— Ясное дело, офицеры-то всюду устроятся, — бросил Райныш.

— Дело не в том, чтоб устроиться, а важно хотеть и уметь помогать бескорыстно!

— Да чего он вякает, когда ему слова не дали!

Снова все дружно ополчились на Райныша.

Даже Завадил, который до сих пор никогда не вмешивался в споры, поднял руку и встал:

— Прошу фактическую справку. Я только хочу спросить предыдущего оратора: сам-то он уже сделал что-нибудь бескорыстно для нашего народа?

И, покраснев от волнения, Завадил сел на место.

— Всякий может что-нибудь сделать, — примирительно сказал Бауэр. — Чтобы помогать, вовсе не надо быть интеллигентом.

— Слушайте! Вот тут прямо о Райныше написано!

Райныш резко поднялся; Бауэр сумел предотвратить назревавшую ссору:

— Тише, слушайте, вот сообщение поважнее…

И, повысив голос, прочитал:

Тут все разом забыли о споре; задние придвинулись поближе. Гавел мигом очутился впереди всех.

— Стой! Металлист — вот он я! Где это?

— Слушайте дальше!

Пленные внимательно прислушивались, ожидая, назовут ли их профессию. Не дождались; однако надежды их разгорелись.

Среди всеобщего волнения Завадил медленно встал и поднял руку.

— Завадил! — окликнул его Бауэр.

— Прошу слова.

— Говори, мы ведь не под протокол ведем собрание.

Завадил был необычайно серьезен.

Первым долгом он откашлялся, потом слегка повернулся, чтоб его могли видеть те, кто был позади.

— Уважаемые друзья. Из газеты видно, что мы, чехи, имеем в России возможность жить на свой заработок. Поэтому разрешите мне сказать несколько правдивых слов. Я уже долго над этим думаю. Я хочу сказать, что пора бы уж нам что-то делать. Думаю, после всего, что мы тут читали и слушали, настало время каждому из чехов открыть свои карты. И главное, чтоб каждый действительно делал что-то по своим силам для общего дела. Я имею в виду — для нашего народа. Вот мы слышали о деятельности наших господ интеллигентов…

Блеск его глаз скрестился с блеском глаз Бауэра, и тот невольно покраснел.

— Мы должны признать, что там правильно пишут, — мы обязаны отдать им свои искусные руки, поскольку русские, собственно, сражаются ведь за нас и вместо нас!

Тут Завадил помолчал, покашлял, прикрыв рот рукой, и вдруг поднял с земли еще одну газету, которую раньше никто не заметил.

— И еще одно. Вот тут, друзья, написано: «По местам, товарищи! Судьба народа — это судьба пролетариата!»

— Потому что народ есть пролетариат.

— Только ты-то скорей из немецкого, чем из нашего!

Завадил не обратил внимания ни на реплику Райныша, ни на то, что ответил Райнышу Гавел. Он склонил голову к плечу, выдержал паузу среди всеобщего напряжения и потом поднял свою газету высоко над головой.

— Уважаемые товарищи! — воскликнул он. — Эти слова… они — правда! И мы обязаны потрудиться для родины и народа. Пора нам заявить об этом громко и честно. Здесь нам нечего прятаться. Все мы знаем, чего хотим, о чем вот уже триста лет мечтает наш народ. И мы, по светлому примеру наших национальных героев, Гуса и Гавличка, тоже должны стать за правду. И пусть меня хоть арестуют…

Последние слова вырвались у Завадила нечаянно, и он поэтому смолк.

Но тогда поднялись голоса:

— Даже тюрьма после войны не должна нас отпугнуть!

— Какой там арест? Для этого им надо сначала победить!

— Это моя фактическая справка, — с глубокой серьезностью пояснил Завадил.

Пленные невольно рассмеялись.

— Друзья! В Австрии не сыщется столько тюрем, чтоб упрятать целый народ! Не хватит у них ни военно-полевых судов, ни виселиц! Мы только должны, друзья и товарищи, все твердо заявить наше мнение и потребовать своих прав! Военно-полевые суды действуют только во время войны…

— А переплетчик-то чешет как по книге!

Завадил, севший было на место, снова поднялся, польщенный этим восклицанием.

— Я еще хотел сказать, что свое право мы должны требовать организованно. В организации — сила. И конкретное предложение! Предлагаю написать сейчас же прямо пану лейтенанту Томану. Он уж лучше нас сообразит, что нам делать. Прошу председателя голосовать мое предложение. Значит — организация и письмо Томану.

Завадил еще не кончил, как уже поднялся Гавел и, подражая Завадилу, стал ждать, когда ему дадут слово.

— У меня тоже фактическая справка: организация у нас уже есть! Так что вступайте в нее! А главное, пан учитель, я посылаю им свой адрес. Хочу определиться на работу на выгодных условиях. Напишите об этом пану лейтенанту и в газету эту. С этим, как сказал Завадил, я согласен на сто процентов. За лейтенантом Томаном — всегда и везде!

Вдруг он вспомнил о Беранеке.

— Эй, Овца, где же ты, что тебя не видать, не слыхать?

Беранек, о котором совершенно забыли, теперь вынырнул откуда-то, виновато глянул на Бауэра и сконфуженно произнес:

— Да я ничего не умею.

— Как так! Каждому дело найдется…

— А кому и того не выпало, пусть делает этих самых грядущих путников и путниц. Это-то поди сумеешь?!

Все захохотали. Беранек молчал.

К счастью, Завадил опять взял слово — впрочем, терпеливо выждав, пока Бауэр, уже складывавший газеты, заметит его и разрешит говорить.

— Друзья, — сказал он тогда, — предлагаю конкретно отправиться к управляющему имением. Что, мол, нам нужны деньги на национальный налог…

Шум, поднявшийся было в конце сходки, разом утих. Неуверенность легла на лица пленных.

— Предлагаю послать к Юлиану Антоновичу депутацию. Организованно.

— Верно! Делать что-то! Завтра же! Выбрать депутацию!

Райныш считал, что депутацию надо избрать от всего лагеря; но это единодушно и возмущенно отвергли. Не хватало еще заботиться о немцах!

— Уж не скажешь ли ты там, что немцам нужны деньги для налога в чехословацкий союз? Голова!

— Немцам в России вообще нечего платить! Начали войну, разорили столько, пусть отрабатывают теперь часть контрибуции!

Чтоб покончить с вопросом, Гавел кратко, шумно и дерзко предложил себя в члены депутации. Его и выбрали.

Потом кое-кто назвал Райныша, который-де знает немецкий Райныш был избран большинством голосов, несмотря на его нежелание и бурное возмущение Гавла.

После этого с облегченной душой стали подниматься.

Беранек, почувствовав себя увереннее под прикрытием толпы, незаметно приблизился к Бауэру и жестом, полным скромной решимости и застенчивости, протянул полтинник, оставшийся от того рубля, который ему подарил Шеметун.

— Это от меня на национальный налог, я уже заработал, — примолвил Беранек.

Успевшие заметить это, поспешно отвели глаза, и кто-то, высоким тенорком покрывая говор беспорядочно расходившихся пленных, вывел:

Песню подхватили, и она веселой волной захлестнула все споры, какие еще докипали в зеленой ложбинке.

Воодушевленные, пошли строем по хуторской улице. У винокуренного завода встретили Орбана, возвращавшегося в Александровское, и, конечно, не упустили такого случая: только завидев его, грянули подстрекаемые Гавлом: