Весна 1989 года

Случались и хорошие дни. Почти всегда это были воскресенья, потому что по воскресеньям ее родители никогда не работали. Мама пекла хрустящие круассаны и хлеб с изюмом, наполнявший весь дом сладким и душистым ароматом, который держался еще несколько часов. Отец тихо входил в комнату, распахивал ставни на окнах, из которых открывался вид на горы, и так же бесшумно выходил, не произнося ни слова, предоставляя солнцу разбудить девочек своими лучами, необычно ласковыми и жаркими для зимнего утра. Уже проснувшись, сестры лежали в кроватях и слушали доносящуюся из кухни милую болтовню своих родителей, наслаждались ощущением чистых простыней и любовались причудливыми узорами из танцующих в солнечных лучах пылинок. Иногда еще до завтрака мама ставила на проигрыватель одну из своих старых пластинок, и голос Мачина или Ната Кинга Коула проникал во все уголки дома под мелодии болеро или ча-ча-ча. Тогда отец обнимал маму за талию, и они танцевали в паре, приблизив лица друг к другу и сплетя пальцы. Они кружились и кружились по гостиной, огибая тяжелую, вручную натертую воском мебель и ковры, которые кто-то соткал в Багдаде. Девочки выбирались из постелей, босиком пробирались в гостиную и усаживались на диван. Они заспанными глазами глядели на танцующих родителей и улыбались немного смущенно, как будто застали их за чем-то интимным и недозволенным. Роз всегда первой обнимала отца за ноги, стремясь присоединиться к танцу, ее примеру следовала Флора, цеплявшаяся за мать, а Амайя оставалась сидеть на диване. Она улыбалась, забавляясь неуклюжестью этой компании танцоров, кружившихся по комнате и напевавших болеро. Она не танцевала, потому что во все глаза наблюдала за ними, потому что хотела, чтобы этот ритуал продлился еще немного, и потому что она знала, что стоит ей встать и присоединиться к ним, как действо тут же прекратится. Ощутив прикосновение дочери, ее мать перестанет танцевать под каким-нибудь нелепым предлогом, например, заявив, что она уже устала, что ей надоело танцевать или что ей необходимо взглянуть на хлеб, который печется в духовке. Когда это случалось, отец грустно смотрел на жену и продолжал танцевать с девочкой, пытаясь загладить нанесенную ей обиду. Но через пять минут мать возвращалась в гостиную и выключала проигрыватель, ссылаясь на головную боль.

10

После короткой сиесты Амайя проснулась оглушенной и растерянной, чувствуя себя хуже, чем утром. Она приняла душ. Потом нашла записку, которую оставил ей Джеймс. Ее немного задело то, что он куда-то ушел. Хотя она никогда в этом не сознавалась, втайне ей всегда хотелось, чтобы он был рядом, пока она спит, как будто его присутствие действовало успокаивающе на ее душу. Она ни за что не смогла бы поделиться с ним теми чувствами, которые испытывала, просыпаясь в пустом доме, и выразить желание, чтобы он всегда оставался рядом с ней, пока она не проснется. Ей не нужно было, чтобы он лежал рядом или держал ее за руку. Ей было недостаточно, чтобы он был с ней, когда она просыпается. Она нуждалась в его присутствии именно во время сна. Часто, когда она работала ночью и ей приходилось спать утром, она ложилась на диване, если Джеймса не было дома. Ей не удавалось заснуть так же глубоко, как в кровати, но она предпочитала диван, потому что в кровати ей иногда и вовсе не удавалось заснуть. И не имело значения даже то, что он уходил, когда она еще спала. Хотя она и не слышала стука входной двери, она тут же ощущала его отсутствие, как будто ей не хватало воздуха, и, просыпаясь, она совершенно точно знала, что Джеймса дома нет. «Я хочу, чтобы ты был дома, когда я сплю». Эта мысль была четкой, а мотивация нелепой. Поэтому она и не могла ее выразить, сказать ему, что она просыпается, когда он уходит, что она как будто кожей ощущает его присутствие в доме и чувствует себя покинутой, когда, проснувшись, узнает, что он покинул свой пост рядом с ней, чтобы сходить за хлебом.

