Зачем понадобился Ош Халходже? Он мог бы пройти мимо. Не в тенистых ли рощах у подножия Сулейман-горы решил ишан обрести тихую обитель или подыскать местечко для мазара на берегу светлоструйной Ак-Вуры? Нет. До святых дел еще не дошло. Халходжа намеревался перед уходом за рубеж вызволить из ошской тюрьмы своих сподручных, ожидавших суда за убийства. В первую же ночь он послал джигитов на разведку, и те, пользуясь темнотой, попытались сделать подкоп. Однако тюремная стража заметила лазутчиков и отогнала их ружейным огнем.

Неудача не остановила Халходжу

— Вырвать джигитов во что бы то ни стало! — приказал он.

И банда стала готовиться к бою…

На помощь ошским товарищам срочно бросили мой первый полк. Из Намангана мы двумя эшелонами добрались через Андижан до Кара-Су, а оттуда на конях — в Ош.

Город расположен в ложбине среди холмов, поросших тополями. С любой точки можно наблюдать за движением на улицах и вести обстрел. Казарма — тоже в центре, не укроешься, не убережешься от вражьих глаз. Тополевые заросли вокруг города — удобное укрытие для басмачей. В таких условиях трудно защищать город. Сиди, как в ловушке, и жди нападения.

Первое, что мы сделали, — вырубили лес ка холмах и вырыли там окопы — оборона выдвинулась за пределы города. Штаб расположили недалеко от тюрьмы главного объекта басмаческих вожделений. Отсюда легче было руководить операциями. В помощь нам городские власти мобилизовали человек тридцать горожан и снабдили их оружием — старыми берданами и охотничьими ружьями. Ополчение засело в окопах на подступах к городу.

Ночью Халходжа совершил пробный налет. Басмачи обстреляли нас со всех сторон. Конные отряды появлялись то там то здесь, прощупывая оборону, пытаясь прорваться. Но ни одна атака не увенчалась успехом.

На другой день курбаши повторил нападение и уже нацелился на определенный объект — край города, где находились штаб и тюрьма. И снова дружными залпами мы отогнали врага.

Наша пассивная оборона давала противнику ряд преимуществ и прежде всего сохраняла за ним инициативу. Полк постоянно ожидал нападения, рассеивал свои силы на сплошную цепь застав. Мы решили перейти к активным действиям. Наши эскадроны стали заходить в тыл врага, сея там панику и расстраивая планы басмачей. Они уже сами опасались нападения, держались скопом, чтобы не попасть под удар красных конников. Это несколько сдержало Халходжу, охладило его ретивость. Однако осаду он не снимал и, видимо, готовил решающий удар.

Когда он последует? Мы гадали, строили предположения и, конечно, ошибались. Как бы то ни было, полк все время находился в напряженном состоянии. Ночь превратилась в день. Мало кому удавалось спокойно поспать, отдохнуть после тревог и перестрелки. Лишь только смеркалось, я забирал штабных писарей и шел с ними в секрет до утра. В штабе оставался мой помощник Виктор Гурский с дежурным эскадроном. В любую минуту его мог поднять сигнал тревоги и бросить на выручку товарищей.

Неделю продолжалась осада. Почти ежедневно происходили стычки, порой превращавшиеся в настоящий бой. Мы были отрезаны от остальных пунктов Ферганы и не знали, что происходит на фронтах. Связь со Скобелевом была прервана. Только в конце недели линия ожила и я смог переговорить по телефону со штабом фронта. Мне сообщили радостную весть. В Ош послано пополнение. Ведет его вернувшийся из отпуска командир эскадрона Ярошенко.

Не знаю, дошла ли весть до Халходжи или его джигиты, болтавшиеся у железной дороги, пронюхали о приближении эшелона, со он отошел от города. По крайней мере, встречая с 3-м эскадроном пополнение, я не увидел басмачей. Не потревожили они наши посты и в течение дня и ночи.

Го, что мне рассказали на следующее утро, было удивительным, хотя и правдоподобным. Халходжа распустил свой отряд и с сотней преданных джигитов двинулся в сторону Алайской долины, намереваясь пробраться через Иркиштам в Кашгар. На рассвете ишан покинул окрестности Оша и скрылся в горах.

