— С тобой наш разговор окончен!

— Где тот, кто увел ее?

— Это ты спроси у нее.

— Подождите!.. Возьмите девушку!

Баллы чуть не вернулся. Это были как раз те слова, которые ему хотелось услышать. Но он вспомнил признание Айны: «Меня уже коснулась рука другого». И снова его охватила злоба, захотелось ответить грубой бранью. Однако Баллы подавил в себе крик: в глубине души он все еще на что-то надеялся.

Мама посмотрела вслед удалявшимся всадникам, взглянула на Айну, на Мереда, стоявшего с опущенной головой, и, не зная, что делать, прислонилась к кибитке и завыла. Тучное тело ее так вздрагивало от рыданий, что стенка кибитки качалась. Айна сидела в пыли, как встрепанный фазанчик, только что вырвавшийся из пасти шакала. Меред подошел и молча развязал ножом веревки, которыми были связаны ее руки и ноги. Айна увидела скорбное лицо отца, и ей стало жалко его. Стараясь поскорей уйти с глаз детей, сбегавшихся с разных сторон и пугливо выглядывавших из-за стен кибитки, Айна сделала попытку подняться. Но затекшие ноги не слушались. Она сделала шаг к двери в кибитку и упала в пыль; при падении ударилась о что-то твердое, — из носа пошла кровь, заливая лицо.

Взглянув на окровавленную Айну, Мама шумно шмыгнула носом, и изо рта ее полетели обычные слова брани:

— Ах, чтоб тебя...

Мереду было до боли жаль свою дочь. Он ничего не сказал, только пожевал губами и так посмотрел на жену, что та сразу прикусила язык. Потом он поднял Айну и увел в кибитку.

Всю ночь Мама терзала Айну — то щипала ее, то грозила, то принималась плакать и умолять, но так и не могла узнать имя того, кто увел ее. На следующий день она стала просить Халназара, чтобы он забрал «свою невестку». Но Айна снова заявила открыто: «Меня коснулась рука мужчины».

Мама пришла в отчаяние, умоляла Айну:

— Теперь мы совсем опозорились. Скажи хоть, кто был с тобой. Мы выдадим тебя за него.

Айна не верила. Мама грозилась:

— Не скажешь, — выдам второй женой за семидесятилетнего! Такому продам, что светлого дня не увидишь!

Но Айна теперь ничего не боялась.

Так все и осталось нерешенным. Халназар не брал невестку, но и не отказывался от нее. Айна и думать о Баллы не хотела. А Мама, не зная, что делать с полученным от Халназара калымом, чувствовала себя так, словно носила змею за пазухой.

Айна не выходила из кибитки, все время лежала, отказывалась даже принимать пищу. Страдания ее были невыносимы. Она понимала, что стала жертвой чудовищного обычая, и, может быть, впервые в жизни задумалась над тем, как нелепо и жестоко продавать девушек. Но ей ли, девушке, восставать против равнодушного к ее страданиям мира! Все свое бессилие она объясняла тем, что родилась женщиной. Гнет, который претерпевали мужчины, был ей неизвестен. Соседка гелин успела шепнуть ей, что Артык где-то скрывается. Айна не поняла причины этого, а только молила бога, чтобы люди Халназар-бая не узнали, кто был ее похитителем.

От всего пережитого Мама заболела. Домашние работы снова легли на плечи Айны, и на пятый день своего затворничества она вынуждена была пойти за водой к колодцу.

После того как ускакал гонец Эзиза, первой заботой Артыка было — достать коня. Поиски отняли не много времени, — сосед одолжил ему свою кобылку. Вечером Артык повел ее к колодцу. Стояла уже про хладная погода, и скотины, обычно толпившейся здесь в этот вечерний час не было. По дороге встретились трое всадников, уже возвращавшихся с водопоя, у колодца стояли две женщины.

Когда Артык второй раз спустил ведро, одна из женщин ушла, а старушка осталась у колодца. Встряхивая веревкой ведро, чтобы зачерпнуть воду, Артык вдруг увидел, что к колодцу идет Айна. Он не поверил своим глазам, взглянул еще раз, — она. Походка ее была такой же легкой и горделивой, как раньше. Лишь когда она подошла ближе, стало заметно, что лицо ее побледнело, розовые щеки поблекли, тонкие веки словно припухли.

