— Я к тебе по делу. По срочному.

Андрей, хитро прищурив глаза, спросил неожиданно:

— Заявление мое читал?

— Какое?

— Обыкновенное, на листочке. Аккуратное такое заявление, как полагается. Мне самому понравилось.

— Какое еще заявление? — остановился Леонтий.

— Он еще спрашивает! Как будто не читал. Зачем же тогда пришел? Ты уж сразу давай начистоту: гони, мол, Андрюха, мотоциклетку, да поживее...

У Андрея действительно был мотоцикл, который он собрал из разных запасных частей. Знакомый токарь сварил объемную люльку, похожую на просторное корыто, свободно вмещающее в себя всю Андрюхину ребятню; сзади люльки широким кавалерийским седлом возвышалось сиденье, на которое прочно водружала свое располневшее тело жена Андрея Галина. Мотоцикл этот давно уже стал на шахте предметом беззлобных насмешек, которые всерьез не принимал и сам Андрей.

— К тебе по-серьезному, а ты шутки шутить, — обиженно проворчал Леонтий.

— А ты? Вроде как снежком по лицу. Раз — и готово. В кои веки заглянул — и сразу за дело. Разве так в гости ходят?

Они вошли в дом. Из кухни, пошлепывая по спине годовалого малыша, выглянула жена Андрея. В длинном домашнем халате, располневшая, Галина еще не утратила девичьей красоты. Леонтий поздоровался, назвал себя. Галина молча кивнула и хотела уйти обратно в кухню, но захныкал ребенок, и она, присев к столу, принялась кормить его манной кашей. Малыш хватал пухлыми ручонками ложку, тянулся к чашке, крупная головка его вскидывалась то вправо, то влево, и Леонтий удивлялся тому, как умудряется женщина не испачкать ребенку рот манной кашей.

Андрей улыбнулся, спросив:

— У тебя никто больше не намечается?

— Куда уж нам... — И, не скрыв удивления, обратился к Галине: — Здорово вы с ним расправляетесь.

— Это уж как умеем, — с тихой гордостью призналась женщина.

— Опыт, — засмеялся Андрей. — Пятый кормилец растет.

«Неужели пятый?» — подумал Леонтий, и ему опять стало стыдно и неловко, что он пришел сюда по делу, по которому приходить не следовало. Но по тому, как пытливо взглянул на него Андрей, как насторожилась Галина, он понял: отступать поздно. И все-таки медлил, ждал, когда оставит их одних Галина, но та, словно почувствовав что-то недоброе, не думала уходить.

— Ладно уж, не томи, выкладывай свое срочное дело, — усмехнулся Андрей.

Леонтий, как в омут бросился, коротко выпалил, стараясь не смотреть на сидевшую напротив Галину!

— К себе зову. Пойдешь?

— На новую лаву? — спросила Галина.

По ее вопросу Леонтий понял, что она уже знает все. Даже^-больше того — он вдруг почувствовал, что она ждала его прихода.

— Не на старую же... — хмыкнул Андрей.

— Помолчи, не тебя спрашивают, — строгим голосом пресекла мужа Галина и уже сердито, недружелюбно посмотрела на Леонтия. — Значит, на новую?

— Да. Комплекс будем осваивать.

— Какой еще комплекс? Комбайн, что ли?

— Шла бы ты, Галя, — вздохнул Андрей и виновато взглянул на бригадира: «Видишь, как оно все оборачивается». Хотелось встать и уйти, но Леонтий понимал, что он не сделает этого, он будет сидеть, слушать Галину и упавшим голосом отвечать на ее вопросы.

— Значит, все заново?

— Заново.

— И будут аварии?

— Наверно.

— Значит, будут?

— Будут. Дело-то новое.

Андрей морщился, как от зубной боли. Весь вид его говорил: «Зачем ты так? Откровенность ни к чему». Понимал Леонтий — верно, ни к чему, — но хитрить не умел. Да и не пошел бы на это, даже если бы знал, что женщине было бы куда приятнее услышать ободряющие слова, чем те, которые он высказывал сейчас, — суровые, честные.

— Шла бы ты, Галя, — напомнил Андрей, кивнув на хныкающего ребенка. — Спать пора укладывать.

— Без тебя знаю, — обрезала его Галина и уже совсем враждебно посмотрела на Леонтия. — И не стыдно вам, Леонтий Михайлович? К кому вы пришли? К человеку, у которого мал мала меньше. Только немного ожили, чуток вздохнули, а вы опять, как в прошлом году, хотите мужика моего на сто рублей посадить.

