— Торопись, сынок, — сказал он ему тихо, — поедешь в ла-Приш, пока мать тебя не увидала; ты знаешь, как она огорчена, лучше ее избавить от прощания. Я поведу тебя сам к твоему новому хозяину и возьму твои вещи.

— А мне нельзя проститься с братом? — сказал Ландри. — Он на меня обидится, если я так уйду.

— Он заплачет, разбудит мать, если проснется и увидит, что ты уезжаешь, мать заплачет еще сильнее, при виде вашего горя. Полно, Ландри, у тебя доброе сердце и ты не хочешь болезни твоей матери. Исполни храбро твой долг, дитя мое, уезжай и не отвлекайся. Сегодня же вечером я приведу тебе брата, а к матери ты придешь на днях. Ландри бодро повиновался и вышел из дома, не оглядываясь. Мать Барбо спала не крепко и слышала все слова мужа. Чувствуя, что он прав, бедная женщина не шевельнулась и только раздвинула занавески, чтобы посмотреть, как вышел Ландри. Ей было очень тяжело, она соскочила с постели, желая его поцеловать, но остановилась, когда увидела спавшего Сильвинэ. Бедный мальчик так наплакался за три дня и почти три ночи, что страшно устал; его немного лихорадило во сне, он постоянно поворачивался на подушке, глубоко вздыхал и стонал. Тогда мать Барбо, глядя на оставшегося сына, созналась, что ей труднее было бы его отпустить от себя. Он был привязчивее, неизвестно почему: зависело-ли это от характера, или так Бог предначертал, что один сердечнее другого. Отец Барбо ценил работу более, чем ласки и внимание, а потому немного предпочитал Ландри. Зато мать любила больше нежного и кроткого Сильвинэ.

Она внимательно смотрела на своего бледного и слабого мальчика; ей было бы очень жаль отдать его в услужение. Ландри способнее был переносить труд, да и дружба его к брату и матери не доводила его до болезни. Этот ребенок хорошо исполнял свой долг, думала она; но, все-таки, он бы повернул голову и заплакал, если бы у него было нежное сердце. Он бы и двух шагов не сделал, не помолясь, и приблизился бы к постели, где я притворялась спящей, чтобы посмотреть на меня и поцеловать хоть край занавески. Мой Ландри молодец: ему бы только жить, двигаться, работать и менять место. А у Сильвинэ сердце девочки, его надо беречь, как зеницу ока.

Так рассуждала мать Барбо, ворочаясь в своей постели и не смыкая глаз; а тем временем, отец Барбо уводил Ландри через поля и луга в ла-Приш. Когда они поднялись на горку, за которой уже не виднелись строения ла-Косс, Ландри остановился и обернулся. Сердце в нем дрогнуло, он опустился на папоротник и не мог идти дальше. Отец сделал вид, что этого не заметил, и продолжал свой путь. Через минуту он тихо позвал его:

— Вот и день настал, мой Ландри, поспешим дойти до восхода солнца.

Ландри поднялся, удерживая крупные слезы, подступавшие к его глазам, он дал себе слово не плакать при отце. Он притворился, что выронил нож из кармана, и пришел в ла-Приш, не показывая своего горя, а оно было тем сильнее чем тщательнее он его скрывал.

Отец Кайлло очень обрадовался, увидев, что ему привели самого сильного и сообразительного из двух близнецов. Он понимал, что это решение обошлось не без горя, и постарался похвалить и ободрить молодого парня, так как был человеком добрым и хорошим соседом. Он угостил его супом и вином, чтобы придать ему храбрости, а то его грусть была написана на лице. Потом он его повел запрягать быков и показал, как надо было приниматься за это дело. Но Ландри не был новичком; он постоянно справлялся и правил отлично быками своего отца, у него была хорошая пара, Ландри возгордился, что у него на рогатине будет такой скот, увидев, какие были откормленные и породистые быки отца Кайлло. Ему было приятно показать, что он ловкий и не трус. Отец не преминул его похвалить. Когда настало ему время выехать в поле, все семейство отца Кайлло, от мала до велика, пришло его поцеловать, а самая младшая дочь привязала своими лентами ветку цветов на его шляпу, желая отпраздновать первый день его службы у них. Перед прощанием отец наказал ему, в присутствии его нового хозяина, стараться ему угождать во всем и беречь его скотину, как свою собственную.

Ландри обещал постараться и уехал в поле, он добросовестно трудился весь день и вернулся голодный, так как в первый раз он так работал. Небольшое утомление — лучшее средство от всякого горя.