Три чашки кофе спустя, уже в комиссариате, ей не удалось почувствовать себя сколько-нибудь лучше. Сидя за столом Ириарте, она с удовольствием изучала обстановку кабинета, рассказывающую о жизни его хозяина. Светловолосые детишки, молодая жена, календари с Пречистой Девой, ухоженные комнатные растения возле окон. Цветочные горшки даже были снабжены глиняными блюдцами для сбора воды после полива.

— Можно войти, шеф? Хонан сказал мне, что вы хотели меня видеть.

— Проходите, Монтес, и не называйте меня шефом. Присаживайтесь, пожалуйста.

Он расположился на стуле перед столом и встретил ее взгляд, слегка сжав губы.

— Монтес, меня огорчило то, что вы не явились на вскрытие. Я беспокоилась, потому что не знала причины вашего отсутствия. И я очень возмутилась, узнав от другого человека, что вы не приехали, потому что отправились ужинать. Мне кажется, вы могли бы избавить меня от необходимости без толку тратить время на вопросы и беспокойство о вашей судьбе и на звонки, на которые вы не отвечали, с тем чтобы в конце концов узнать от Сабальсы о том, что, собственно, произошло.

Монтес с невозмутимым видом продолжал смотреть на нее. Она продолжала:

— Фермин, мы одна команда, и каждый из вас должен постоянно находиться на своем месте. Если бы вы захотели заняться вчера вечером своими делами, я не стала бы вас останавливать. Я всего лишь хочу сказать, что, учитывая то, что происходит в Элисондо, вы могли бы позвонить мне, сообщить о своих планах мне или Хонану. И, разумеется, совершенно непозволительно испаряться без каких-либо объяснений. Теперь, когда мы обнаружили еще одну убитую девочку, вы все мне нужны, и вы должны постоянно находиться рядом со мной. — Она смягчилась и улыбнулась. — По крайней мере, я надеюсь, что вы хорошо провели время. — Она молчала, ожидая ответа, но он продолжал смотреть на нее невидящим взглядом. По-детски капризная гримаса, недавно кривившая его губы, сменилась презрительной ухмылкой. — Фермин, вы вообще ничего не хотите мне сказать?

— Монтес, — внезапно произнес он. — Для вас инспектор Монтес. Не забывайте, что, хотя вы руководите этим расследованием, вы говорите с равным. Я не обязан ничего объяснять Хонану, который ниже меня по званию. Я предупредил помощника инспектора Сабальсу, и на этом мои обязанности исчерпались. — Он прищурил глаза, в которых пылало негодование. — Разумеется, вы не помешали бы мне пойти в ресторан. Инспектор Монтес уже шесть лет работал в отделе убийств, когда вы поступили в академию, шеф. И я вижу, что больше всего вас нервирует бездарность в лице Сабальсы.

Он поудобнее устроился на стуле и снова вызывающе уставился на Амайю. Она грустно смотрела на него.

— Единственный, кто продемонстрировал в этой ситуации свою бездарность, — это вы. Вы проявили себя как нерадивый и плохой полицейский. Бог ты мой! Мы только что обнаружили третий труп, оставленный серийным убийцей, у нас до сих пор нет никаких зацепок, а вы отправляетесь ужинать. Я думаю, что вы злитесь на меня, потому что комиссар поручил это дело мне. Но вы должны понять, что я к его решению не имею никакого отношения. И мы вообще не должны сейчас ни о чем думать, кроме того, что нам необходимо как можно скорее поймать убийцу. — Она смягчилась и внимательно посмотрела Монтесу в глаза, пытаясь заручиться его поддержкой. — Фермин, я думала, мы друзья, и меня это радовало. Я думала, что вы меня цените и что я могу рассчитывать на вашу помощь…

— Продолжайте верить, — прошептал Монтес.

— Вам больше нечего мне сказать? — Он молчал. — Ну, хорошо, Монтес, как вам будет угодно. Увидимся на совещании.

И снова мертвые лица девочек и их взгляды, устремленные в бесконечность, подернутые пеленой смерти, а рядом, как будто напоминая о понесенной чудовищной потере, яркие цветные фотографии. С одного снимка лукаво улыбалась Карла. Она позировала рядом с автомобилем, несомненно, принадлежащим ее парню. На другом Айноа держала на руках ягненка, которому едва исполнилась неделя. Третий снимок запечатлел Анну в составе школьной театральной студии.