В следующую среду мы вышли из реки Вареллы, иначе называемой Тинакореу, и лоцман решил повести нас на Пуло-Шампейло ^{147}, пустынный остров, расположенный в Каушеншинском заливе ^{148}на четырнадцатом с третью градусе северной широты. Прибыв туда, мы отдали якорь на надежном грунте; после чего, потратив три дня на приведение в порядок нашей артиллерии, мы взяли курс на остров Айнан, ибо Антонио де Фарии казалось, что именно там он найдет разыскиваемого им Кожу Асена.

Наконец мы увидели холм Пуло-Капас, расположенный на оконечности острова и первый видимый с моря; Антонио де Фариа приказал подойти вплотную к берегу и в этот день ограничился тем, что выяснил, какие с этой стороны впадают в море реки, какие имеются на побережье гавани и какой к ним доступ. Как только наступила ночь, он, по совету солдат, велел всем, находившимся с ним в лорче, прежде всего перейти на другое судно, потому что лорча, на которой они прибыли из Патане, сильно текла; исполнено это было немедленно.

После этого мы направились к реке, которую Антонио де Фариа еще засветло приметил на осте и где он приказал стать на якорь в одной легуа от устья, так как джонка, на которой он находился, была велика, имела большую осадку и легко могла сесть на одну из многочисленных мелей, которые то и дело попадались нам в течение дня. Кристовану Борральо он велел на лорче с четырнадцатью солдатами войти в реку и выяснить, что за огни виднеются перед нами. Последний отправился в путь без промедления и, пройдя свыше одной легуа вверх по течению, столкнулся с целым флотом из сорока восьми крупных высокобортных джонок с двумя и тремя марсами на каждой. И, побаиваясь, как бы они не оказались армадой мандарина, о котором до нас доходили кое-какие слухи, он стал на якорь несколько ближе к берегу, а когда к полуночи начался прилив, выбрал осторожно якорь и прошел дальше, к тому месту, где видел огни, по большей части уже к этому времени потушенные, причем осталось горсть их не больше двух или трех, которые по временам показывались и служили ему маяком.

Так он и шел, пока не столкнулся с несметным количеством судов как больших, так и малых, которых, как показалось иным, было больше двух тысяч; тихо пройдя на веслах между ними, Кристован подошел к населенному месту, оказавшемуся городом в десять тысяч домов, окруженному кирпичной стеной с башнями и бастионами на наш лад, в которых были проделаны бойницы, и двумя рвами, наполненными водой.

Здесь из четырнадцати солдат, пошедших на лорче, высадилось пятеро, а с ними сошло и двое китайцев из экипажа, оставивших на джонке в качестве заложниц своих жен; они обошли весь город снаружи, на что ушло почти три часа, причем никто их не заметил. Когда они вернулись, шлюпка отвалила от берега и пошла на веслах и парусах, стараясь не шуметь, так как боялись, что, если их услышат, никто из них не останется в живых.

Выйдя из реки, они обнаружили, что на баре стоит джонка, которая, как им показалось, пришла из других мест и только что отдала якорь. Подойдя к месту, где стоял Антонио де Фариа, они сообщили ему, что видели, и о большом флоте, пошедшем в реку, и о той джонке, которую они увидели на якоре у бара, несколько раз повторив ему, что это весьма возможно, тот самый пес Кожа Асен, которого он ищет. Это последнее известие привело Антонио де Фариа в такое волнение, что, не медля ни минуты, он велел выбрать якорь и пошел на парусах в сторону джонки, повторяя, что, как говорит ему сердце, это несомненно должен быть Кожа Асен и он готов в том голову дать на отсечение. А раз это так, уверил нас Фариа, ему не жаль будет погибнуть, только бы удалось отомстить тому, кто натворил ему столько зла, и верой честного человека он клялся, что говорит это не из-за каких-то двенадцати тысяч крузадо, — он, мол, об этом уже давно позабыл, но из-за четырнадцати португальцев, которых эта собака перебила.

