— Примите мои поздравления, инспектор Саласар, — присоединился к нему Сан-Мартин.

От Амайи не ускользнуло недовольство на лице Монтеса, который молча смотрел на нее, пока остальные полицейские подходили к ней, чтобы поздравить ее с назначением. Она как могла уворачивалась от дружеских похлопываний по спине.

— Выезжаем в Элисондо завтра утром. Я хочу присутствовать на отпевании и похоронах Айнои Элизасу. Как вам уже известно, у меня там родственники, так что я останусь там. А вы, — продолжала она, обращаясь к своей группе, — можете ездить туда каждый день, пока будет идти расследование. Это всего пятьдесят километров, и дорога хорошая.

Прежде чем выйти из зала, Монтес подошел к Амайе и с нескрываемым раздражением в голосе произнес:

— У меня только один вопрос: мне теперь называть вас шефом?

— Фермин, это смешно, речь идет о временном назначении и…

— Не усердствуйте, шеф. Я услышал комиссара, и я в вашем полном распоряжении, — произнес Монтес, вскинул руку к виску, пародируя военное приветствие, и вышел из зала.

5

Она в задумчивости шла по улицам старой Памплоны, постепенно приближаясь к своему дому, старому, но хорошо отреставрированному зданию на улице Меркадерес. В тридцатые годы в нем находилась фабрика зонтиков, и на стене до сих пор сохранился рекламный щит фабрики зонтиков Изагирре: «Качество и престиж у вас в руках». Джеймс утверждал, что выбрал этот дом исключительно из-за просторной и хорошо освещенной мастерской, идеально подходившей на роль студии скульптора. Но Амайя знала, что ее муж приобрел этот дом, расположенный на пути гона быков, по той же причине, которая привела его в Памплону. Как и тысячи других североамериканцев, он испытывал необузданную страсть к Сан-Фермину, Хемингуэю и этому городу, страсть, которая казалась Амайе почти инфантильной и которая оживала в его груди каждый год, как только начинался праздник.[5] К радости Амайи Джеймс не бегал от быков, но ежедневно проходил все восемьсот пятьдесят метров их пути, начиная от загонов Санто-Доминго, запоминая каждый поворот, каждое препятствие, каждый камень брусчатки до самой площади. Она обожала улыбку, появлявшуюся на его лице каждый год, когда приближалась фиеста. На свет божий извлекался чемодан с белой одеждой, и непременно приобретался очередной шарф, несмотря на то что у Джеймса скопилось не менее сотни этих шарфов. Когда она с ним познакомилась, он уже пару лет жил в Памплоне, в чудесной квартире в центре города и снимал студию возле самой ратуши. Когда они решили пожениться, Джеймс привел ее посмотреть на дом на улице Меркадерес, и он ей очень понравился, хотя и показался чересчур большим и дорогим. Это не составляло проблемы для Джеймса, который уже начинал обретать определенный авторитет в художественной среде, а кроме того, был родом из богатой семьи. Его родители владели фабрикой по изготовлению спецодежды, производимой по передовым технологиям. Они купили дом. Джеймс в бывшей мастерской оборудовал студию. Они решили завести детей, как только Амайя станет инспектором отдела по расследованию убийств.

Прошло четыре года. Амайя неуклонно продвигалась по службе. Каждый год наступал Сан-Фермин. С каждым годом Джеймс приобретал все больший вес в мире искусства. Но дети не появлялись. Амайя инстинктивно прижала руку к животу. В этом жесте была одновременно попытка защититься и страстное неудовлетворенное желание. Она ускорила шаги, обогнав группу румынских иммигрантов, которые что-то оживленно обсуждали на улице, и улыбнулась, заметив, что в мастерской Джеймса горит свет. Она посмотрела на часы. Была уже почти половина одиннадцатого, а он все еще работал. Отперев дверь, она положила ключи на старинный столик и направилась в мастерскую по коридору, в прошлом представлявшему собой главный вход в дом. Его пол до сих пор был вымощен закругленными каменными плитами, среди которых виднелась крышка люка, ведущего в подземный ход. В старину он использовался для хранения вина или масла. Джеймс обмывал какую-то фигуру из серого мрамора в наполненной мыльной водой раковине. При виде жены он улыбнулся.

— Мне нужна одна минута, чтобы вытащить эту жабу из воды, и я присоединюсь к тебе.

Положив фигуру на решетку, он накрыл ее холстом и вытер руки белым поварским фартуком, в котором обычно работал.

— Как себя чувствует моя любовь? Устала?

Он обхватил ее обеими руками, и она затрепетала, как с ней случалось всегда, когда он ее обнимал. Прежде чем ответить, она прижалась лицом к его свитеру и вдохнула запах его кожи.