Увидев Артыка, Айна растерялась. С кувшином на плече и ведром в руке она стояла и смотрела на Артыка, а Артык — на нее. Старуха поставила свой кувшин в песоки, переливая в него воду из ведра, глядела на них во все глаза. Вода лилась уже через край, и кувшин наконец опрокинулся. Это помогло Артыку начать разговор.

— Тетушка Бибиджамал, как же это так вышло? — сказал он, смеясь, старухе. — Я упустил ведро, а ты уронила кувшин!

Старуха догнала свой кувшин только на дне овражка, вся выпачкалась в грязи и стала жаловаться:

— Ах, чтоб он разлетелся вдребезги! Дно делают маленьким. как ладонь, — разве его поставишь, где хочешь?.. А ты, милый, ведро упустил?

— Ну да.

Айна стояла и улыбалась.

Артыку вновь, как в той тростниковой рощице, захотелось прижать ее к груди, поцеловать в бескровные губы, утешить. Но при старухе этого нельзя было сделать.

— Айна, я тороплюсь, — обратился он к девушке. — Дай ведро, наберу еще раз воды для кобылы.

— Вай, милый Артык, — всполошилась старуха, — возьми мое!.. А куда так спешишь?

Но Айна уже протянула ведро.

Артык думал, что старуха, наполнив кувшин, уйдет наконец и ему хоть немного удастся поговорить с Айной. Но старуха так цедила воду, что было ясно — раньше захода солнца она не уйдет. «Старая кочерыжка! — подумал Артык. — Неужели она никогда не любила? Или успела забыть?» Он стал так отвечать старухе, чтобы сказать Айне кое-что о себе:

— Тетушка Бибиджамал, ты сама знаешь, что творится у нас теперь: хватают нашего брата, отправляют бог весть куда. Ведь и твой сын, я слышал, вытянул черный жребий?

— Так, милый, так, — подтвердила старуха, и из-под ее сморщенных век покатилась слеза.

— Ну вот, а какой-то Эзиз-хан, говорят, собирает народ, чтобы напасть на царя. Сегодня и в наш аул приезжал от него гонец и объявил, что завтра вечером выступят.

— И я об этом слышала, милый.

— Вот мы и решили за ночь слетать к Эзиз-хану, все выяснить.

— Молодец, сынок! Постарайся ради народа. Да пошлет тебе счастье создатель!

— Не беспокойся, тетушка Бибиджамал. Мы сумеем надеть на полковника огненную рубашку, кровью зальем всю его канцелярию. Будь спокойна, сын твой останется с тобой. Всю жизнь будешь любоваться им!

Айна поняла все, что хотел ей сказать Артык, глаза ее заулыбались.

Старуха, расчувствовавшись, присела возле своего кувшина, и видно было, что сегодня она не уйдет, а в сторону колодца шли уже новые люди. Артык сел на кобылку и искоса взглянул на Айну:

— Айна, девочка, подай-ка ведро! Нам предстоит долгий путь, не мешает хлебнуть два-три глотка.

— Подай, козочка, подай! — прошамкала старуха.

Айна отлила воду в свою тыкву и протянула облегченное ведро. Артык, принимая его, успел пожать ей руку. Тепло их рук достигло сердец. На мгновенье они жадно впились друг в друга глазами.

Попрощавшись, Артык помчался к поджидавшим его товарищам.

Три всадника, нахлестывая коней, успели домчаться до кибитки Эзиза еще до того, как аулы уснули. Артык соскочил с седла и огляделся вокруг. Несмотря на поздний час, у кибитки слышался шум голосов, толпились люди, раздавался топот коней. Всадники подъезжали и уезжали. Лишь только Эзизу дали знать, что прибыли представители еще одного аула, он велел позвать их к себе.

Артык вошел в кибитку и поздоровался. Перед ним стоял рослый и сильный человек с продолговатым лицом, на котором остались следы оспы. Борода у него была подстрижена, усы закручены кверху. В одежде его не было ничего особенного — полушелковый халат, кушак из козьего пуха, наброшенный на плечи чекмень из верблюжьей шерсти, на ногах — поношенные сапоги, на голове — черная папаха с длинными завитками.

После взаимных приветствий Эзиз неторопливо повел беседу:

— Ну, как — все мирно, спокойно в народе?

Артык бросил на Эзиза удивленный вгляд и встретил строгие, внимательно смотревшие на него глаза. «Наверно, испытывает меня», — подумал он и ответил:

— Как может повернуться язык сказать, что народ спокоен! Народ похож на стадо, в которое ворвался волк с оскаленными зубами.