Второе, что поведали мне, было тоже удивительным, но менее правдоподобным. Каждую ночь будто бы Халходжа исчезал из кишлака, где стояла банда, и в одежде странника бродил за дальними холмами и вдоль берега Ак-Буры. Два или три раза он выезжал в сторону Гульчи. Никто не сопутствовал ишану. Никто не видел, когда он уезжает из кишлака и когда возвращается. В свою тайну Халходжа не посвятил даже близких, доверенных людей. Последний раз он съездил в сторону Гульчи накануне роспуска отряда. Конь, которого принял под утро старый конюх, дрожал от усталости и был в густой пене. Ишан собственными руками снял с седла хурджун и отнес его в дом. Переметная сума, по словам конюха, казалась такой тяжелой, что курбаши согнулся под ее тяжестью.

Этот рассказ позже подтвердили многие, в том числе и приспешники самого Халходжи, отпущенные им перед уходом в Кашгар. Возвращение ишана в родные места было не случайным. Он собирал зарытые сокровища — плоды многолетней «борьбы» за веру. Под зеленым знаменем ему удалось скопить немало золота и драгоценностей. Истребляя неверных, он не забывал набивать пазуху свою чужими кольцами, браслетами и серьгами. Время от времени курбаши освобождался от грешного металла и в сопровождении какого-нибудь старика, знающего потаенные места, совершал жертвоприношения богу. Под покровом ночи золото зарывалось в землю, а доверчивые старик на обратном пути умирал. На его теле чаще оставался след ножа. Но иногда он падал с обрыва и разбивался или тонул в бурном потоке. Во всяком случае, ни один соучастник «жертвоприношения» не возвращался под родной кров живым. Их приносили бездыханными соседи-дехкане.

Теперь рассеянное по ферганской земле золото вернулось к шпану, и он мог отправляться на покой замаливать грехи и готовиться к райской жизни.

Халходжа прошел через Лянгарское ущелье, достиг пограничного укрепления Гульча, обогнул его, заночевал в кишлаке того же названия и утром двинулся на Суфи-Курган.

Горы не ласковы в это время года. Голубое небо может неожиданно покрыться тучами, зашумит ветер, и густой снег закрутится метелью.

В то утро шел снег. Склоны гор, холмы — все было покрыто белой порошей. Копыта лошадей месили расползавшуюся холодную грязь, перемешанную со снегом. Отряд двигался медленно, с трудом одолевая скользкую, поднимающуюся вдоль склона тропу. Только к вечеру удалось добраться до Суфи-Кургана.

Уже смеркалось. Кишлак тонул в туманной мгле. Редкие огни очагов едва пробивались сквозь летящую сетку снега. Никто не встречал ишана. Лишь собаки, сторожевые, почти одичавшие в схватках с волками, лаяли зло, неистово, до хрипоты.

Это не был кишлак в обычном представлении. Редкие мазанки лепились по склону горы и являлись как бы основанием для поселений. Зимой Суфи-Курган редел: люди вместе с отарами спускались в долину, а весной он снова оживал, стада поднимались в горы, а вокруг мазанок вырастали войлочные юрты. Кочевье наполнялось голосами, дымилось кострами, превращалось в большое селение.

Появление Халходжи не обрадовало полуголодных, оборванных жителей Суфи-Кургана. Они попрятались в свои юрты и пугливо выглядывали. Слава канхура не предвещала ничего хорошего. Одни богатеи вышли навстречу ишану, чтобы поклониться ему и пожелать доброго пути. Им хотелось остаться в стороне от дороги, по которой шел страшный курбаши. Но их желание не совпадало с намерениями ишана. Он избрал Суфи-Кургаи своей стоянкой.

Гостя пригласили в лучшую юрту. Для него закололи самого жирного барана. Едва он переступил порог, как вспыхнул огонь в очаге и засуетились женщины, готовя угощение. Всем предстояло прислуживать ишану, развлекать его. Надо было любыми средствами вызвать на хмуром лице курбаши улыбку. Однако ни запах жареного мяса, ни веселый треск арчовых веток в очаге, ни льстивые слова хлопотливых баев не настроили Халходжу на веселый лад. Он даже не стал слушать торжественные пожелания добра и благополучия, принятые восточным этикетом.

— Позовите аксакалов! — приказал он.