— Нет, я не устала, но день выдался на редкость странный.

Он отклонился достаточно для того, чтобы посмотреть ей в лицо.

— Рассказывай.

— Понимаешь, мы продолжаем заниматься убийством девочки из моего городка. И выходило так, что у этого случая очень много общего с другим преступлением, совершенным месяц назад и тоже в Элисондо. Сегодня мы установили, что эти два убийства связаны между собой.

— Что значит связаны?

— Похоже, их совершил один и тот же человек.

— О, господи! Это означает, что по улицам ходит чудовище, которое убивает девушек?

— Почти девочек, Джеймс. И дело в том, что комиссар поручил мне возглавить это расследование.

— Поздравляю, инспектор, — произнес Джеймс, целуя ее.

— Не всех это обрадовало. Монтесу это даже очень не понравилось. Мне показалось, что он разозлился.

— Не обращай внимания. Ты же знаешь Фермина. Он хороший парень, просто у него в жизни сейчас трудный период. Это пройдет, ты ему нравишься.

— Не знаю…

— Зато я знаю. Определенно нравишься. Можешь мне поверить. Ты голодна?

— А ты что-то приготовил?

— Ну, конечно. Шеф-повар Уэксфорд приготовил фирменное блюдо.

— Сгораю от желания его попробовать. Что это? — рассмеявшись, поинтересовалась Амайя.

— Как это «что это»? Как тебе не стыдно! Спагетти с грибами и бутылка розового чивите.

— Открывай вино, а я быстро приму душ.

Она поцеловала мужа и отправилась в ванную комнату. Уже стоя в душе, она закрыла глаза и замерла на несколько секунд, подставив лицо под струи воды. Потом она прижалась ладонями и лбом к кафельной плитке стены, по сравнению с горячей водой показавшейся ей ледяной, принимая водный поток шеей и спиной. За день произошло так много событий, что у нее не было времени оценить возможные последствия этого дела для ее карьеры и ее ближайшего будущего. Она ощутила, что ее обволакивает поток холодного воздуха. Это в ванную вошел Джеймс. Она не пошевелилась, наслаждаясь горячей водой, которая как будто уносила с собой в водосток все связные мысли. Джеймс остановился у нее за спиной и очень медленно поцеловал ее в плечо. Амайя наклонила голову набок и подставила ему шею движением, всегда напоминавшим ей старые фильмы о Дракуле, в которых наивные девственницы, отдаваясь вампиру, открывали шею до самого плеча и прикрывали глаза в ожидании нечеловеческого наслаждения. Джеймс поцеловал ее шею и прижался к ней всем телом. Она обернулась к нему, ища губами его рот. Прикосновения к губам Джеймса оказалось достаточно, впрочем, как всегда, чтобы все мысли, не имеющие к нему отношения, отправились в самый дальний уголок ее сознания. Она медленно провела ладонями по телу мужа, наслаждаясь его гладкой кожей и твердыми мышцами и позволяя ему себя целовать, что он и делал с огромным удовольствием.

— Я тебя люблю, — прошептал Джеймс ей на ухо.

— Я тебя люблю, — повторила она.

И улыбнулась при мысли, что это действительно так, что она любит его больше всего на свете и что она счастлива ощущать его у себя между ног и в себе и заниматься с ним любовью. Когда они закончили, то улыбка еще несколько часов не сходила у нее с лица, как будто мгновение, проведенное с Джеймсом, было способно изгнать все зло мира.

Амайя думала о том, что только он способен по-настоящему заставить ее почувствовать себя женщиной. Ее профессия постоянно отодвигала ее женскую сущность на второй план, вынуждая сосредотачиваться только на том, чтобы быть хорошим полицейским. Но и вне работы ее высокий рост и худое жилистое тело в сочетании со строгой одеждой, которую она обычно носила, заставляли ее остро ощущать недостаток женственности, особенно в присутствии других женщин, прежде всего жен друзей Джеймса. Почти все они были невысокими и миниатюрными, с маленькими и мягкими ручками, которые никогда не прикасались к трупу. Амайя не носила украшений, не считая обручального кольца и крошечных сережек, которые Джеймсу казались детскими. Длинные светлые волосы она всегда заплетала в косу. Скудный макияж довершал ее строгий, обожаемый Джеймсом, мужской стиль. Кроме того, Амайя знала, что ее твердого голоса и уверенного жеста было вполне достаточно, чтобы заставить замолчать этих сплетниц, когда они делали злобные намеки на ее никак не наступающее материнство. Материнство, о котором она так тосковала.