Днем 15 декабря японцы в занятой ими части контрэскарповой галлереи форта № II зажгли войлок, пропитанный неизвестным веществом. Удушающий газ, проникая всюду, вынудил защитников форта оставить всю галлерею. Генерал Кондратенко в этот день решил осмотреть форт и узнать, что за новое средство борьбы применил противник. Вечером он прибыл к командовавшему вторым отделом Восточного фронта подполковнику Науменко и вместе с ним в сопровождении других офицеров выехал на передний край обороны.
На форту № II генерала встретил комендант поручик Фролов. Он провел его в бетонный каземат, где жили офицеры, и доложил о состоянии форта. Кондратенко интересовался мельчайшими подробностями и даже пожелал видеть фельдфебеля, моряка с броненосца «Пересвет», который накануне с группой охотников, как докладывал Фролов, произвел вылазку в неприятельские сапы и, разрушив одну из них, обратил противника в бегство. Кондратенко расцеловал явившегося в каземат моряка и наградил его орденом.
После ухода фельдфебеля подполковник Рашевский доложил генералу о минных работах японцев против форта. Слушая, Кондратенко изредка делал замечания и давал указания. В это время снаружи послышался гул крупнокалиберного снаряда, раздались сильный удар и взрыв. С потолка посыпалась штукатурка, погасла свеча. Через пять минут последовал второй взрыв. Кондратенко продолжал слушать доклад Рашевского. После обмена мнениями было решено осмотреть форт. В сопровождении коменданта и Рашевского Кондратенко вышел из каземата и поднялся на парапет. В это время очередной гаубичный снаряд разорвался влево от форта, вслед за тем началась ружейная стрельба. Офицеры возвратились в каземат.
Шел десятый час. Склонившись над картой, генерал Кондратенко сидел за столом. Послышался гул очередного 11-дюймового снаряда, рядом раздался оглушительный взрыв... [201]
Оставшийся невредимым, прапорщик Квантунской саперной роты Берг так рассказывал об этом трагическом эпизоде:
«...Перед моими глазами мигнул какой-то ослепительный блеск, сопровождавшийся взрывом, после чего в каземате моментально стало темно и абсолютная тишина. Придя в себя, я выскочил во двор. Здесь меня обступили прибежавшие чины. Находившийся тут же один унтер-офицер доложил мне, что все офицеры перебиты, и ждал приказания.
Я приказал поднять на ноги всех людей форта, занять брустверы, ретраншемент и горжу (задняя часть форта) и быть готовыми к отражению штурма, если он последует со стороны японцев...» {160}.
Гибель Кондратенко была большой потерей для Порт-Артура. Если в свое время смерть вице-адмирала Макарова произвела на матросов и офицеров, только что начавших войну, тяжелое впечатление, то весть о смерти генерала Кондратенко для гарнизона крепости, находившегося в безвыходном положении, была потрясающей.
Скромный в жизни, крепко связанный с солдатами, сын солдата, спокойный и решительный в любой обстановке, Роман Исидорович был подлинно национальным героем.
* * *
Перед русско-японской войной Роман Исидорович Кондратенко получил в командование 7-ю Восточно-Сибирскую стрелковую бригаду, которая с началом военных действий развернулась в дивизию. За короткое время командир дивизии стал любимцем подчиненных; все силы и немалый к этому времени опыт он отдал для боевой выучки солдат и офицеров и сделал много; это подтвердила война.
После тесного обложения крепости Роман Исидорович Кондратенко был назначен начальником сухопутной обороны. Но еще много раньше началась его неутомимая боевая деятельность, принесшая ему славу народного героя. Как начальник сухопутной обороны он был на своем месте. Офицер генерального штаба и инженер с высшей подготовкой, имевший знания и обладавший большой инициативой, Роман Исидорович был независим от чьего бы то ни было влияния и всегда действовал самостоятельно. Кондратенко постоянно находился среди защитников укреплений, он любил и высоко ценил русского солдата и офицера и в наиболее тяжелые минуты, как никто, умел ободрить людей и внушить им веру в свои силы.