Подойдя к джонке, Антонио де Фариа приказал лорче зайти с другой стороны, чтобы произвести нападение с двух бортов одновременно, и чтобы никто не стрелял, иначе выстрелы могут услышать на флоте, стоящем в реке, и поспешить узнать, в чем дело.

Не успели наши шлюпки подойти к месту, где стояли джонки, как тотчас на нее набросились: двадцать солдат проникло в нее и завладело ею без малейшего сопротивления, причем большая часть экипажа кинулась в воду. Кое-кто из более мужественных противников, придя в себя от неожиданности, пожелал оказать сопротивление, но в это мгновение Антонио де Фариа вскочил на борт джонки с новым отрядом в двадцать солдат и с возгласом: «Сант Яго!» — порубил более двадцати человек. А тех, кто бросился в воду, приказал выловить, так как они были нужны ему для команды. Четверых он велел подвергнуть пыткам, так как желал узнать, что это за люди и откуда они пришли. Двое из них так и умерли, упрямо не пожелав ничего сказать, но когда дело дошло до маленького мальчика, которого тоже хотели пытать, его отец, лежавший тут же, громко закричал, умоляя со слезами на глазах, чтобы, прежде чем мучить этого мальчика, выслушали его. Антонио де Фариа приказал тогда оставить мальчика в покое, а старику сказал, что он может говорить все, что думает, лишь бы это была правда, а если он солжет, пусть знает, что их обоих выбросят живыми в море, если же скажет правду, он велит их обоих высадить на берег и отпустит со всем имуществом, которое они под клятвой объявят своим. На это мусульманин ответил:

— Согласен, сеньор, поверить твоему слову, хоть то дело, которым ты сейчас занимаешься, не очень вяжется с христианской религией, которую ты принял при крещении.

Этими словами Антонио де Фариа был так смущен, что не знал, что и ответить. И, приказав ему приблизиться, расспрашивал его ласково и приветливо и более ничем не угрожал.

Глава XLIII

Когда этот человек подошел к Антонио де Фарии, тот заметил, что кожа у него такая же белая, как и у любого из нас, и спросил: турок он или перс? Тот ответил, что нет, что он христианин, родился на горе Синае, там, где покоится тело блаженной святой Екатерины. На это Антонио де Фариа спросил, почему он не живет среди христиан, если сам христианин. Старик ответил ему, что он купец и человек из хорошей семьи, зовут его Томе Мостанге; однажды в 1538 году, когда судно его стояло на якоре в порту Жуда, Солейман-паша, вице-король Каира, приказал захватить этот корабль вместе с семью другими, чтобы доставлять на них провиант и боевые припасы для шестидесяти галер, на которых он шел по приказанию Великого Турка восстанавливать султана Бандура на престоле Камбайи, с которого сверг его в это время Великий Могол, и изгнать португальцев из Индии. Он остался на своем корабле, чтобы не лишиться его, получить за фрахт, а затем и распродать свои товары, в чем, как обещали турки, ему не будут чинить препятствий, но они не только нарушили свои обещания, как это им свойственно, но еще отобрали у него жену и малолетнюю дочку, которую он возил с собой, и изнасиловали их при всех у него на глазах. А когда одни из его сыновей стал плакать и сетовать на это злодеяние, его связали по рукам и по ногам и бросили в море. Самого же купца заковали в железа, ежедневно жестоко избивали и отобрали у него все имущество на сумму свыше шести тысяч крузадо под предлогом, что никому не разрешается владеть божьими дарами, кроме мусульман, столь справедливых и святых. В это время жена и дочь его умерли, и он с отчаяния бросился в море вместе с другим сыном у входа в гавань Диу, оттуда сухим путем добрался до Сурата, а затем перебрался в Малакку на корабле Гарсии де Са, коменданта Басаина; после этого по приказу дона Эстевана да Гамы он побывал в Китае вместе с Кристованом Сардиньей, фактором на Молукках. В то время, когда судно последнего стояло на якоре в Сингапуре, Киай Тайжан, владелец этой джонки, убил Сардинью вместе с другими двадцатью шестью португальцами, а купца спасло лишь то, что он был бомбардиром, и Киай Тайжан забрал его в свой экипаж в качестве старшего пушкаря.