— Да, практически то же самое. Только басахауна наделяют еще и определенными магическими свойствами. Это скорее мистическое существо, герой местных легенд.

— Я думал, что это просто имя, которым пресса наделила преступника… потому что он убивает в лесу, — пояснил доктор Гонсалес.

— О, но это очень плохо, — воскликнула доктор Ткаченко. — Басахаун не убивает. Он охраняет природу, заботится о ее чистоте.

Амайя пристально посмотрела на нее, припомнив слова сестры. Хранитель чистоты.

— Значит, лесники считают, что басахаун — это убийца, которого вы ищете? — удивился Рауль.

— Скорее, они верят в существование басахауна, — пояснил Хонан, — и полагают, что то, что мы приняли за медведя, могло быть басахауном. Но, разумеется, он не имеет к этим убийствам ни малейшего отношения, и его присутствие может объясняться тем, что он был призван сюда силами природы, чтобы сдержать хищника и восстановить равновесие в долине.

— Очень красивая история, — признал доктор Гонсалес.

— Но это всего лишь легенда, — произнесла Амайя, поднимаясь на ноги и давая понять, что считает этот разговор оконченным.

Она вышла на парковку, кутаясь в пуховик. Она уже решила, что поедет в машине Хонана, а свою оставит возле отеля. Она вытащила мобильный телефон, чтобы позвонить Джеймсу и предупредить его о том, что уезжает в Уэску. Фонарей на парковке почти не было, но с одной стороны ее освещала яркая белая полоса, проникающая сквозь стеклянные двери кафе, а с другой озарял более мягкий рассеянный свет, струящийся из окон трапезной в деревенском стиле. Ожидая ответа Джеймса, Амайя разглядывала посетителей этой трапезной. Одетая в облегающую черную блузку Флора наклонилась вперед и замерла в делано кокетливой позе. Амайя изумленно смотрела на сестру. Влекомая любопытством, она начала пробираться между автомобилями, чтобы выбрать угол зрения, который позволил бы ей лучше разглядеть тех, кто внутри. Наконец, в трубке раздался голос Джеймса, и она коротко объяснила ему, что она задумала.

— Я позвоню тебе, когда буду возвращаться, — пообещала она.

Едва она успела попрощаться с Джеймсом, как ее сестра отошла от окна, одновременно наклонившись, чтобы взять под руку своего спутника. Инспектор Монтес улыбался и что-то говорил Флоре. Амайя не слышала его слов, но видела, как они насмешили ее старшую сестру, которая смеялась, расчетливо соблазнительным движением откинув голову назад. Отсмеявшись, она посмотрела в окно. Амайя вздрогнула и отвернулась, пытаясь укрыться от ее взгляда и уронив телефон, который упал между автомобилями, прежде чем она сообразила, что Флора никак не может разглядеть ее на этой плохо освещенной парковке.

Пока она искала телефон, из кафе вышли Хонан и ученые. Амайя позволила своему помощнику сесть за руль, едва слыша, что он ей говорит. Когда они отъехали от отеля, она с облегчением вздохнула, немного смущенная собственной реакцией на то, что ей пришлось увидеть.

34

Энграси разорвала полоску бумаги, опоясывавшую новую колоду карт. Затем она вытащила колоду из коробки и приступила к ритуалу контакта, заключающемуся в том, что она молилась, одновременно тасуя карты. Она знала, что имеет дело с чем-то иным, хотя и не новым. Это был старый враг, которого она когда-то очень давно уже заметила. Это случилось в тот день, когда еще совсем маленькая Амайя решила себе погадать. И сегодня, когда Роз пыталась помочь сестре, эта давняя угроза снова вернулась, подобно гнетущему воспоминанию, чтобы сунуть свое грязное слюнявое рыло в жизнь ее девочки.

С самого раннего детства Амайи Энграси отождествляла себя с ней. Так же, как и девочка, она питала отвращение к тому месту, где ей выпало родиться, отвергая его застарелые обычаи, традиции и историю. Она сделала все, чтобы его покинуть, что ей, в конце концов, удалось. Она училась, прикладывая максимум усилий, чтобы получать стипендии, позволявшие ей уезжать все дальше и дальше от дома — сначала в Мадрид, а затем в Париж. В Сорбонне она изучала психологию. В передовом и трепещущем новыми идеями и мечтами о свободе Париже перед ней открылся целый мир. Энграси казалось, что ее удостоили большой чести, пригласив в эту увлекательную жизнь. Приняв приглашение, она напрочь отреклась от темной долины с низко нависшим свинцовым небом и оглушительно ревущей по ночам рекой. Благоуханный, исполненный любви Париж и молчаливо несущая свои воды царственная Сена навсегда покорили сердце девушки, и она утвердилась в своем давнем решении никогда больше не возвращаться в Элисондо.

