В следующий раз все было совершенно иначе. Прошло много лет. Амайя уже жила в Памплоне, хотя на выходные всегда возвращалась в Элисондо. Ее мать была тяжело больна и прикована к больничной койке воспалением легких с серьезными осложнениями. Кроме этого, ее уничтожал Альцгеймер. Она с большим трудом выговаривала считанные слова, когда ей нужна была помощь в осуществлении бытовых потребностей. Она уже неделю лежала в Университетской больнице, куда ее поместили по настоянию ее участкового врача и вопреки желанию старшей сестры. Флора изо всех сил сопротивлялась этой госпитализации. В конце концов, ей пришлось уступить, потому что дыхание Росарио стало затрудненным и, чтобы не позволить ей умереть, ее пришлось подключить к кислородному аппарату и доставить в больницу в специализированной карете скорой помощи. Под всеми мыслимыми и немыслимыми предлогами Флора отказывалась отходить от изголовья матери, не упуская случая обвинить сестер в том, что они редко навещают Росарио.

Прежде чем войти в палату, Амайе пришлось на протяжении десяти минут выслушивать упреки Флоры. Наконец, ей удалось отправить сестру в кафетерий, пообещав подежурить возле постели матери. Когда дверь за Флорой закрылась, Амайя обернулась и посмотрела на старушку, которая дремала, полулежа на койке. Такая поза позволяла облегчить ее затрудненное дыхание. Амайя отдавала себе отчет в том, что ей страшно, и в том, что она впервые за долгие годы осталась наедине с матерью. В последний раз это случилось, когда она была еще совсем ребенком. Она на цыпочках прошла перед кроватью, чтобы сесть в кресло у окна, молясь о том, чтобы мать не проснулась и ни о чем ее не попросила. Она и представить себе не могла, как она к ней прикоснется и что будет при этом чувствовать.

Осторожно, как будто имела дело с взрывчаткой, она села в кресло, медленно откинулась на его спинку и взяла с подоконника один из журналов Флоры. Переведя взгляд на мать, она не сумела сдержать испуганный возглас. Ее сердце билось с такой силой, что казалось, вот-вот выскочит из груди. Мать смотрела на нее, лежа на левом боку. Ее губы изогнулись в кривой усмешке, а в глазах светились ум и злоба.

— Не бойся своей амы, маленькая лисичка. Я тебя не съем.

Она перевернулась на спину и закрыла глаза. В ту же секунду ее дыхание снова стало громким и хриплым. Амайя сидела, съежившись от ужаса и совершенно безотчетно стискивая и скручивая журнал сестры. Несколько секунд она не двигалась с места. Сердце рвалось из груди, а логика кричала, что ей все это привиделось, что усталость и грустные воспоминания сыграли с ней злую шутку. Не сводя глаз с лица матери, такого же безразличного и бессмысленного, как и все последние месяцы, она встала. Старушка что-то прошептала. Тонкая струйка слюны стекала по ее щеке, глаза были закрыты. Сдавленный и невразумительный шепот. С ее уха свешивалась, изгибаясь, кислородная трубка, издавая еле слышный шорох. Казалось, ей что-то снится и она лепечет во сне. Может, это шум воды? Она приблизилась к кровати и прислушалась.

— Наааа ауаааг.

Амайя наклонилась над постелью матери, пытаясь понять, что она говорит.

Росарио открыла глаза, такие проницательные и жестокие, что было ясно, как это все ее забавляет. Она улыбнулась.

— Нет, я тебя не съем, хотя я бы это сделала, если бы могла подняться.

Амайя, спотыкаясь, бросилась к двери, уже не думая о том, что она должна дежурить возле матери. Ее провожал сатанинский взгляд и хохот матери, злорадствующей, что ей удалось нагнать на Амайю столько страха. Трудно было поверить, что человек, испытывающий такие серьезные проблемы с дыханием, способен так громко смеяться. Амайя захлопнула за собой дверь и стояла в коридоре, пока не вернулась Флора.

— Что ты здесь делаешь? — воскликнула она при виде Амайи. — Ты должна находиться в палате.

— Я вышла посмотреть, где ты. Мне уже пора.

Флора посмотрела на часы и подняла брови. Амайя хорошо знала это выражение лица сестры, с которым она так часто обрушивала на нее попреки.

