Он с интересом осмотрел все экспонаты, внимательно читая подписи к снимкам, как вдруг обнаружил под одним из них свою фамилию. От неожиданности Макс остановился, и только потом увидел, что перед фамилией стоят инициалы его отца. Отца Макс не видел уже давно, но знал, что тот занимается весьма таинственными изысканиями, и даже вроде некоторое время председательствовал в этом уфологическом центре. “Странное совпадение, – подумал Макс, – через пару дней здесь будут висеть мои работы”.

Он подошел к группе людей, стоящих плотным кружком. Худой, желтолицый с длинными зубами мужчина пропустил его вперед, попутно сунув в руку визитку. “М. Штейн. Председатель Восточного Общества уфологов”, – прочитал Макс.

В центре кружка Макс увидел черноволосую даму неопределенного возраста, и сначала ему показалось, что она жалуется на что-то, – так дрожал ее голос. Но дама всего лишь доверительно вещала людям о своих контактах с пришельцами, и даже произнесла несколько слов на их языке. Это походило на бред, но окружающие ее солидные мужи внимали с почтением и глубокомыслием.

У дверей заиграли на гитаре, и надрывный голос запел: “Дибиби, Дибебе-е-е казажаж ао-о-о!” К этой ахинее тут же присоединился удивительно слаженный разноголосый хор.

– А позавчера здесь собирались кришнаиты, – услышал Макс за спиной незнакомый голос. – И самый главный их специально из Индии приезжал. Они прямо на улице попадали на колени в пыль перед его машиной и кричали “Харе!”

Макс обернулся. Рядом с ним стоял высокий молодой человек и, тонко улыбаясь, говорил:

– А завтра великий гений Стороженко на наших глазах будет создавать “синтез всех религий”. А наша волшебница Галина Петровна будет учить девушек ворожбе, и со временем они станут настоящими ведьмами.

Незнакомец заговорщицки подмигнул и исчез за ближайшей дверью. Макс из этого сообщения не понял почти ничего, да и говорившего не успел разглядеть как следует. Он пожал плечами и направился к выходу, как вдруг к нему подскочил небритый веснушчатый человек и радостно заорал:

– Здравствуйте! Моя фамилия Соколов, неужели вы меня не помните? А я так даже очень хорошо знаю вашего папу. Он великий человек! Это просто счастье, это небывалая удача, что я вас здесь вижу. Сейчас вы мне расскажете о ваших встречах с гуманоидами. Конечно, конечно. Не спорьте, я знаю, что они у вас были.

Макс протестующе замотал головой. Но рыжий уже схватил его за руку. На шее у него болтался диктофон на шнурочке. И весь он был такой нескладный, со своими желтыми глазами, что Макс почувствовал себя неловко. Он украдкой огляделся, но никто, казалось, не заметил дурацкого положения, в которое его поставили.

– Кто вы? – Растерянно спросил Макс, выдирая руку из клещей уфолога.

– Я Со-ко-лов, – сомнамбулически повторил тот. – Вы меня помните. Вы должны меня помнить. Идемте в кинозал.

Эта странная манера после криков переходить к гипнотическому убеждению сыграла свою роль. Макс поплелся за ним, проклиная свою нерешительность, себя, а заодно и не подозревающего ни о чем Соколова.

– Вот здесь вы мне все и расскажете, – снова перешел на безапелляционный тон Соколов, присаживаясь на ручку кресла. И тут же включил диктофон.

– Итак, когда вы встретились впервые?

– С кем? – спросил Макс.

– С представителями инопланетной цивилизации, – радостно выдохнул Соколов, похлопывая Макса по руке. – Вот и расскажите, как вы почувствовали, что на вас вышли? Пишу, – и он щелкнул кнопкой.

– Он сказал...

– Кто он?

– Ну, такой зеленый. Он сказал: “Боже, спаси меня от Соколова!” – Последние слова Макс выкрикнул в пустой темный зал.

И тут же услышал ответ:

– Иду, уже иду спасать!

Прямо со сцены спрыгнул тот самый молодой человек, который рассказывал Максу о кришнаитах.

– Ну вот, нигде нельзя поработать, – возмущенно пробурчал Соколов, – этому-то что здесь понадобилось?

– Кто это? – шепотом спросил Макс.

