— Спроси, — повелел хан ученому–китайцу, — не надвигается ли на нас враг?

Целитель приблизился к выходу, откинул синий полог и обменялся со стражником несколькими словами. После чего вернулся к Чингисхану и передал ему, что опасаться нападения неприятеля пока не приходится; однако, как утверждает гонец, весть он принес безрадостную.

— Я — раб! — сказал вошедший.

— И что? Может быть, рассчитываешь выйти из дворцовой юрты свободным?

— Не потому я здесь, властитель: я пришел, чтобы сказать тебе, что был четыреста пятидесятым человеком из того торгового каравана, который ты в начале этого лета отправил в Хорезм, где мы, как и много лет подряд, должны были поменять шкуры белых верблюдов, красную кожу, соболиные и горностаевые меха на те товары, что ты пожелал.

— Да, таково было мое желание, раб!

В дворцовую юрту зашли Джучи и Джебе и приблизились к хану.

— Продолжай, раб!

Невысокого человека в порванной одежде начала бить дрожь, ведь все собравшиеся в юрте не сводили с него глаз. Ему, конечно, никогда прежде не доводилось видеть хана вблизи. И кроме того, он был совсем без сил после долгого пути и всего того, что пережил.

— Я четыреста пятидесятый человек… — снова выдавил он из себя, но Чингисхан перебил его:

— Это мы уже слышали, раб! — Хан проговорил это милостиво и даже удостоил его улыбки.

— Да, — пробормотал раб, — но остальные четыреста сорок девять человек убиты.

— Убиты?

— Да, убиты. Я последний из четырехсот пятидесяти, — повторил гонец. — Мне подарили жизнь, чтобы я, четыреста пятидесятый, донес до вашего слуха, что остальных убили. Да, так мне было приказано.

Гонец пошатнулся, потом его затрясло, и он повалился на ковер. По знаку хана к нему подбежало несколько слуг и рабов. Они растерли его лицо пахучей жидкостью, а потом влили в рот настой, который им дал китайский целитель. Когда гонец открыл глаза, перед ним стоял хан, который и сказал ему:

— Радуйся: с сегодняшнего дня ты больше не раб.

Маленький человечек улыбнулся, и тогда Чингисхан спросил, видят ли теперь его глаза и слышат ли уши.

Гонец слабо кивнул.

— Подложите ему шелковые подушки, чтобы его измученное тело отдохнуло.

Слуги донельзя удивились, но, конечно, повиновались. Вот и вышло так, что маленький человечек, считанные минуты назад еще раб, сел в своих лохмотьях на шелковые подушки и начал свой рассказ с того, как наместник пограничной крепости Отрар набросился на монголов с обвинениями, что они все, дескать, лазутчики и наемные убийцы.

— Он разграбил весь наш караван. А потом заставил нас всех встать на базарной площади на колени лицом к стене. Потом откуда ни возьмись набежала тьма хорезмских воинов и всем, кроме меня, отрубили головы. А меня, ничтожнейшего раба, оставили в живых, чтобы я принес тебе весть об этом избиении твоих верных слуг.

— Имя наместника Отрара знаешь?

— Да, его зовут Гаир, мой хан.

— Гаир, — Повторил Чингисхан, взглянув на Джебе и Джучи. — Гаир — это еще не Мухаммед! Самоуправство наместника Отрара приведет Мухаммеда в бешенство, и он выдаст мне этого негодяя! Или ты считаешь, что этот Гаир действовал по повелению Мухаммеда?

— Об этом мне ничего не известно.

— Нет, этого не может быть, — сохраняя полное спокойствие, проговорил хан. Он даже не распалился. — Как повелитель Запада, имя которому Мухаммед и который сам себя называет тенью Аллаха, предстанет перед своим богом, став подлым убийцей беззащитных?

— Может быть, всему виной корыстолюбие наместника? — осторожно предположил Джебе.

— Так ли это? — спросил Чингисхан.

— И это мне неизвестно, — ответил сидевший на шелковых подушках маленький человечек.

Можно было подумать, что с того момента, как ему подложили эти подушки, робость в присутствии хана оставила его.

