Иссерли откинула голову назад, оперлась основанием ноющего черепа о керамический край ванны. С потолка прямо над ней свисали замысловатые, отдающие цветом в гной лохмотья, перемежавшиеся такими же пузырями, — следствие многолетнего воздействия пара. Эрозия проела несколько геологических слоев краски. Ничего более похожего на ландшафт ее детства Иссерли пока в этом мире не обнаружила. Она опустила взгляд пониже.

Тело оставалось невидимым под отражавшей свет гладью воды, из которой торчали наружу лишь кончики ножных пальцев да купола грудей. Иссерли смотрела на эти курганы плоти и без особого труда представляла себе, что они — вовсе никакие не груди, а нечто совсем иное. Разделенные, вот как сейчас, освещаемой солнцем водой, груди напоминали ей обнаженные отливом океанские скалы. Скалы, давящие на грудную клетку, толкая ее под воду. Амлис Весс никогда не видел ее без этих выпирающих искусственных наростов; не знал, что когда-то она обладала грудью гладкой, ничем не худшей его груди. Твердой, ухоженной, покрытой лоснящимся каштановым мехом, который мужчин так и подмывало погладить.

Она крепко зажмурилась, безропотно снося до крайности неприятное ощущение, которое создавала, вытекая из ее увечных ушей, вода. И, словно воспользовавшись этим ослаблением бдительности, из крана на левую ступню Иссерли пролилась струйка обжигающе горячей воды. Зашипев от неожиданности, Иссерли сжала левую ступню в кулак. Как странно, подумала она, неудобство столь мелкое, пустячное, все еще что-то значит для нее — теперь, когда Амлиса больше нет, а самой ей хочется умереть.

В ржавой жестяной мыльнице, прицепленной к краю ванны, лежало несколько картонных конвертиков с бритвенными лезвиями. Иссерли извлекла одно, щелчком послав пакетик на грязный плиточный пол, подняла с него зеркальце, которое принесла сюда из спальни. И подняв его над головой, повернулась к свету и взглянула себе в лицо.

Ей хотелось увидеть его глазами водселя.

С первого же взгляда стало ясно: запустила она себя до того, что в это и поверить трудно. Ей казалось, что она проделала все необходимое для пересечения границы, которая отделяла ее от животных, лишь пару дней назад, но, по-видимому, дней с тех пор прошло гораздо больше. Водселям, которые видели ее в последнее время, открывалось, надо полагать, зрелище очень странное. Хорошо хоть, что последних двух она из обращения изъяла, потому что нельзя не признать: сейчас никто из них свою в ней не признал бы. Все ее тело, за исключением участков, слишком сильно изрезанных или созданных искусственно, — на таких ничего расти не могло, — покрыл отросший мех. Теперь она почти походила на человека.

Граница волос стала едва-едва различимой; мягкий пушок покрыл лоб, соединив ее с более густым мехом бровей. Нижние ресницы назвать таковыми было практически невозможно, они слились со щетиной на щеках, коричневатой щетиной, становившейся, отрастая, все более мягкой. Плечи и руки до локтей украсила свежая, густая поросль каштановых волосков.

Если бы Амлис Весс задержался здесь еще на несколько дней, он, пожалуй, понял бы, почему мужчины Элиты всегда обещали Иссерли оставить ее рядом с собой, замолвить за нее, когда придет время, словечко, постараться, чтобы ее не отправили туда, где такой красавице, как она, ну совершенно не место. Это было бы надругательством над естественным порядком вещей, как-то сказал Иссерли один из них, поглаживая ее по боку и понемногу сдвигая ладонь к мягкой генитальной расщелинке.

Держа лезвие в одной руке, Иссерли втерла другой шампунь в щеки, — поскольку мех доходил до нижних век, делать это следовало осторожно, заботясь о том, чтобы мыльная пена не попала в глаза. Их и так уже резало из-за того, что ей приходилось слишком часто носить очки. И из-за того, разумеется, что она оплакивала разлуку с Амлисом — да, собственно, и всю свою жизнь.

Осторожными, легкими движениями Иссерли сбрила шерстку с лица, оставив лишь полоски ее, изображавшие ресницы. Водя бритвой по лбу, она постаралась разгладить его, не хмуриться. После каждого прохода бритвы по коже, Иссерли ополаскивала ее в ванне, и вскоре шерстинки покрыли поверхность воды, носимые по ней флотилией мыльных пузырьков.

