поклониться святым ферапонтовским иконам и мощам и отслужить молебен.
Богомольцев-чернецов впустили в монастырь. В обители они усердно молились, вносили деньги в кружки и дарили попа, дьякона и причетников деньгами и объявили, что на Дону, на реке Чире, имеется скит, где и стоят чернецами, а теперь идут по обету в Соловки, причём они подробно расспрашивали о Соловецких островах и о пути, которым они должны следовать.
Поп умаслился и попросил их к себе, так как в этой пустыне рады были всякий новой живой душе, в особенности пришедшей из дальней стороны. Притом к ним доходили слухи о Стеньке Разине, и поп интересовался послушать, что делается на Дону.
Рассказывал Ус и были, и небылицы, приписывая Стеньке и все свои похождения. Поп и семья его заслушивались этих рассказов. В это время входит дьякон и объявляет, что Никон, узнав что чернецы-богомольцы идут в Соловки, хочет дать им денег, чтобы они поставили там неугасимые лампадки св. Зосиме и Савватию, а потому он просит их в свою келью.
А я вас провожу к нему, — закончил любезно дьяк.