– Валентин. Скептик, циник и всем мешает. Просто проклятие какое-то.

Валентин, размахивая во все стороны руками, пробирался через ряды кресел:

– Я – ужас, летящий на крыльях ночи! Я – Черный плащ! – замогильно вещал он, хлопая сиденьями и создавая жуткий грохот.

Он подобрался, наконец, к совершенно зачарованному этим выступлением Максу и схватил его в охапку. Макс, потеряв равновесие, ткнулся лицом в желтую майку с голубым тигром посередине и вдохнул запах незнакомого горького одеколона.

– Бежим, – обжигающе шепнул Валентин.

И они побежали прочь от оскорбленного Соколова. Пронеслись сквозь задумчивую толпу уфологов, которые смотрели на них замороженными глазами. Все так же, держась за руки, прогрохотали по лестнице, и остановились только тогда, когда за ними захлопнулись стеклянные двери Дома знаний. Здесь на улице, едва отдышавшись от бега, Валентин оглядел Макса с головы до ног и довольно произнес:

– Ну-с, прекрасная леди, я вас спас. Теперь вы моя, и не возражайте.

Сейчас Макс уже не мог бы вспомнить, о чем они проговорили до позднего вечера. В памяти остались только отдельные яркие картины этого необычного знакомства.

Он помнил, как они бродили по посыпанным красным песком дорожкам парка Горького. С детства знакомого парка. Здесь Макс в несознательном возрасте гулял за руку с бабушками-дедушками – благо их было много. Родные и двоюродные, все они ревностно следили за развитием самого младшего отпрыска, а отпрыск, в свою очередь, не знал, куда деваться от их забот. Поэтому красный песочек, привезенный, как говорили, из Бухары специально для этого парка другими заботливыми дядями, всегда ассоциировался у Макса с чрезмерной опекой, и, повзрослев, он всегда обходил парк стороной. Но в тот раз все неуловимо изменилось. Даже сам воздух струной дрожал под древними деревьями и рассказывал о том, чего не было. “Но могло бы быть, – говорил себе Макс, – да, могло бы быть”. А Валентин говорил, указывая небрежным жестом на бронзовый памятник Максиму Горькому, который темной глыбой возвышался в конце аллеи:

– А это место называется “Аллея одинокого джентльмена”. Но долго ли он так простоит в одиночестве?

У Валентина вообще все имело свои названия. Каскадный фонтан на площади назывался “Гитчи Манито”.

– Там стоял владыка жизни

Гитчи Манито могучий...

В темноте они бродили по Алее Парадов, и в темно-синем, словно шелковом воздухе звучала “Песнь о Гайавате”. Макс слушал, и рождалось понимание, что вот, это тот самый вечер, который был ему заготовлен, как самый лучший вечер всей его жизни.

Он проснулся, когда солнце уже освещало комнату. Яркие четкие полосы лежали на полу и на столе, наискось перерезая голубую вазу с букетом роз. Макс вздохнул и зажмурился, слушая дыхание Валентина. Он не хотел разбудить ночь, которая, конечно, уже прошла, но еще пряталась где-то за сомкнутыми веками. Валентин зашевелился и прижался лицом к плечу Макса. Отдавшись порыву пронзительной нежности, Макс обнял его и благоговейно поцеловал свежую гладкую щеку.

А потом, выскользнув из постели, на цыпочках подошел к столу и оборвал все розовые лепестки. Теперь из вазы торчали только колючие стебли с листьями. И Макс осторожно перенес в горстях свою благоухающую добычу к кровати, и усыпал ее всю и Валентина разноцветными розовыми лепестками.

– Ничего не дали вывезти, сказали, что мои картины – государственная собственность, достояние республики. Ты вдумайся – “достояние”! А ведь пока я жил там во плоти, им все это не было нужно и никакой ценности не представляло. Я и сам-то не был никаким достоянием. Хоть мозги разрешили забрать с собой, и на том спасибо.

Ах, Маргарита, до чего жестока жизнь! Я же знаю все эти сказки про “достояние”. И знаю, что это была всего-навсего лишняя возможность обобрать меня. Сейчас все мои работы пылятся в подвалах театрально-художественного института, куда я сам их и сложил. Будут делать субботник – сожгут. Не утешай, я знаю, что говорю. Сам жег эмигрантские “произведения искусства”.