Закончив, Иссерли снова взяла зеркало и осмотрела лицо. Капелька бесцветной крови сползала по лбу, Иссерли смахнула ее, прежде чем она успела добраться до глаза. Ранка через минуту заживет.

Выравнивать линию волос Иссерли не стала, оставив — пробы ради — спускавшийся на лоб мысок. Она видела такой у некоторых водселей и считала, что выглядит он вполне привлекательно.

Все остальное больших усилий не потребовало. Вынув из пакетика свежее лезвие, Иссерли выбрила руки и ноги. Затем, покряхтывая от усилий, забросила руки за спину и обрила ее: одна рука держала зеркало, другая орудовала бритвой. По животу довольно было пройтись всего несколько раз: исчерченная шрамами кожа, наросшая на месте ампутированной груди, была жесткой, покрытой ямочками — совсем как торс мускулистого водселя, который воздерживается от спиртного и жирной пищи. Узловатую плоть между ногами Иссерли ни трогать, ни осматривать не стала: она была безнадежна.

Вода остыла, ванна приобрела сходство с затянутым бурой ряской прудом. Иссерли встала, включила душ, окатила себя, чтобы смыть прилипшие к телу шерстинки, горячей водой. Потом выступила из ванны на холодные плитки, рядом с маленькой грудой снятой перед купанием одежды. Подцепив ее пальцами ног, Иссерли бросила одежду в ванну и прополоскала в мгновенно погрязневшей воде.

Амлис Весс улетел, и заняться ей было — кроме работы — нечем.

Пока она разминалась, по телевизору показывали дневной выпуск новостей. Впервые за многие годы он имел отношение к Иссерли.

— Продолжаются поиски пропавшего жителя Пертшира, Уильяма Камерона, — произнес озабоченный женский голос, и с грязного экрана заглянул в спальню Иссерли рыжеволосый водсель в вязанном свитере, добытый ею несколько дней назад, — в последний раз его видели в воскресенье направлявшимся автостопом из Инвернесса домой.

Первую фотографию сменила вторая, показывавшая того же водселя, сидевшего перед домом-фургоном, привольно раскинувшись и обнимая коленями сонного обличия самку в толстых очках. Перед ними на самом переднем плане замерла пара ошеломленных неожиданной вспышкой камеры упитанных детенышей.

— По заявлению полиции, никаких свидетельств существования связи между исчезновением мистера Камерона и произошедшим в воскресенье убийством Энтони Маллиндера пока не обнаружено.

Рыжеволосый и его семейство исчезли с экрана, их сменило зернистое изображение лысого чудовища в желтом комбинезоне, при виде которого по коже Иссерли побежали мурашки.

— Полиция признает, однако же, возможность связи с исчезновением немецкого студента-медика Дитера Геншера, которого в последний раз видели в Авморе.

Пренеприятную физиономию лысого милосердно сменил снимок безобидного на вид водселя, припомнить которого Иссерли не удалось. Затем, всего через долю, как ей показалось, секунды, на экране появился короткий киноматериал, который был отснят на А-9 камерой, установленной так, что она показывала проезжавшие мимо нее машины словно бы глазами автостопщика.

Иссерли продолжала разминку, а программа новостей занялась другими темами: огромными ордами водселей, подыхавших от голода в какой-то зарубежной стране, некрасивым поведением некоего певца (не Джона Мартина), спортивными событиями, погодой. Если верить прогнозу, вести машину будет сегодня довольно приятно.

Упражнения и бившее в окно солнце вскоре высушили волосы Иссерли. Она осмотрела себя, хмурясь, с помощью зеркальца. Свежая черная блузка — самая чистая из нашедшихся в шкафу — немного поизносилась. Все еще элегантная, но слегка обмахрившаяся.

Зря ты взяла того рыжего водселя, вдруг сказала себе Иссерли. Уильяма Камерона.

Отбросив эту мысль, она постаралась сосредоточиться на вопросе более насущном. Где, спрашивается, можно добыть новую одежду? В «Гараже Донни» ее не продают. Иссерли годами противилась искушению облачаться в тряпки, которые сами попадали ей в руки по ходу работы, опасаясь, что какую-нибудь из них могут опознать, как принадлежавшую тому или иному водселю, но, возможно…