Но здесь, у Керулена, сейчас светило солнце. Оно согревало руку, в которой он сжимал нож. Пестрые бабочки порхали от цветка к цветку. Жара заставила умолкнуть всех птиц в лесу.

Лошадь Тенгери, передние ноги которой он связал, прошла через камыш к реке и пила холодную чистую воду. Отойдя от деревянной фигуры на три шага, он пригляделся к ней. На солнце тополиное дерево казалось почти совсем белым. Ему особенно понравилось лицо девушки, простое и красивое. Голову она слегка склонила набок, глаза полузакрыты, она словно близоруко вглядывается в даль, складки платья отбрасывают на солнце строгие четкие тени.

Он снова уселся на ствол ели и, продолжая разглядывать стоявшую в траве фигуру, с удовольствием вдыхал запах хвои; упавшее дерево продолжало кровоточить, и на жаре смола проступала сквозь кору, как капельки пота. «А что сказала бы настоящая, живая девушка, увидев эту фигуру? — подумал он и сразу представил себе такую, частенько пробегавшую мимо юрты Ошаба с кожаными ведрами в руках, чтобы подоить кобылиц. — Она как газель, — подумалось ему, — ловкая, быстроногая, красивая». Тенгери вдруг встал и быстро подошел к деревянной фигуре. Сначала он еще ощущал, как жесткая трава режет босые ноги, а потом уже не чувствовал ни этого, ни чего другого: он видел только голову девушки, гладил ее лоб и щеки, касался кончиками пальцев слегка изогнутой шеи. Она была теплой, эта шея, теплой от лучей солнца. Глаза девушки были полузакрыты, а голову она слегка склонила набок…

Откуда–то до его слуха донесся топот копыт. Тенгери поднял глаза. Над головой — небо, синее и высокое, под ногами — трава, высокая и щетинистая, и еще камешки. Он улыбнулся, отнял руку от шеи девушки, словно устыдившись того, что расчувствовался, вернулся к поваленной ели, смущенно огляделся и тихонько проговорил вслух:

— Кожа у нее должна быть мягкой, мягкой и белой, как лунный свет!

А сама деревянная фигура ему почему–то разонравилась. Только голова ему удалась. Ну и походка, наверное: сразу видно, что она — легконогая газель.

— Она из дерева? — услышал он удивленный голос.

Тенгери испуганно оглянулся. Неподалеку стояло несколько мальчишек. На длинной жерди они несли пять пойманных сурков. Взъерошенный мех у двух из них был в крови.

— Да, из дерева! — ответил Тенгери.

— Он делает людей из дерева! — удивленно воскликнул мальчуган, не сводивший глаз со стоявшей в траве фигуры, которая отбрасывала сейчас длинную черную тень.

— И это ты делаешь топором?

— Ножом!

Он показал им свои ножи, и они осторожно прикасались один за другим к острым лезвиям.

— У хана перед главной юртой тоже стоят деревянные звери, два льва, — сказал мальчуган. — Но люди из дерева? Деревянные люди?

Все как один покачали головами, и зверьки, висевшие на лежавшей на их плечах жерди, тоже закачались.

Тенгери достал из сумки и подарил им маленьких деревянных баранов, коз, собак и волков, а самому любопытному из них даже верблюда. Обрадованные, они убежали, а тот, которому он подарил верблюда, выкрикивал на бегу:

— Он делает деревянных людей! Людей из дерева! Деревянных людей, людей из дерева! Из дерева!

Он видел, как они прибежали в орду, как их окружили другие дети, которым они начали что–то рассказывать, указывая в сторону реки.

Тенгери набросил на фигуру девушки кусок синего полотна и унес подальше от упавшей ели; дети наверняка приведут сюда остальных, и когда те его увидят и запомнят в лицо, начнут собираться у его юрты. И тогда все узнают о его увлечении, и в том числе и те, кому этого не следовало бы знать. «А что будет, если узнает и та девушка с кожаными ведрами? Не обидится ли она, когда увидит созданную по ее образу скульптуру?» — спрашивал себя Тенгери.