— Ты мне больше не нужен, — сказал Чингисхан. — Но как только этого Гаира приволокут в нашу орду, я пошлю за тобой. По моему приказу ты отомстишь ему за гибель четырехсот сорока девяти человек. Я сам буду присутствовать и наблюдать вместе со всеми, как ты вольешь в глотку человека, убившего столько людей из нашего каравана, расплавленное серебро.

Лицо маленького человечка расплылось в детской улыбке, когда он ответил:

— О да, мой хан, расплавленное серебро!

И, быстро вскочив на ноги, он бросил восторженный взгляд на Чингисхана. Только после того, как слуги сделали ему знак следовать за ними, он пошел по направлению к синему пологу.

Чингисхан велел Джучи составить представительное посольство во главе с высокородным нойоном и немедленно направить его к Мухаммеду, чтобы сообщить о происшедшем и потребовать немедленной выдачи наместника Отрара.

И той же ночью посольство выехало за пределы главного лагеря у Керулена.

Чингисхан не был склонен придавать этому событию большого значения и в последующие дни и даже недели ни разу к нему не возвращался: он доверял Мухаммеду и был уверен, что во всем повинен стяжатель наместник, которого и следует покарать. Но высокое посольство все не возвращалось, и хан начал терять терпение. Неужели Мухаммед все–таки предал его?

— Пусть придет Тататунго с бумагой, на которой нарисован Хорезм!

— Ты думаешь о войне? — спросила Чингисхана его супруга Борта.

— Если Мухаммед, с которым я долгие годы обменивался торговыми караванами, вздумал обмануть меня, я буду молить богов, чтобы они укрепили мое сердце и позволили страшно отомстить за нанесенную обиду.

В тот вечер Чингисхан призвал в дворцовую юрту всех своих сыновей. Даже Угедей и Чагутай прискакали с Онона и Туле. Когда Тататунго принес рисовую бумагу с изображением Хорезмского царства, все начали рассматривать эту огромную страну, включавшую в себя весь горный Иран, курдско–армянские горы, вплоть до Инда, долины Амударьи и Сырдарьи, а также все плоскогорье между Аральским и Каспийским морями.

Чингисхан долго не произносил ни слова.

Неожиданно для всех первой высказалась Борта:

— Если ты замыслил отправиться в военный поход, во время которого тебе придется переправляться через бурные потоки и преодолевать крутые перевалы, не забывай и о том, властитель, что ни одному из явившихся на свет существ не суждено жить вечно.

Чингисхан поднял на нее испуганный взгляд. Да и сыновья так и прикипели глазами к матери.

А Борта продолжала:

— Когда твое, подобное высокому и стройному дереву, тело начинает клониться к земле, кому ты намерен передать свои похожие на конопляные стебли народы? Когда твое тело, подобно стоящей на постаменте мраморной колонне, накренится и вот–вот упадет, кому ты доверишь свои похожие на стаи птиц народы? Имя какого из четырех своих сыновей, каждый из которых стал знаменитым военачальником, ты назовешь? Твоя воля священна для них, властитель! Я, недостойная, сказала то, о чем размышляла давно!

Чингисхан подошел к своей супруге, обнял ее, поцеловал в лоб и радостно воскликнул:

— Хотя Борта всего лишь женщина, слова ее исполнены глубокой мудрости. Никто из вас, ни мои братья, ни мои сыновья, ни все вы, мои приближенные, никогда таких мыслей при мне не высказывал! Да и сам я забыл и думать об этом, как будто не был наследником моих предков. Я спал как бог, как будто мне не суждено умереть.

Сказав это, он сел, и все остальные тоже сели. Многочисленные младшие жены хана находились в полутьме у стен дворцовой юрты, лишь его супруге Борте было позволено оставаться рядом с ним.

Потом хан снова обратился к собравшимся:

— Старший из моих сыновей — Джучи! Как ты, Джучи, относишься к тому, что сказала твоя мать?

Однако вместо Джучи откликнулся Чагутай:

— Обратившись к Джучи, не хочешь ли ты, отец, дать нам понять, что остановил свой выбор на нем? Разве не похитили твою супругу, и значит, мою мать, меркиты? И разве не в лагере меркитов родился Джучи? Уверен ли ты, что он и в самом деле твой сын? И не потому ли ты назвал его Джучи — Гость, — потому что не знал точно, твой ли он сын? Может ли он при этом наследовать тебе?