— Ох, господин Мамбет, безмозглые эти людишки совсем лишили меня сна и покоя, — начал жаловаться Букенбай. — Когда над ними нависает опасность, они тут как тут: «Батыр, как нам быть, как поступить?» Едва установится спокойствие, опять носы свои воротят! Сейчас и вовсе ошалели! Не дают к гриве своей прикоснуться! Устал я убеждать их, спорить, уламывать... Решил жить сам по себе, так оно будет спокойнее. Пусть они хоть на головах ходят... Давно хотел поинтересоваться: если я совсем от них отделаюсь, чтобы стать русским подданным, найдет ли ее величество царица для меня, вернее для моего скота, какое-нибудь пастбище на берегу Яика?

Букенбай запинался, смущался — не привык просить.

Тевкелев начал догадываться, почему Букенбай всегда стремился ему услужить и помочь. Но... но почему он не высказал свое желание раньше или позже, почему именно сегодня?

— По возвращении в Петербург я доложу о вашем прошении нашей государыне, — ответил посол внушительно. Прикинув что-то в уме, добавил: — Я твердо уверен, что она высоко оценит вашу помощь и поддержку.

Букенбай сразу повеселел:

— Если наши крикуны не образумятся, если глупые людишки не перестанут вставать на дыбы и артачиться, я за пару лет мог бы подчинить всю казахскую орду России. Если, конечно, царица помогла бы мне башкирами и яицкими казаками...

— Очень ценная мысль! — не сдержался Тевкелев. — Если бы царица слышала ваши слова, она очень бы одобрила их!..

Опять пришла пора ломать Тевкелеву голову над тем, почему сначала так раскис всегда спокойный в себе батыр. Или пришли худые вести от послов, отправленных в Средний жуз? Или какой-нибудь скандал приключился? Почему потом так быстро успокоился и повеселел? В чем причина?

Вскоре вернулись послы от хана Самеке. Коней своих они гнали безжалостно, месячный путь одолели за десять дней. Таймас доложил Тевкелеву, как разворачивались события в ставке хана Самеке. После того как он, Таймас, обратился к хану со словами приветствия от имени русского посла и с извинениями, что сам посол не смог навестить высокородного хана, Самеке ответил:

— Благодарю, у меня нет никаких обид на господина посла. Я бы мог и сам поехать и поприветствовать почтенного посланца русской царицы. Обида моя — на Абул-хаир-хана, который затеял столь важное дело, ни с кем не посоветовавшись, тайком, по- воровски. И обида моя — велика, потому я и не отправился сам, хотя желал бы повидать русского посла... А еще думаю я, господин Таймас, что посол не смог к нам сюда пожаловать не из-за зимы и трудностей пути, а из-за того, что потерял всех своих коней и остался пешим! Да и то сказать: разве будет ладиться дело, начатое столь недостойным образом? Пожалуй к нам в степь посольство по приглашению всего народа, все было бы по-иному. А теперь... теперь никто даже не может гарантировать безопасность как господину Мамбету, так и его людям...

— Пугал Самеке меня, стращал, — рассказывал Таймас, — а потом вдруг и говорит: «Ясное дело, Абулхаир более уважаем и почитаем, чем мы все вместе взятые. Но не ради него, а из глубокого почтения к русской владычице я все-таки дам клятву на верность России. Не посчитайте, что я выполняю волю Абулхаира, как бы не так! Это мое собственное, искреннее стремление и желание! Взял и приложил хан Самеке печать. Дал расписку в том, что ежегодно будет посылать в Петербург две тысячи лисиц, тысячу корсаков. Вот только заложников, сказал, давать не сможет. На другой день хан Самеке вызвал меня к себе и вручил письмо на имя государыни императрицы. На словах просил передать вам, господин посол, следующее: «В мае на совет соберется весь Средний жуз. На совет съедутся лучшие люди всех родов. Приглашаем принять в нем участие господина Тевкелева. Однако я не буду бездействовать до мая. Переговорю, потолкую с биями по делу, интересующему посла великой царицы великой России»,

Таймас сообщил также, что хан Самеке, султаны Барак и Абулмамбет и еще какой-то влиятельный батыр по имени Жанибек собираются идти походом на контайджи, имея шеститысячное войско.