— Галя, перестань! — вскрикнул Андрей.

— А что, разве не правда? Разве не так?

Да, все правда, все так и было. Целых три месяца — одни сплошные аварии. Никакого графика, никакой сменности и конечно же никакого заработка. Некоторые не выдерживали, подавали заявления, уходили на другие, более спокойные участки. Но в течение этого напряженного, трудного времени не слышал Леонтий от Андрея Чеснокова ни одной жалобы. Всегда он был весел, надежен и нужен. А ведь ему как никому другому было тяжело и горько. Сколько, наверно, пришлось выслушать не всегда справедливых, резких слов от жены! Сколько, наверно, пришлось увидеть так старящих женщин слез! А он, бригадир, даже ни разу не спросил: «Каково тебе, Андрюха?»

— Ну хватит, Галя, ну зачем же? — уже в отчаянии вскрикивал Андрей.

Но Галина не собиралась успокаиваться, она продолжала выплескивать все, что скопилось в ее душе от трудно пережитых дней:

— Видите — весна! Обувку надо покупать, костюмчики разные, а их — вон сколько. И я не работаю. Как жить будем? У вас то комбайны, то комплексы, то еще что-нибудь... Уходите, Леонтий Михайлович, не смущайте Андрея...

Громко заплакал ребенок, и Галина, махнув рукой, ушла в спальню. Мужчины сидели молча, боясь поднять глаза друг на друга, прислушиваясь к надрывному плачу ребенка. Наконец ребенок замолчал, и Леонтий терпеливо ждал, когда выйдет из спальни Галина. Но прошла минута-другая, а Галина не появлялась. Андреи, оглянувшись на дверь, шепотом, как тайну, сообщил:

— Плачет, — и, вздохнув, еще ниже склонил голову.

— Пойду, — Леонтий встал, оделся. — Ты уж, Андрюха, извини.

Андрей сморщил в жалко-стыдливой улыбке губы.

— Ладно уж тебе. — И сделал нерешительную попытку подняться со стула.

— Не надо, Андрюха, не провожай. — Кивнул на дверь спальни: — Иди к ней, иди. — И не оглядываясь вышел на залитую солнцем, светлую, искрящуюся от снега улицу.

ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА

Михаил Ерыкалин только что пришел с охоты. И когда он успел? Еще утром его видел Федор, а сейчас и двенадцати нет. Грел Михаил озябшие руки о широкую белую стену печи, а босые ноги сунул в духовку. Жена его Вера, худенькая, черноволосая женщина, кидала в таз мокрую одежду мужа, ворчала:

— Все мужья как мужья, а ты как помешанный. На кой ляд сдалась тебе эта охота! Здоровье губишь, больше ничего.

— Мне бы чайку горяченького, — попросил Михаил, зябко подрагивая плечами.

— Откуда? Вишь, печка едва теплая.

— А плитка?

— Ты спираль сделал? Целую неделю прошу. Ему бы только одна проклятущая охота, до хозяйства руки не доходят. За любой мелочью к соседям беги. Уголь обещал привезти. Привез? А замок купил? Или сарай так и будем полым держать?.. Навязался ты на мою шею, проклятущий...

— Ты бы человека постеснялась, — постарался вразумить ее Михаил, с улыбкой поглядывая на стоявшего у порога Леонтия, который заявился в квартиру Ерыкалиных в самый разгар семейной перебранки.

— А пусть слышит, как его подчиненные с женами себя ведут! — Вера умоляюще посмотрела на Леонтия. — Вразумите вы его, Леонтий Михайлович. Сделайте ему запрет на эту охоту. Никак вы бригадир.

— Опоздала, — хихикнул Михаил. — Мы его из бригадиров рассчитали. Был, да весь вышел.

— Мели, Емеля, — твоя неделя, — отмахнулась Вера. — Язык об тебя только обколотишь.

— Я чая дождусь или нет? — напомнил Михаил.

— Да отвяжись ты, лихоманка! — в сердцах воскликнула Вера и, подхватив таз с мокрой одеждой, вышла из кухни.

— Во, видал? Спектакли устраивает, — весело сказал Михаил, будто рад был, что всю эту перебранку своими глазами усмотрел Леонтий.

— Весело живете, — улыбнулся Леонтий, присаживаясь на шаткий табурет. На всякий случай спросил: — Не развалится?

— Нет, крепкий, — со всей серьезностью заверил Михаил и глубже сунул ноги в духовку.