— А как ама?

— Она спит…

И действительно, когда они снова вошли в палату, старушка спала.

32

Когда она пришла домой, на столе лежала записка от Джеймса, в которой говорилось, что они с тетей Энграси отправились обедать, а затем собираются посетить сельву Ирати и вернутся домой только к вечеру. Еду для Амайи они оставили в холодильнике. Коротенькое «Я тебя люблю» рядом с именем Джеймса заставило Амайю остро ощутить свое одиночество. Мир, в котором люди ходят на экскурсии и обедают в ресторанах, показался ей бесконечно далеким от ее реальности, в которой она допрашивала омерзительных насильников собственных дочерей. Она поднялась по лестнице, прислушиваясь к своему дыханию и гнетущей тишине дома, в котором никогда не выключался телевизор. Она сняла одежду и бросила ее в корзину. Ожидая, пока вода в душе стечет и станет горячей, она разглядывала в зеркале свою фигуру. За последние дни она часто забывала поесть, существуя почти исключительно на кофе с молоком, и заметно похудела. Она провела ладонью по животу и осторожно его пощупала. Затем она уперлась руками в поясницу, прогнувшись, отклонилась назад и улыбнулась своему отражению в зеркале. Пройдя курс лечения от бесплодия, Джеймс начал набирать вес. Она знала, как сильно он хочет ребенка, и чувствовала, какое давление оказывают на него родители. Но при одной мысли о том, какие физические и эмоциональные испытания ее ожидают, у нее все сжималось внутри. Зато Джеймс, похоже, считал, что он нашел панацею. Он дни напролет заваливал ее видеозаписями и брошюрами из клиники, где с каждой страницы улыбались счастливые родители с детишками на руках. О чем там не было ни слова, так это о бесконечных и унизительных попытках, многочисленных анализах крови, воспалениях, вызванных приемом гормонов, беспрестанных перепадах настроения из-за приема целой пригоршни пилюль. Она согласилась на все это под влиянием момента, но теперь ей казалось, что она поспешила. У нее из головы не шли слова, произнесенные матерью Анны: «Я родила свое дитя сердцем и выносила дочь в своих объятиях».

Она встала под душ, и горячая, почти обжигающая вода заструилась по ее спине. Ее кожа раскраснелась, и Амайю охватило блаженство. Она прижалась лбом к облицованной кафелем стене и немного успокоилась, осознав, что своим плохим настроением она, прежде всего, обязана тому факту, что Джеймса нет дома. Она устала, и ей хотелось немного поспать. Но она также знала, что, если Джеймса не будет рядом, когда она проснется, ей будет так плохо, что она пожалеет о том, что спала. Она закрыла кран и несколько секунд стояла в душе, ожидая, пока с ее кожи стечет вода. Выйдя из кабинки, она завернулась в огромный и длинный, до самого пола, махровый халат, подарок Джеймса. Она села на кровать, чтобы немного просушить волосы. Внезапно на нее навалилась такая усталость, что идея сиесты, которую она совсем недавно отмела, показалась ей весьма привлекательной. «Всего несколько минут, — сказала она себе. — Возможно, мне вообще не удастся уснуть».

«Глок-19»[29] — это удивительный пистолет. Он не имеет предохранителя, а также очень легкий, поскольку у него пластиковый корпус. Без патронов он весит пятьсот девяносто пять граммов, а в заряженном состоянии восемьсот пятьдесят. Будучи лишенным систем безопасности, которые необходимо дезактивировать перед тем, как произвести выстрел, пистолет готов к стрельбе в любой момент. Это прекрасное оружие для полицейских, которым необходимо патрулировать улицы. Тем не менее, раздавались голоса, высказывающиеся против того, чтобы полиция использовала пистолеты без предохранителя, а некоторые эксперты утверждали, что щелчок предохранителя пугает человека больше, чем сам выстрел. Амайя не увлекалась оружием, но «Глок» ей нравился, он был легким, незаметным и чрезвычайно простым в обращении. Тем не менее, время от времени ей приходилось разбирать и смазывать свой пистолет. Для этого она всегда улучала момент, когда оставалась дома одна. Она разобрала «Глок», разложив его части и механизмы на полотенце, почистила ствол и снова собрала оружие.