Одному аллаху известно, что замышлял этим шагом Кайып, а хан радовался тому, что в родстве с ним оказался молодой султан, имеющий права на Средний жуз... Давно они породнились... Однако не видно, чтобы Батыр добился этого когда-нибудь... В степи выделился среди остальных стремительный Самеке. На тех же просторах мечется, рыщет Абулмамбет. Тесно в нашей степи и Бараку, и Кучуку, рвут и мечут, зарятся на власть. Они, эти четверо, не отдадут Батыру так просто повод Среднего жуза. Правду сказать — сам Батыр способен лишь чваниться да грудь выпячивать — в этом он пошел в отца.

Абулхаир перевез Батыра к себе в Младший жуз и поставил правителем улуса, в который входили шесть родов шекты. Под его собственной властью были некоторые аулы Среднего жуза, но он счел за благо именно к ним не подпускать потомка Жадика — Батыра. У Абулхаира были на то свои причины. Один за другим подрастали его дети. Если со временем он поставит кого-нибудь из сыновей правителем улуса, где роды малы числом, да богаты скотом, то, кто знает, в нужный момент потомки Усеке, возможно, смогут взять в руки Средний жуз... А Батыру лучше быть при нем. Он как бы связывает Абулхаира с племенами Среднего жуза.

И еще... Батыр может пригодиться ему в другом, самом главном. В Старшем жузе правит его родной брат Жолбарыс, в Младшем - он, Абулхаир. Поставив рядом со своей юрту сына Кайыпа, Абулхаир обретает надежду и права на Средний жуз! Конечно, это пока лишь замысел, однако... Делить шкуру неубитого медведя - занятие вроде бы несерьезное, а как оно повернется: вдруг - все это серьезно?!

Абулхаир никому не открывал этой своей самой заветной мечты, сам он старался не очень-то предаваться мечтаниям. В смутные, тяжкие времена у него других забот хватало, зачем зря растравлять себе душу, изводить тем, что пока неосуществимо! Но он знал, что отказаться от этой мечты его может заставить только смерть. А пока — терпение, еще раз терпение!

Ему важно не сделать ни единого неосторожного, неверного движения. Пусть вместо него что-то сделает Батыр. Так как самому Батыру ничего в голову не приходило — жидковат он, глуповат, — Абулхаир все решил за него, решил дать ему возможность проявить себя. Выделил Батыру самых отчаянных джигитов из рода шекты и послал и набег... Пусть привезут хлеб из хивинских погребов, пусть пригонят народу хивинских овец. Батыру необходимо позаботиться о своем умирающем с голоду улусе. Батыр заслужит не одну лишь благодарность детей и женщин. Когда придет час, его действия окупятся с лихвой. Казахи живут по правилу: «Если пал твой скот, поделюсь с тобой мясом, если умерла твоя жена, поделюсь добром на похороны». Долг платежом красен... Разве в сытую пору забудется вкус съеденного в голод куска? Когда люди оправятся, придут в себя после жутких испытаний этих лет, когда отары и табуны их нагуляют жир — каждая четверть туши, съеденная ими сейчас, превратится для Батыра в целую тушу, каждая обглоданная кость — в барашка и ягненка. К тому же по степи разойдется молва о его мужестве и заботе о народе: другие же сидели опустив руки, а он сумел добыть из пасти льва пищу для голодных! Увидят казахи Среднего жуза, что поступили глупо и неосмотрительно, упустив такого султана, как Батыр: подобно тигру рыскал в поисках добычи в логове врага, в то время как другие султаны пролеживали бока в своих белых юртах! Абулхаиру только одно и нужно — чтобы авторитет потомков Жадика падал в глазах народа. А слава Батыра затмевала бы их славу. А это — в свою очередь — вызовет зависть у султанов. Где зависть, там и раздоры между жадиковским семенем...

Даже слепые увидят: среди всех степных правителей самый мудрый, дальновидный — Абулхаир, который послал своего зятя в набег ради блага людей. Он выше всех ханов и султанов — на целую голову выше! За ним и с ним не пропадешь... Увидят и, глядишь, потеплеет у них на душе. А потянутся они к нему душой и сердцем, уж он не даст казахам жить в распрях, в неуверенности за будущее.