Но труднее обошлось с бедным Сильвинэ в Бессонниере, так назывались дом и поместье отца Барбо, построенные в городе ла-Косс; это прозвище далось со дня рождения обоих детей, потому что вскоре одна служанка в доме родила двойню близняшек, но они не жили. Мужики большие охотники до всяких вздорных и смешных прозвищ, поэтому дом и землю назвали Бессонниер, и всюду, куда дети ни показывались, им кричали: вот близнецы из Бессонниеры[2].

Итак, в Бессонниере было очень тоскливо в этот день. Когда Сильвинэ проснулся и не увидел рядом брата, он угадал правду, но не хотел верить, что Ландри мог уехать, не простившись, и сердился на него, не смотря на свое горе.

— Что я ему сделал? — говорил он матери, — чем его рассердил? Я во всем его слушался; я удерживался от слез при вас, милая матушка, хотя голова шла кругом. Он обещал не уходить, но подбодрив меня и не позавтракав со мной в Шеневьер, где мы привыкли беседовать и играть. Я хотел сам уложить его вещи и отдать ему мой ножик. Значит, вы все ему приготовили еще с вечера и ничего мне сказали; матушка, вы знали, что он уйдет, не простясь?

— Я послушалась твоего отца, — отвечала мать Барбо. Она всеми силами старалась его утешить. Но он ничего не хотел слушать, пока не увидел её слез; тогда он стал целовать ее и просить прощения, обещал остаться с ней и просил не грустить. Но только она ушла на скотный двор и в прачечную, Сильвинэ побежал в сторону ла-Приш, не соображая, куда он идет, повинуясь инстинкту, как голубь летит за своей голубкой.

Он бы дошел до ла-Приш, но встретил по дороге возвращающегося отца; тот взял его за руку и повел домой, с словами:

— Мы пойдем сегодня вечером к брату, а теперь он работает, не надо ему мешать. Это не понравится его хозяину. Вспомни, твоя мать дома одна, ты должен ее успокоить.

Вернувшись домой, Сильвинэ прицепился к юбке своей матери и не отходил от неё ни на шаг, говоря с ней о Ландри и думая о нем все время. Он посетил все местечки и закоулки, где они бродили вместе. Вечером отец повел его в ла-Приш. Сильвинэ не мог ничего в рот взять, так он торопился поцеловать своего близнеца. Он ждал, что Ландри пойдет к нему на встречу и жадно вглядывался в даль, думая, что вот-вот он его увидит. Но Ландри не двинулся, не смотря на все свое желание. Он опасался насмешек молодежи над их дружбой, которую считали даже болезненной. Когда Сильвинэ пришел, он застал Ландри за столом; он ел и пил так весело, будто всю жизнь провел с семьей Кайлло. Однако, сердце Ландри сильно забилось при виде брата; он бы уронил и стол, и скамью, чтобы броситься к нему, если бы во время не удержался. Но хозяева наблюдали за ним с любопытством, забавляясь над их привязанностью друг к другу, которую школьный учитель называл «феноменом природы», и Ландри притворился равнодушным.

Сильвинэ бросился в его объятия, прижимаясь к его груди, как птичка жмется в гнездышке, чтобы согреться, но Ландри был недоволен этим порывом из-за других, его радовала любовь брата, но сам он хотел быть благоразумнее; он старался знаками дать понять брату, чтобы он сдерживался, это крайне обидело и рассердило Сильвинэ. Наконец, отец Барбо занялся беседой с отцом Кайлло, и близнецы вышли вместе. Ландри торопился поговорить понежнее с братом наедине. Но другие парни за ними следили издалека, а маленькая Соланж, младшая дочь отца Кайлло, хитрая и пронырливая, пошла за ними тихонько до орешника, все думая увидеть что-нибудь необычайное, не понимая, что может быть удивительного в дружбе близнецов? Хотя Сильвинэ удивлялся холодному приему брата, он ничего не сказал ему на радостях свиданья, Ландри мог располагать следующим днем, как хотел, отец Кайлло его освободил от всех обязанностей; он ушел рано утром, надеясь застать брата в постели. Но Сильвинэ, любивший долго спать, проснулся как раз, когда Ландри переходил через изгородь фруктового сада, и выскочил к нему, словно чувствуя его приближение. Весь день был сплошным удовольствием для Ландри, ему приятно было увидеть и семью, и дом, теперь, когда знал, что не вернется сюда ежедневно. Сильвинэ забыл на полдня свое горе; за завтраком он повторял себе, что будет обедать с братом; но только обед кончился, он вспомнил, что остался один ужин, и начал волноваться и тосковать. Он ухаживал и ласкал своего близнеца от всей души, уступая ему любимые его куски, отдавая горбушки и кочерыжки салата; он заботился об его одежде и обуви, словно снаряжая его в длинный путь, и жалел его, не подозревая, что сам нуждался в большем участии, так как горевал сильнее Ландри.