Он начал продираться сквозь кусты, а потом, держа деревянную фигуру под мышкой, начал карабкаться вверх по расщелине. Камни здесь были холодными, а воздух влажным, но когда он вылез из расщелины и оказался меж двух берез, выросших, можно сказать, прямо из камня, то оказался на залитой солнцем площадке высоко над пенившимся и грохотавшим Керуленом. Какой красивый вид открывался отсюда! Тенгери опустился на мягкий мох, ковром покрывавший камень. И увидел отсюда ребят: вот они вынырнули из камыша, пятеро на лошадях, а трое на своих двоих, и стоят у поваленной ели, разочарованные донельзя. Они так и вертели головами во все стороны, но никто из них, конечно, не догадается, что он забрался на такую верхотуру. Тенгери не слышал, о чем они говорили, но вполне мог представить себе, что одни не верят другим: не было, мол, здесь никакого человека, который умеет вырезать людей из дерева.

Фигуру он поставил против света, так, что она казалась сейчас почти черной, а очертания ее обрели неожиданную резкость. Как это было глупо, думалось ему, что он гладил ее голову и шею, голову и шею деревянной фигуры! Встав на ноги, он огладывал всю большую орду, которая расселилась вдоль пологого берега Керулена и даже поглотила многие холмы. На самом высоком из них стояла огромная златоглавая юрта хана. К ней то и дело устремлялись всадники, копыта лошадей которых поднимали в эту жару тучи пыли. А в дальней дали, за изгибом Керулена, открывалась бескрайняя степь. Там несколько тысяч всадников учились, как с ходу переходить в бой, как рассыпаться по сторонам, пропуская врага, как обходить его. Эти военные игры не прекращались ни днем, ни ночью, и за те три лета, что прошли со времени похода против империи Хин, великий властитель монголов передал своему войску весь тот опыт, который обрел в минувших битвах. На каждом из воинов была теперь рубашка из китайского шелка–сырца, настолько прочного, что острые стрелы его не пробивали, а только вдавливали в рану. И достаточно было потянуть за ткань, чтобы вытащить стрелу. У каждого воина были теперь при себе лоскутки такого шелка и иголки с нитками, каждый имел по четыре запасные лошади, а не по одной, как во время похода в империю Хин; у каждого было по луку и по два колчана с разными стрелами, по копью с крюком, по мечу или боевому топору и, конечно, по аркану. Теперь в войске были и китайцы, которые умели строить мосты и наводить переправы через большие реки. Они же учили мастеровых людей, как строить осадные и метательные машины и оружие «летучего огня». Этим тоже занимались днем и ночью. А тех, кто не выказывал при этом особого рвения, хватали за руки и за ноги и тащили на Холм Непокорных. Там им рубили головы и насаживали их на бамбуковые шесты, которые глашатаи потом носили по всей орде. И через каждые девять шагов глашатаи выкрикивали:

— Его покарал хан за непокорность! Гнев хана обрушится на всякого непокорного! Тот, кто не повинуется хану, отказывает в повиновении и нашим богам! А Чингисхан — это наш бог на земле!

Когда Тенгери вновь обрел способность свободно ходить и ездить верхом, он обязательно принимал участие во всех положенных ему военных играх. Но испытывал чувство радости, если выходить в степь было не нужно: мысли о фигурах из дерева не шли у него из головы, иногда он даже просыпался среди ночи и думал: да, вот так, а не иначе нужно было бы то–то и то–то вырезать!

Эти догадки и прозрения радовали Тенгери, и когда он знал, что ни завтра, ни в ближайшие дни отдаться любимому делу не сможет, потому что должен со своей тысячей идти в степь, злился и начинал даже ненавидеть военные игры, которые только отрывали его от самого главного.

Он старался больше не смотреть ни в сторону степи, где в летнюю жару воины скакали на своих лошадях до полного изнеможения, ни в сторону Холма Непокорных, над которым кружили стервятники, жадные до свежей еще крови и мяса, а разглядывал без конца фигуру девушки, особенно ее голову, думая при этом: «Надо бы высечь ее в камне, как китайские монахи высекали своих Будд. Изображения богов должны сохраниться на веки вечные, говорили монахи, почему бы и женской красоте не пережить века?»

Он взял однажды крепкий нож и соскоблил с валуна обветрившийся зеленоватый верхний слой. Это был песчаный камень. Тенгери провел ладонью по его пористой поверхности, и отдельные песчинки потекли вниз. Высокий камень был виден издалека… Снова спустившись вниз по расщелине, Тенгери отвязал уздечку лошади от ствола ели, прошел с ней через кусты, перепрыгивая с камня на камень и переступая через узловатые корни деревьев, а потом вскочил в седло и поскакал в орду, чтобы взять у кузнеца заказанные с неделю назад молотки и разные зубила.