- Да, князь… Боярство зашевелилось. Царь Пётр хворает, но есть причина думать, что это напускное. Я слежу за Великой Преславой. Около Петра вьются недовольные тобою, князь. Нам надо держать ухо востро… Теперь у многих болгарских бояр с Никифором вместо войны - дружба… Друг мой, василевс Никифор будет играть на религиозном единении обоих народов: ромейского и болгарского…
- Опять эта игра в единоверие, - недовольным тоном произнёс Святослав. - Как тут не вспомнить матушку, которая часто говорила мне: вера одна и душа одна и народ как цепями друг с дружкой связан. Женщина, а раскусила.
- Умнее не скажешь, - заметил Калокир, - наши цари потому за веру и цепятся… Крепче людей держать в повиновении верой.
- Мы не противники христианства, и не фанатики своей веры, - сказал Святослав. - Моя мать крещена в Царьграде, часть моей дружины - христиане. Это не мешает нам быть русскими. Вообще, христиан мы не обижаем, и болгары тут на нас жаловаться не могут. Расчёт царя не оправдается… Держи, патрикий, ухо востро.
- За василевсом и его двором я неустанно слежу, князь, и у меня там есть люди. Соглядатай наш только что оттуда. С василевсом и вельможами беседы вёл. Он может, если угодно, обо всем сам доложить.
- Зови.
Вскоре пришёл монашек в потёртом стихаре - в одежонке вроде кафтана с широкими рукавами. Он почтительно и смиренно отвесил поклон и робко стал у двери.
- Превосходный соглядатай. Ну просто клад. Он ещё у моего родителя был на службе…
Святослав оглядел его с ног до головы и покачал головой: так неказист показался ему этот разведчик.
- Подойди поближе. Как тебя зовут?
Тот шагнул робко, шмыгнул носом, скорчил умильную рожу и стал чесаться.
- Как зовут, говорю, - строже произнёс Святослав. - Какой-то он у тебя чудной, - сказал Святослав Калокиру. - Такого не только к царям, а и в харчевню не пустят…
Калокир засмеялся.
- Фалалеем его зовут…
Монашек смирно заметил:
- Фалалей я для ромейского царя, а для русского князя я - Дудица.
- Грек?
- Не угадал.
- Болгарин?
- Опять не угадал.
- Кто же ты, шут гороховый?
- Эх ты, да я - русский.
- Плутуешь. Отколя?
- Из Нова Града… С Волхова.
- Ишь ты, куда тебя занесло. И какими судьбами?
- Судьба у холопа известная: гни спину на боярина, да не пищи. Матушку променял боярин на собаку, а меня сдал на выучку шорнику. Приучили делать обувь, шапки, ремни, сбрую, седла, колчан, рукавицы, плети. Был и кожемякой - кожу руками обминал. Тяжело было, подумал, подумал, и убежал в скоморохи…
Фалалей стащил парик, выпрямился и преобразился на глазах у князя. Лицо его приняло насмешливое выражение, речь стала бойкой, чеканной, с новгородским твёрдым северным акцентом… Он подпрыгнул, перевернулся на месте колесом и как ни в чём не бывало, продолжал:
- Научился я у них всевозможным фокусам, плясам на все манеры, петь, играть на гуслях, на бубнах, на свирели, на дудках… Дали прозвище Дудица… В одном месте поймали, вернули к боярину, к которому мне не хотелось возвращаться, страсть. Боярин добрый был, велел только отодрать батогами и зачислил меня по скоморошьей части. Жил в усадьбах, забавлял господ, избаловался. Один раз я стибрил бобра из силков, принадлежащих тиуну. Тиун меня привязал к саням, били врастяжку до полусмерти. Я выжил и тут же убежал в Киев. В Киеве опять скоморошничал у знатных бояр. Они меня укрывали, но тиун разыскал и повёз к прежнему боярину на расправу. Дорогой я, будь не плох, прикокошил тиуна и перебрался в Херсонес, куда бегут многие холопы из Руси. Патрикию всё рассказал и он отправил меня в Царьград своим дозорным. Там я служил мимом в цирке, и потешал царей. Но мой прежний патрикий умер, я стал холопом Калокира и он сказал, что ему выгоднее, да и мне, чтобы я разыгрывал юродивого на градских стогнах. Дело привычное, я прославился как юродивый и святой… На зиму патрикий устроил меня в глухую обитель, и я там жил на положении святого. В обители я провёл три года, упражняясь в юродстве. Патрикий говорит, что у меня талант комедианта. Я и сам поверил, когда пробрался ко двору, потому что не многих приглашали ко двору. А я до Никифора добрался…
Святослав хохотал искренне до колик.
