Посты свободно пропустили Ивана Фомича, хорошо известного джигитам, он даже перекинулся с ними несколькими фразами. Никто еще не знал, на чьей стороне прапорщик Фарынский и с какой целью он приехал в Пишхаран.

Белая войлочная юрта «лашкар баши» стояла на краю кишлака рядом с мазаром — могилой какого-то святого. Вокруг расположились юрты других курбашей — больших и малых. Все становище дымилось кострами. Пахло горящим салом и луком — готовилась походная еда.

Фарынский застал Аман-палвана в обществе его приближенных — Дардака-курбаши и Исман-бека. Тут же на кошме сидели и лежали другие басмаческие командира — все изрядно пьяные. Сам Аман разливал из бурдюка бузу — рисовую водку — и протягивал по очереди то одному, то другому наполненную доверху пиалу.

Трех друзей курбаши принял с бурной радостью: обнимал их, угощал бузой. Ни о каких делах он и слушать ее хотел. Старик веселился и требовал, чтобы веселились все вокруг. Правда, искренности в его смехе не чувствовалось. Он забывался в пьяном угаре. Последний шаг его в сторону Курширмата не мог не вызвать ответных действий красных войск, и Аман-палван понимал это. Под зеленым знаменем не было ему покоя.

— Друг мой! — пожаловался он Фарынскому. — Какое несчастье — русские убили Мадамин-бека.

Иван Фомич принял из рук старика пиалу и стал медленно отхлебывать мутный напиток, похожий на разведенное молоко. Он не решался возразить хозяину, хотя и знал от Кужело истинную причину гибели бека.

— Мы должны мстить, — продолжал Аман. — Мстить большевикам.

Снова смолчал Фарынский. Начало не особенно понравилось ему. Курбаши был настроен явно на воинственный лад и подогревал себя ложью. Кому-кому, а Аман-палвану донесли о расправе Курширмата над Мадамин-беком и Суховым. Да и звучали, слова не искренне: старик всегда был по меньшей мере равнодушен к беку и даже недолюбливал его.

Чтобы как-то обойти щекотливый вопрос, Иван Фомич принялся расспрашивать о здоровье, интересоваться разными пустяками. А старик все поворачивал в сторону бека, пытался выяснить позицию гостя. Фарынский наконец не выдержал:

— Как бы там ни было, — сказал он настойчивому хозяину, — а война ни к чему, признаться. Надо ее как-то кончать. Право, надо…

Слова были как будто общие, не отвечающие на вопрос курбаши, но старик понял гостя по-своему. Улыбка сразу сбежала с его лица, могучее тело напряглось, пальцы сжались в кулак. Фарынского невольно охватил страх. Такая махина могла придавить не только его одного, но и десяток подобных. Говорили, что Аман взваливал себе на плечи стреноженную лошадь и проносил ее двадцать шагов. Рукой он сбивал с ног годовалого быка. Сила курбаши была предметом бесчисленных рассказов и легенд. Несмотря на свои семьдесят лет. он не имел себе равных в борьбе. Поэтому и прозвали старика палваном — богатырём. Но Аман не тронул Фарынского, только зло сказал:

— Они нас убивают, а ты хочешь кончать войну?

Иван Фомич не стерпел:

— Мадамин-бека убили не русские.

Пивоваров не запомнил точно, с чего начался спор: с этих ли слов Фарынского, или с чего другого. Но оба они — и Аман-палван и Иван Фомич — заговорили громко, шумно.

Последнее, что сказал Фарынский, было:

— Вернись, отец, а то будет поздно!

— А, собака, и ты продался кяфирам! — заревел курбаши. — Умри же!

Басмачи, находившиеся в юрте, бросились к Фарынскому и повалили его. Смят был и Мозгунов. Ни выстрела, ни крика не прозвучало. Каким-то чудом Пивоварову удалось вырваться из юрты «лашкар бащи». Он выскочил наружу и бросился в кишлак, где стоял взвод охраны. За ним погнались. Отстреливаясь из нагана, укрываясь за дувалами, Пивоваров добежал до своих.

Бойцы скакали, не щадя коней, не скупясь на крепкое слово. Ну, Аман-палван, теперь уж тебе несдобровать!

Гремели копыта по пыльной дороге, храпели кони на бешеном карьере. Ветер бил в лицо, свистел в ушах. Поворот. Еще поворот. Налево. Направо. Долина. Околица Пишкарана. Дымят костры.