С Жаном Мартином, авторитетным профессором психологии, она познакомилась в последний год своей учебы. Он был из Бельгии и работал в университете по приглашению. Ей только что исполнилось двадцать пять лет. Они встречались тайно, но как только она окончила университет, поженились в маленькой приходской церкви недалеко от Парижа. На свадьбе присутствовали три сестры Жана со своими мужьями и детьми и не меньше сотни его друзей. Там не было ни единого родственника Энграси. Своим золовкам она сказала, что у нее очень маленькая семья, в которой все поглощены работой, а ее родители уже престарелые, и им сложно путешествовать. Жану она сказала правду.

Она не хотела их видеть. Не хотела разговаривать с ними и интересоваться, как дела у соседей и старых знакомых, не хотела знать, что происходит в долине, опасаясь, что влияние ее родного города настигнет ее в Париже, и предчувствуя, что они привезут с собой эту энергию воды и гор, этот зов, входящий в плоть и кровь каждого родившегося в Элисондо. Жан улыбался, слушая ее, как будто перед ним была маленькая девочка, рассказывавшая ему страшный сон. И утешал он ее тоже, как маленькую девочку, мягко пожурив за необоснованные страхи.

— Энграси, ты взрослая женщина. Если ты не хочешь, чтобы они приезжали, пусть не приезжают.

И он снова погрузился в чтение книги, как будто бы речь шла о чем-то столь же тривиальном, как выбор между шоколадными и лимонными пирожными.

Жизнь щедро одарила ее счастьем. Она жила в самом красивом городе мира, где ее окружала интеллектуальная университетская обстановка, стимулировавшая ее ум. В ее сердце жила нелепая уверенность, что у нее есть все, о чем она мечтала, за исключением детей, которые так и не появились на протяжении тех пяти лет, что длилась эта сказка… До того самого дня, когда Жан умер от инфаркта в сквере, немного не дойдя до своего парижского кабинета.

О тех днях у нее не сохранилось ни единого воспоминания. Видимо, она провела их в состоянии шока. Впрочем, она помнила собственную безмятежность и самообладание. Этот самоконтроль объяснялся, прежде всего, тем, что она была не в состоянии поверить в то, что произошло. Недели шли в чередовании снотворных таблеток и слезливых визитов ее золовок, которые считали своим долгом оберегать ее от мира, как будто это было возможно, как будто на одном из парижских кладбищ не было похоронено ее сердце, такое же холодное и мертвое, как сердце Жана. Наконец, однажды ночью она проснулась в поту и слезах и поняла, почему она не плачет днем. Она встала с постели и принялась безутешно бродить по огромной квартире в поисках следов присутствия Жана. И хотя на тумбочке все еще лежали его очки и книга, открытая на отмеченной им странице, в прихожей стояли его тапочки, а листы календаря на кухне были испещрены скупыми пометками, сделанными его почерком, его самого нигде не было, и эта уверенность опустошила ее душу, выстудив их некогда общее жилище и сделав дальнейшую жизнь в Париже невозможной.

И тогда она вернулась в Элисондо. Жан оставил ей достаточно денег, и она могла не волноваться о том, на что она будет жить. Она купила дом в этом городе, который, как ей казалось, она никогда не любила, и с тех пор уже никогда не покидала долину Бастан.

35

По улицам Айнсы с воем носился ветер. За те три часа, которые ушли у них на то, чтобы сюда добраться, Хонан трещал, не переставая, но на последних километрах угрюмое молчание Амайи заставило умолкнуть и его. Спустя какое-то время он включил радио и принялся подпевать модным песенкам. Улицы Айнсы были безлюдны, и холодному оранжевому свету фонарей не удавалось рассеять впечатление, что они находятся в скованном морозом средневековом городе, а порывы шквалистого сибирского ветра покрывали окна автомобиля плотной изморозью. Хонан вел машину, следуя за внедорожником ученых, и шины громко стучали по древним булыжникам улиц, пока они, наконец, не въехали на четырехугольную площадь, протянувшуюся до входа в похожее на крепость сооружение. Ученые остановились у стены, и Хонан припарковался рядом с ними. Мороз болезненно стиснул лоб Амайи. Казалось, чья-то невидимая рука пытается вонзить в ее голову толстый гвоздь. Амайя потянула за капюшон пуховика, пытаясь защитить от холода голову, и бросилась бежать за учеными, уже входившими в крепость. Не считая того, что внутри не было ветра, там было ненамного теплее, чем снаружи. Их повели по узким коридорам, стиснутым серыми каменными стенами. Наконец, они оказались в просторном зале, занятом огромными клетками, в которых спали гигантские птицы, отчетливо разглядеть которых в этом полумраке было невозможно.