- Но ведь это и опасно и тяжело? - спросил он.
- Искус зато превелик. Надо валяться в канавах, жрать дерьмо на виду у скорбных баб, драть тело, носить вериги, ходить босым по снегу, но ведь на то и искус, чтобы прослыть юродивым… Многих я за это время провидел, мало кто выдерживал и снова начинали заниматься честным трудом…
- Да, в святые не легко выйти, - сказал князь. - Значит ты скоморох матёрый. А, ну-ко что-нибудь покажи такое…
Фалалей-Дудица взял из узелка отрепье и мгновенно преобразился в юродивого. Он задёргался на месте, глаза заслезились и запылали, лицо приобрело безумный вид. Он закричал дико, пророчествуя:
- Ужасайся! Грядёт жених по полунощи! Явятся чудеса, польётся горящая смола с неба! Невероятные землетрясение и громы! Страшный суд покарает нечестивых! Падёт, падёт Вавилон яко великая блудница!
- Даже жутко, - заметил Святослав. - Много я видел скоморохов в Киеве, а такого фигуранта встречаю первый раз… На каком же языке ты изъяснялся, Дудица, во дворце?
- Он у меня незаменим, князь, - сказал Калокир. - Его хоть куда. Ведь он говорит по-ромейски как по-русски, при случае объяснится по латыни, знает арабский, хазарский и прилично понимает печенегов.
- Похвально и подходяще нам.
Святослав налил ему турий рог вина:
- За твоё здоровье Фалалей-Дудица, и за услуги, оказываемые нам. Молодец.
- Благодарствую, князь.
Фалалей-Дудица выпил одним духом, крякнул, как это делают заправские бражники и молча протянул к князю обе горсти. Святослав, смеясь, наполнил обе горсти золотыми номисмами.
- Теперь расскажешь нам про Никифора. Думаю, в чём-нибудь да проговорился…
- Ох, князь, важная весть… Василевс отправил послов к печенегу Куре…
- К Куре? - спросил ошеломлённый князь. - Как ты узнал?
- Я всегда во время юродства произношу слова священного писания, которые заучил в монастыре. Они невнятны, но на суеверных людей производят страшное впечатление. Ты, князь, и то перепугался. Я кричу (Дудица принял экстатический вид): «Конь бледный и на нём всадник, которому имя смерть!» Люди трясутся от страха и каждый толкует эти слова по-своему. Или, особенно поражает, когда я закатываю глаза и дрыгаю ногами и ору: «Пал, пал Вавилон, яко великая блудница…» И когда меня что-нибудь спрашивают и мне надо напророчить, я всегда кричу что в голову придёт. Любую чепуху. Найдут мудрой и осмысленной. Когда царь спросил как ему поступить, чтобы найти из теперешнего тяжёлого положения, я выкрикнул: «Клин клином вышибают!» Ах, воскликнул царь, значит ты угадал и эту мою мысль, и нашёл её умной, что надо обратиться к печенегам…
Князь был потрясён:
- Что известно ещё об этом?
Ответил Калокир:
- Узнав о таком замысле василевса, я постарался к свите ромеев, отправляемой к Куре, присоединить моего соглядатая.
Он хлопнул в ладоши, и вошёл парень в печенежском наряде. Он молча поклонился князю.
- Вот этот человек. Он только что прибыл из стана Кури. Он отвозил Куре подарки. Ему вырезан язык.
Парень открыл рот и показал обрубок языка.
- Таков обычай ромейских василевсов, чтобы простолюдин не выдал того кому-нибудь, что он видел и что есть тайна. Парень этот из Херсонеса, он знает печенежский язык, их обычаи, и я его в своё время устроил в охрану василевса. Он нам будет верен всегда. Он грамотен и написал мне все, что надо. Князь Куря двинулся в поход на Киев.
Святослав склонил голову.
- Царь умнее, чем я думал, - сказал Святослав.
- У царя уйма советников. И многих стоит евнух Василий. Да и сам василевс умеет натравливать один народ на другой. И всё-таки, князь, мы замыслы печенегов предвосхитили.
- Не забуду вас, друзья мои. Ловкие вы помощники и преданные.