Он не будет таким, как Болат - властитель всех трех жузов. От Болата — ни врагам страха, ни народу пользы. Абулхаир покажет всем, что в груди его бьется сердце мужчины, а в руках его сила и мощь! Не протянется долго эта призрачная мирная жизнь. Враги просто присматриваются к новому казахскому хану Болату. Казахи это терпят, но вот будут ли терпеть калмыки и джунгары?..

Абулхаир часто удивлялся, что джунгары до сих пор — за двенадцать-то лет! — не пронюхали: после Тауке на троне оказался безвольный, слабый правитель, о котором не идет ни доброй, ни худой славы.

Верно гласит пословица: явится урод — и вода пропадет... Словно мало мучений и горя выпало на долю казахов, так еще две зимы подряд — джут, два лета — засуха. Народ валится с ног, как сухой камыш, — еще бы, две зимы без мяса, два лета без молока!..

Конечно же, понимал Абулхаир, врагам обо всем известно, они выжидают, почему-то выжидают. Но почему? Должен же контайджи сообразить: хан не может больше медлить, он не имеет права оставлять казахов валяться полумертвыми в их юртах! Он прикажет седлать коней! Контайджи сам кочевник, уж кому-кому, а ему-то известно: кочевники садятся на коней или когда их пьянит собственная сила, или когда нет у них иного способа добыть себе пропитание, кроме как вырвать силой долю у богатого и сытого. Хищный голодный поток ринется, ясное дело, на самого сытого и богатого. Барымтачей все равно ждет смерть — им терять нечего! — и они решат: пусть наша гибель будет связана с надеждой что-то вырвать, чем-то поживиться! А кто нынче самые богатые и сытые? Джунгары! Конечно, казахи могут напасть и на оседлых, на городских. Могут поживиться хлебом, тряпьем из лавок, прикрыть им голые плечи жен и голые зады ребятишек... Могут прожить на похлебке несколько дней. Да только разве она нужна казахам? Им подавай баранов, им подавай лошадей, крупы которых едва не лопаются от жиру; толстые и упругие казы, светлое, сытное курдючное сало. Если зимой в его зубах не застревает мясо, а летом не застывает на нёбе жир, казах предается земле... Вся жизнь казаха в скоте. Истощился скот – истощился народ. Потерял скот - потерял жизнь...

Наверное, контайджи потому и выжидает, что знает: казахи совсем ослабели. Сломить их будет легко. И хищно поглядывает в их сторону...

Появись джунгары сейчас, они легко захватят изголодавшиеся аулы. Сейчас к тому же идет окот, а казахи в эту пору что сидящая на яйцах птица. Кружится, кружится над гнездом, но его не оставляет. Так и казахи - не в их привычках покидать зимнее пастбище. Они теперь находятся рядом со своими овцами. Налетит враг, всех уничтожит поодиночке.

«О аллах! Откуда у меня такие страшные мысли? Пусть ветер не подслушает и не донесет до кровожадного контайджи проклятые эти мысли!» — Абулхаир прошептал молитву, повторил еще раз, а когда начал в третий, чуть не задохнулся от неожиданности: на черную гриву холма и взлетел всадник. Он мчался, неистово погоняя коня. Случилось что-то недоброе! Может, беда с отрядом Батыра, отправившегося в Хиву? Судя по шапке, всадник не из людей Младшего жуза... Что он там кричит? Какой мерзкий голос! Такой же, как у гонца, принесшего весть о кончине Тауке-хана... Несчастье с Болатом?

Если бы кто-то погиб или умер, вестник переваливался бы с одного лошадиного бока на другой, бился головой о луку седла, царапал лицо и рвал волосы. Этот сидит прямо как кол. Но не умолкает ни на минуту. Неужели что-то затеяли джунгары?

— Вра-а-а-г! Вра-а-а-а-г! Вра-а-а-а-г напа-а-а-ал!

О аллах! Свершилось то, чего он больше всего боялся, чего с ужасом ждал.

Абулхаир выбежал из юрты, сжав в руке камчу, словно намеревался полоснуть ею гонца.

Хан взлетел на коня, отдал распоряжения. Послали гонцов за находившимися в походе Батыром и Бактыбаем, отправили гонцов в Каракумы к Букенбаю и в Кызылкумы к Есету. Помчались вестовые в разные концы, к другим баям. Наступила еще одна смутная, тяжелая пора в казахской степи. Днем на каждой гряде, на каждом холме застывали дозорные в черных одеждах, на вороных конях. Из конца в конец степи носились на вороных конях вестовые в черных одеждах.