Шашки вон! Нет. Клинки не нужны. Это только костры. Только брошенные остовы юрт и снопы клевера. Банда бежала.

Десятки троп ведут в горы. Куда подался старый волк? Несколько эскадронов бросаются его преследовать. Но вскоре возвращаются. Аман-палван рассеял банду, и она потекла стремительными потоками в разные стороны. Ущелья скрыли врага.

Тела Фарынского мы не нашли. Пропал и Мозгунов. Лишь пятна крови краснели на том месте, где стояла юрта курбаши.

На покинутом стойбище в котлах кипела шурпа, варились целые тушки баранины. Обед поспел уже при нас. Вкусный ароматный обед. Но, увы, мы не притронулись к нему. Мало ли что осталось в котлах вместе с мясом…

В эту ночь костры зажглись в горах. Они вспыхивали то тут то там. Алели до утра!

А на следующую ночь они поползли выше, к неприступным скалам. Так они блуждали долго, боясь спуститься вниз, в долину, где уже начались последние бои с Курширматом.

Старый крестьянин из горного села приехал на днях в Наманган и сообщил новость.

В хутор прискакала лошадь, к хвосту которой был привязан человек. Мертвый, конечно. Обезумевшее от страха животное неслось во весь опор, и тело ободралось о камин до неузнаваемости. Долго не могли разгадать, кто это. Только потом, по шраму на груди и серебряному портсигару с монограммой, опознали мертвого. Это был прапорщик Фарынский. Конь принес его из самого Пишкарана…

ПОСЛЕДНИЙ ПОХОД ХАЛХОДЖИ

В другой стороне долины, в предгорьях Алая, тоже блуждали огни, пробирались по склонам, таились в ущельях. Это уходил со своей бандой Халходжа. Уходил не спеша, заметая следы, сводя счеты с прошлым.

Отряды шли за своим вожаком поневоле. Никто не знал, зачем бежит из родных мест ишан, что он задумал. Удачи уже не сопутствовали ка шкуру. После расправы над Мадамин-беком в Вуадиле Халходжа метался у предгорий, как затравленный шакал. Впереди его поредевшего войска, насчитывавшего теперь лишь четыре сотни, по-прежнему зеленело «священное знамя». Но к нему присоединилась мертвая голова бека, водруженная на длинную пику. Её избрал он вторым своим знаменем — знаменем мести.

Встреча с далеким гостем не вдохновила Халходжу. Посулы и обещания, щедро расточаемые человеком с пытливыми глазами, мало радовали ишана. Это была синица в небе, и за нее предстояло расплачиваться кровью. Собственной кровью. А он еще хотел жить. Пусть Курширмат борется, его тщеславие удовлетворено — титул «амир лашкар баши» присоединен к имени Шер-Магомета. Судьба обошла ишана и остановила свой выбор на кривом Ширмате. И судьбой руководили люди из Афганистана и Персии, люди из-за моря. Это тоже знал Халходжа. Так пусть избранник и платит за почести, обещания и английскую форму. А ему, ишану, лучше выйти из опасной игры. Настало время подумать о собственной шкуре. Теперь, на закате жизни, он вдруг вспомнил, что приобщен к сонму ревнителей мусульманства и даже именуется ишаном. К лицу ли ему, вероучителю, совершать подвиги воина? Тихая обитель, молитвы, четки в руке — вот удел священнослужителя. Остаток дней своих он проведет в покое, а когда бренное тело его отдаст душу богу, люди построят мазар и станут почитать ишана Халходжу как святого. Мазар с конским хвостом на шесте — достойная могила. О ней стал часто говорить курбаши в кругу своих подчиненных. Он готовил себя к роли подвижника мусульманства, обнажившего меч в защиту шариата.

Он шел прежними дорогами, словно возвращался назад, к прошлому. Это походило на блажь, на прихоть больного и старого человека, который прощается со своей молодостью. Люди, следовавшие за Халходжой, удивлялись и роптали. Ропот доходил до ишана, а может, он просто догадывался о недовольстве джигитов. «Скоро, скоро все кончится, — обещал он. — Путь наш уже недолог».

Банда продолжала петлять по дорогам, ведущим к границе. Как ни старался ишан скрыть свои цели, но тропа, словно стрелка, указала направление. Много глаз следило за ней. Поэтому, когда отряды Халходжи вышли и предместью Оша, гарнизон, охранявший город, уже поджидал курбаши, и ему пришлось укрыться и ближних кишлаках.