Артык в свою очередь посвятил Ашира во все свои самые сокровенные думы.

— Ашир, — сказал он в заключение, — просто признать свою ошибку — этого мало. Надо понять, в чем ошибка, чтобы исправить ее... К восстанию шестнадцатого года я примкнул не ради своей выгоды, в дни революции хотел сражаться не за себя. Хотя и невысокое у меня было положение — стремления мои поднимались выше Копет-Дага. Моей целью было освободить туркменский народ от гнета, завоевать дейханам свободу и лучшую жизнь... Душой я всегда был с Иваном, считал его своим старшим братом, наставником, Я никогда не сомневался, что он борется за правое дело, за народ. Но в совете у него сидели такие негодяи, как Куллыхан, и это помрачило мой разум. Куллыхан воровал наш хлеб в кооперативе, поддерживая баев; кроме этого я ничего не хотел ни видеть, ни знать. А Эзиз... Первое время его слова и дела казались мне направленными на благо народа.

Ашир не удержался от того, чтобы не упрекнуть друга:

— Когда я вернулся из России, разве я тебе не говорил?

Артык пошевелился неосторожно и на минуту замолк, морщась от боли. Говорить ему было трудно, но он продолжал:

— Ашир, не перебивай меня. В то время и ты понимал не больше меня.

— Почему не понимал? Разве я мало учился у русских?

— Хорошо, пусть ты революционер со дня рождения... Слушай дальше. Я лишил силы Халназара, избавил народ от старшины Бабахана. Мне казалось, что дейхане стали хозяевами своей судьбы. Все это было сделано мною, когда я носил зеленые погоны нукера Эзиза. Но это было похоже на погоню за тенью. Прошло немного времени — и место аульных баев, царских чиновников занял сам Эзиз. Оказывается, все его действия были направлены не на то, чтобы завоевать для народа свободу, а на то, чтобы самому сесть ему на плечи. В шестнадцатом году царь отнимал у народа скот, кибитки, людей, разорял дейхан налогами и поборами; теперь Эзиз делает то же самое. Сейчас он жестоко расправляется с правым и виноватым. Чтоб стать ханом Теджена, он пролил немало крови... Так вот ты понимаешь — в чем моя вина?

— Понятно.

— Нет, еще не понятно. Оказывается, мои глаза не видели дальше коновязи Мелекуша. Я ненавидел Кул-лыхана и не верил в силу Ивана, который защищает интересы народа. Я, как слепой, поддался обману Эзиза и вместе с ним боролся против совета. Я сам себе на лоб поставил позорное клеймо. Теперь — слишком поздно! — я понял, что народ может получить свободу только через советы...

— Иван говорит: лучше поздно, чем никогда. Он ждет тебя с нетерпением.

— Он ждет меня, но я виноват не только перед ним. Иван был прав, когда предупреждал меня, что, уйдя к Эзизу, я неминуемо стану врагом советской власти. И вот все случилось так, как он говорил: когда разоружали отряд Эзиза, я поднял оружие против тебя и Алеши, против советских солдат, вместо того, чтобы бросить винтовку и, хотя бы мертвым, остаться чистым и честным перед народом. Вот где моя главная вина!.. Ты говоришь, что Куллыхан предан суду. Если бы даже этого не случилось — Куллыхан теперь не помеха. Я и без того явился бы на зов Ивана, потому что этот зов моей совести. Но я должен искупить свое преступление перед народом. Я помогал Эзизу стать ханом Теджена, я же и должен лишить его силы, избавить народ от этого страшного бедствия... Подожди, не перебивай меня, Ашир. Если бы вам даже удалось занять Ак-Алан, это еще не было бы концом Эзиза. Только я могу лишить его силы: я уйду от него и уведу с собой всех, кто заблуждается так же, как заблуждался я. Приду к вам не один — или кровью своей заплачу за свою ошибку! Передай это Ивану.

— Артык, ты преувеличиваешь свои силы. Ведь у тебя рана, и, как видно, тяжелая. Здесь ты можешь погибнуть., Иван поручил мне перевезти тебя в город. Там есть хорошие доктора, они тебя обязательно вылечат. Может быть, через пески...

— Нет! В свои силы я верю крепко, я не умру.

Обессиленный волнением и болью, Артык откинулся на подушку и закрыл глаза. Ашир не решался больше возражать. Он сожалел, что не может выполнить поручение Чернышева, но в глубине души был согласен с Артыком. Его вину он понимал и понимал желание друга самому ответить за нее перед народом, исправить тяжелые последствия своей ошибки. Артык тверд в своих решениях и честен в поступках. Так пусть и поступает, как подсказывает ему совесть.

