Артамонов обещал, что областной совет вынесет особое постановление по дейханскому вопросу, что аульные советы будут переизбраны в дейхане получат возможность решать свои дела на основе советских законов.

После собрания ему захотелось поговорить с одним бедно одетым дейханином. Он подошел к нему и спросил:

— Товарищ, как тебя зовут?

Дейханин посмотрел на председателя комиссии, на его пряди седых волос, выбившихся из-под фуражки, и неторопливо ответил:

— Меня зовут Гандым.

— А меня — Николай Матвеевич Артамонов. Будем знакомы!

Гандым с недоверием посмотрел на него:

— Ой, где ж ты нашел такое длинное имя? Да я и не выговорю его. Если не обидишься, буду звать тебя просто тебериш (Тебериш — то есть товарищ).

— Ладно, товарищ Гандым! Я хочу с тобой по-дружески поговорить; не стесняйся и не опасайся меня, говори все, что у тебя лежит на сердце.

— А чего мне тебя бояться, тебериш? Я ведь вижу, что ты не разгонишь мое стадо, не разорвешь мой халат. Чего мне бояться простого человека, когда я не боялся и самого царя? Что для меня старшина или бывший наш бай Халназар? Я бедный, простой человек, и с меня взять нечего. Когда нечего стало есть, — взял топор на плечо и пошел с народом на белого царя! А ты— наш, тебериш. Ты, говорят, один из тех, кто свалил царя. Давай поговорим, если хочешь.

Прямая речь Гандыма понравилась Артамонову.

— Молодец, товарищ Гандым! — похвалил он и спросил: — Как ты смотришь на советскую власть?

— А как приедет, так и смотрю. Если приезжает спесивый да злой, — чего ж мне радоваться? Ты не обижайся на это. Тебе я рад, как доброму гостю.

— Хорошо. А кем ты недоволен?

— Э-эх, тебериш! Еще много летит из города, нахлестывая коней, как будто за ними гонятся; поднимут пыль, чтоб народ запугать. Только я ведь тебе говорил, что я такой человек — не пугаюсь!

— Что же они делают в ауле?

— А что им делать! У меня им нечего взять. А других общипывают до голой кожи. Эх, как говорится, если начну считать...

— По-твоему, какая же власть лучше?

— Я уже сказал тебе, что мы воевали против царя. Против Советов, конечно, не пойдем. Но если велят напасть на таких, как Ходжамурад, я опять возьмусь за топор!

— Товарищ Гандым, у тебя есть надел земли и воды?

— Да, есть немного воды, на одного... И то, если останется от баев.

— Это почему?.. По советским законам и вода и земля принадлежит дейханам.

— Э-э, тебериш! Оттого, что виноград вспомнишь, во рту сладко не станет. Как ты ни говори, все равно водой распоряжаются баи. А без воды что в ней, в земле? Одна пыль.

— А чем же аулсовет занимается?

— Совет у нас двубожий и двурожий — байский сынок да святой ходжа.

— Кто?

— Баллы-хан. У него один бог — аллах, а другой — жена. Да еще третий был бог — тот самый хромой мирза, которого вы расстреляли. К нам Баллы стоит затылком, а лицом — к богам. Народ считает его хуже собаки. А Ходжамурад выбрал его арчином.

— По-твоему, кого бы надо выбрать в совет?

— Если по-моему, — схватил бы я за ворот байского сынка и отправил туда же, к Ходжамураду, а пестроглазого ходжу и близко не подпустил бы к совету. Я бы волостным поставил Сары, а баяром для народа — Артыка. Ты знаешь Артыка?

— Артыка?

— Наверно, знаешь! Он тоже, говорят, теперь начальник. Когда красные взяли Теджен, он приезжал к нам. Его зовут Артык Бабалы.

— А, Артык Бабалы! Командир Туркменского полка? Знаю.

— Командир чего, сказал?

— Атлыбаши (Атлыбаши — начальник конницы).

— Если знаешь, я б его на место губернатора посадил. Артык Бабалы — настоящий мужчина. Когда Баллы хотел отнять у меня пшеницу, он отстегал его плетью. А в голодный год он спас весь наш аул... Эх, как мы делили пшеницу Халназар-бая! Что делала Атайры-гелин! — Гандым громко рассмеялся и даже ухватился за плечо стоявшего рядом дейханина. — Эх, тебериш, ты бы посмотрел!..