Генерал Кондратенко был истинным руководителем и душой обороны Порт-Артура. Его тактика при отражении штурмов противника [202] заключалась в активной обороне, сосредоточении сил на угрожаемом направлении. Когда общего резерва нехватало, Кондратенко снимал войска с других участков оборонительной линии и усиливал атакуемый пункт. Используя все силы и средства, он всегда стремился контратаковать противника. В августе во время первого штурма он бросил все резервы на Восточный фронт, и непрерывными контратаками враг был отбит. Так было и в последующие штурмы японцев, вплоть до борьбы за Высокую.
Но Кондратенко был не только мастером тактических комбинаций, он предвидел ход развития войны в целом.
После сентябрьского штурма Кондратенко понял, что крепость от Куропаткина не получит поддержки и в этом случае, сколько бы она ни держалась, падет, что Порт-артурская эскадра погибнет и война будет проиграна. Он решил, что царь не знает обстановки, что его неверно информируют о ходе войны и что как только он узнает истинное положение, то пойдет на мир, не доводя дело до полного разгрома своей армии, и тем самым спасет честь России. Генерал написал по этому поводу письмо Стесселю:
«В настоящее время, пока Порт-Артур держится, наши неудачи на других театрах войны нельзя еще считать особенно унизительными. Но если к этим неудачам присоединится потеря Артура и находящегося здесь флота, то в сущности кампания безвозвратно проиграна и наш военный неуспех принимает унизительные для нашего государственного достоинства размеры. Рассчитывать на своевременную выручку Порт-Артура нашей армией или флотом едва ли возможно.
Единственным почетным выходом из такого положения является поэтому заключение теперь, до падения Порт-Артура, мирных условий, которые несомненно можно (до падения Артура) установить не унизительные для народного самолюбия. : Очень вероятно, что государю доносят о событиях, освещая их несколько вразрез с действительностью... Посему... не признаете ли, ваше превосходительство, возможным шифрованною телеграммою на имя его величества донести об истинном положении дел здесь, на Дальнем Востоке» {161}.
Кондратенко любил свою Родину и думал о чести России, предатель же Стессель заботился о своем личном благополучии. Письмо Кондратенко осталось лежать в бумагах Стесселя.
Оборона Порт-Артура по существу кончилась со смертью Кондратенко. После его гибели трусы и карьеристы воспрянули духом. Началась усиленная, ничем не прикрытая подготовка к капитуляции, возглавляемая генералами Стесселем и Фоком. [203]
* * *
Начальником сухопутной обороны вместо погибшего Кондратенко Стессель назначил своего единомышленника генерал-майора Фока. Кратковременная деятельность этого авантюриста, презиравшего все русское, плохо умевшего говорить по-русски, на посту начальника сухопутной обороны сводилась к тому, чтобы ускорить падение крепости. Все поведение, приказы и распоряжения Фока, относившиеся к обороне Порт-Артура и до и особенно после 15 декабря, объективно были предательскими. Объяснять их полной военной неграмотностью и невежеством, хотя и то и другое было присуще Фоку, ни в коем случае нельзя.
Стессель, понимая, что капитулировать было невозможно, пока солдаты стойко защищались и противнику не удавалось овладеть хотя бы одним долговременным укреплением крепости, не мешал своему ближайшему соучастнику Фоку разваливать оборону и сдавать врагу одну позицию крепости за другой. Стессель поощрял злодейские дела Фока, которые не расходились с его желаниями.
17 декабря на Восточном фронте происходила усиленная артиллерийская стрельба. Сотни крупнокалиберных снарядов противника рвались на фортах и на Орлиных гнездах. К вечеру у форта № II японцы внезапно прекратили минные работы. Можно было предположить, что они подготовили горны для взрыва. Все говорило о новом близком наступлении врага на этом направлении. Чтобы встретить неприятеля огнем и штыком, требовалось усилить гарнизон форта, подвести резервы, но Фок решил по-своему: из 275 человек, находившихся на форту, 135 он снял и отвел в тыл, мотивировав это тем, что при скученности людей они во время боя могут понести больше жертв. «Гарнизон форта № II в составе 275 человек я признаю при настоящем обстоятельстве чрезмерным» {162}, — писал Фок генералу Горбатовскому. — А потому предлагаю... гарнизон... уменьшить теперь же до 140 человек, разместив их так, чтобы они возможно меньше несли потерь от огня...» {163}. Казалось, что генерал жалеет солдат, а объективно он сознательно разоружал форт, который после этого становился легкой добычей неприятеля.