Ашир снова взял руку Артыка, чтобы пожать ее. Тот открыл глаза и посмотрел на него горящим взглядом, глубоким и открытым. Казалось, стерлась с его души вся накипь и ржавчина, тяготившие его долгое время. Друзья обменялись крепким рукопожатием, как бывало раньше.

Видя, что беседа примирившихся друзей завершилась благополучно и что Артык задремал, Айна принялась хозяйничать, чтобы как следует угостить Ашира. Нурджахан поближе подсела к нему, Шекер занялась своим рукодельем. Ашир, искоса наблюдая за Айной, заметил, что она немного пополнела и чуть изменилась в лице. Движения ее стали медленнее и спокойнее, как у женщины, которая готовится стать матерью. Он высказал свою догадку, обратившись с вопросом к матери Артыка:

— Тетушка Нурджахан! Наверное, уже готовитесь к тою?

Нурджахан удивилась зоркости Ашира. Еще не все соседи догадывались о том, что Айна беременна. Может быть, ему Артык сказал? Шекер тоже бросила недоумевающий взгляд на Ашира: «К какому тою? Не говорит ли уж он о свадьбе?..» Думая, что Ашир знает все, Нурджахан дала волю своему чувству:

— Ах, что может быть лучше такого тоя!.. Только, сынок, арбуз еще не разрезан. Кто знает, что в нем?

— От Айны я плохого не жду!

— И мы ждем мальчика. Даст бог, так и будет, — отозвалась Нурджахан, утирая слезы.

Теперь Айна смутилась, поняв, о чем говорил Ашир. Закрыв губы яшмаком, она торопливо вышла из кибитки. Шекер проводила ее сияющими глазами: «Неужели и у нас скоро будет маленький? А она даже мне ничего не сказала об этом...»

— Если Артык окажется слабым, — продолжал грубовато шутить Ашир, — он мне больше не друг!

Артык приоткрыл глаза. «Ты прав, — подумал он с горечью. — В таком положении у меня скоро ни одного друга не останется».

— Верно, Ашир-хан, — тихо сказал он. — И друзья и родственники у того, чья бабка на кону стоит. Не повезет в игре — не будет ни друга, ни покровителя. Вода в новом кувшине всегда холоднее, — переменить друга и тебе не мешает.

— Артык, ты это серьезно? — удивился Ашир. — Да ты в уме ли?

— Ты имеешь право на это, — продолжал Артык, отвечая скорее на свои мысли, чем на вопрос друга.

— Обязательно буду ругать, если окажешься слабее Айны!

— Ну при чем тут Айна?

Нурджахан первая догадалась, что Артык не понял, о чем шел разговор, и сказала:

— Артык-джан! Мы говорим о будущем тое.

— О каком тое?

Ашир рассмеялся:

— У тебя совсем голова замутилась. Я говорю: если у тебя будет сын, я твой друг по-прежнему, а если дочь так еще подумаю!

— Ты на мираж скачешь, — улыбнулся Артык, поняв свою ошибку, и облегченно вздохнул.

— Я не из тех людей, что видят новый месяц в облачный день!

— Ничего ты не видел. Это у моей матери язык не терпит.

Нурджахан круто повернула разговор:

— А ты, сынок, — обратилась она к Аширу, — когда свой той справлять будешь?

Несмотря на то, что Ашир ждал этого вопроса, от неожиданности у него мурашки "забегали по телу. Опустив голову, он с трудом преодолел смущение и еле слышно вымолвил:

— Для меня, тетушка Нурджахан, это еще не вынутый жребий: неизвестно, что выпадет на счастье.

— Ну, сынок, будешь мешкать, счастье само не придет. А ты не стесняйся, начинай свататься к девушке, которая тебе нравится. — Не к каждой посватаешься.

— Это почему же?

— А вдруг скажут — шапка набок съехала, мол, вдовец, и прогонят.

— Э, сынок, ты себя вдовцом не считай: детей у тебя нет, да и самому еще двадцати пяти не вышло. Кто про тебя скажет, что ты вдовец?

— А кого я пошлю сватом, тетушка Нурджахан? Кто у меня, кроме старухи матери? Одна надежда на Ар-тыка — когда-то я женил его, так, может, теперь он женит меня.