Артамонов был доволен разговором с Гандымом, считая, что он отражает настроения дейханства, беднейшей его части. Но неожиданный смех Гандыма заставил его усомниться: «Нормальный ли это человек?..» В этот момент Гандыму вспомнился его погибший брат, его единственный красный верблюд, уведенный арчином Бабаханом, все обиды, которые вынес он на своем веку от начальства да баев, — и смех его перешел в рыдания, Артамонов с трудом успокоил его. Когда Гандым пришел в себя, он серьезно взглянул в глаза собеседнику:

— Тебериш, не удивляйся! Жизнь довела меня до этого... А кто я такой — знает Артык Бабалы, ты спроси его.

Видя, что Артамонов собирается уезжать, Гандым обратился к нему:

— У меня к тебе просьба: увидишь Артыка, передай привет от Гандыма. Да еще скажи: сынок его уже ходит. Наверное, он всегда думает о своем Бабалы. Может быть, и у тебя есть сын? Лучше б ты своими глазами увидел Бабалы. Ведь Артык обязательно спросит тебя о нем. Обидится, если скажешь, что не видел.

Артамонов похлопал Гандыма по плечу:

— Правильно рассуждаешь, товарищ Гандым. Если семья Артыка здесь, как же не повидаться с ней? Идем!

Дейхане аула не давали семье Артыка почувствовать его отсутствие. Перед дверью кибитки был сложен нарубленный для очага саксаул. Два откормленных барана жевали жвачку. Когда гости вошли в кибитку, Бабалы и в самом деле встал на ноги, качаясь из стороны в сторону и пытаясь шагнуть.

Взглянув на Айну, Артамонов подумал, что узкие, точно вычерченные брови Бабалы похожи на ее брови. Но в глазах мальчугана он увидел зрачки Артыка. Посмотрев на сжатые кулачки, он сказал:

— Э-э, ты будешь хорошим бойцом! Расспросив о жизни семьи, Николай Матвеевич хотел уйти, но Айна не пустила его.

— Артыка дома нет, но есть Айна. Туркмены не позволяют гостю уйти, не отведав хлеба-соли. Посидите немного. Вот поговорите с матерью Артыка.

Николай Матвеевич сел рядом с Гандымом у очага. Айна расстелила перед ними скатерть, поставила чай, свежий хлеб, полную миску холодного мяса. Нурджа-хан, не удовлетворившись тем, что гость рассказал уже об. Артыке, несколько раз переспросила его о здоровье сына, об Ашире. Думая, что Артамонов плохо знает их, она с недоверием слушала его и расспрашивала о всех приметах Артыка.

— Боже мой, хоть бы вернулись они живыми, здоровыми!

Наконец, Николай Матвеевич, поблагодарив за угощение, поднялся — дела не ждали, надо было спешить в город. Айна дала ему вышитую сумочку для чая с просьбой передать Артыку. Николай Матвеевич стал с удивлением рассматривать искусную вышивку. Нурджахан сказала Шекер:

— Дочка, и ты принеси, — не найдется человека надежнее.

Шекер протянула Артамонову тюбетейку, которую давно уже держала в руках. Гандым спросил:

— А это кому?

— Это Шекер сшила Аширу, — ответила Айна. — Если одному пошлем подарок, другой обидится.

— Вот это хорошо! — одобрил Гандым. — Кто же, кроме тебя, сошьет тюбетейку Аширу?

Николай Матвеевич посмотрел на стыдливо улыбающуюся девушку. Но Гандым понял, почему Шекер заботится об Ашире, и сказал Нурджахан:

— Когда Артык и Ашир, бог даст, вернутся благополучно, устроим большой той.

У Шекер просияло лицо, когда она услышала, что мать с этим согласна. Скрывая волнение, она отвернулась, и Артамонову стало все понятно: по-видимому, тюбетейку неспроста посылают Аширу.

Сев на коня, Артамонов медленно тронулся в путь, все время оборачиваясь к кибитке: маленький Бабалы махал ему рукой вместе со всеми.

Глава двадцать восьмая

Белые ждали удара на Кизыл-Арват с востока и юго-востока Но части Красной Армии двинулись через горы Копет-Дага, вдоль границы Туркменистана и Ирана, в глубокий обход. Всадники и пехота поднимались почти на тысячу метров над уровнем моря, шли дикими ущельями между отвесных скал, по тропинкам. Орудия пришлось тянуть на себе канатами. Это были естественные ворота в Туркмению и из Туркмении на юг, в Иран. В этих ущельях с нависшими скалами ходили и войска Александра Македонского, и арабы, здесь гремели копыта коней Чингиз-хана, сюда иранские шахи гнали свои полчища Здесь же совсем недавно проходили и войска интервентов. А сейчас, попирая следы прежних завоевателей, шла непобедимая народная армия.