Доклад Таймаса скорее обрадовал Тевкелева, чем огорчил: в конце концов, присяга еще одного влиятельного султана у него в кармане.

Абулхаира вести о Самеке насторожили. И потому, что Самеке, похоже, находится в курсе всего, что происходит тут, осведомлен обо всем так, будто сам здесь находится. И потому, что убедился: за всеми распрями и разбоями чувствуется рука потомков Жадика. Очень встревожила Абулхаира готовность, с которой Самеке согласился принять подданство. Что, если все это лишь уловка? Желание усыпить их бдительность? Самеке, возможно, решил временно отделаться от Тевкелева, но продолжать науськивать народ против русского посольства. Намек, что опасность для них еще существует, — неспроста. Им теперь легче будет изворачиваться: «Мы дали присягу. К расправам и несчастьям разным в Младшем жузе никакого отношения не имеем!» Сами же будут потирать от удовольствия руки, злорадствовать, что навредили хану. Они что-то задумали! Абулхаира томили недобрые предчувствия. И они сбылись. Прибыли из шектинских аулов бии и заявили Абулхаиру:

— У нас есть разговор к русскому послу. Позови его.

— Позвать посла недолго, он никуда не денется. Сначала мне поведайте, какое у вас к нему дело. Может быть, я смогу быть вам полезным, — почуяв неладное, ответил Абулхаир.

Красивый, холеный бий Жантума покраснел от досады и гнева и произнес с вызовом:

— Абулхаир, в прошлом году, в эту самую пору, ты послал в город Тобол нашего Бекболата с четырьмя спутниками. От них нет ни слуху ни духу. Мы ждали терпеливо, ждали в надежде, что ты побеспокоишься о них сам, без нашего напоминания. Однако и ты, и этот твой посол, молчите, словно воды в рот набрали. Вот мы и приехали узнать о судьбе джигитов у посла, или кто он там...

Позвали посла. Тевкелев понял, что в ханской юрте сгустились тучи, но не те, что сулят грозу. Он-то ждал неприятных, даже страшных вестей, а вместо них, слава богу, услышал претензии, которые высосаны из пальца.

— Нам известно, что есть среди русских такие, что по возвращении домой ругают нас, казахов, обливают грязью. — Лицо Жантумы побагровело, глаза налились кровью. — Чтобы набить себе цену перед своей царицей, они плетут всякие небылицы: «Ох-хо-хо, каких только мук мы не испытали у этих диких степняков. Нас там и грабили, и истязали, и оскорбляли, и под стражей держали!» Уж скоро три месяца, как вы здесь, однако живы и здоровы и все у вас цело. Ваши правители верят клевете и оговорам и в отместку хватают ни в чем не повинных людей. Хватают и оставляют у себя как пленников или заложников. Где наш посол Бекболат? О нем ничего не известно вот уже год! Мы не знаем даже — жив ли он. Хотим узнать о его судьбе!

Тевкелев одного за другим оглядел насупленных, гневных людей и заговорил решительно и твердо:

— В России никогда не имели места такие недостойные поступки, как надругательство или ущемление достоинства послов. Никогда не грабили их имущества, не угрожали им! Подобные безответственные действия невозможны у нас. Не будет их и впредь. За это я могу поручиться. Причина того, почему посол Бекболат до сих пор не вернулся, мне неизвестна. Более того — я далее не слышал о казахском после, судьба которого вас волнует. Однако думаю: за его долгим отсутствием что-то кроется. Может быть, вы совершаете набеги на земли и территории, подвластные России? Угоняете скот, уводите людей?.. Если так, то это веская причина для наших ответных действий. Если смотреть правде в глаза, то виноваты вы сами! — доводы Тевкелева звучали убедительно. Бии выглядели несколько растерянными. — Русские правители не станут трогать мирных соседей без причины... О Бекболате не беспокойтесь. Русское правительство не смотрит на заложников как на пленников. Мы не заставляем заложников работать, не применяем к ним ни малейшего насилия. Живут они в нормальных условиях. Обещаю вам по возвращении домой добиться освобождения Бекболата, если, конечно, он взят в качестве заложника.